Прошел Быков, почему-то без кепочки (наверное, спешил, забыл дома). Издалека хмуро поздоровался и тоже спустился вниз. Конечно, он остановился в центре котлована, а как же иначе! Подойти к месту установки опалубки, разве это можно? Сначала Ким не заметил его, но вот что-то докладывает. Ну и компания! Я медленно пошел к конторе. Уже у двери догнал меня бригадир Роликов.

— Можно, Виктор Константинович?

— Слушаю.

Он, приветливо улыбаясь, протянул мне картонную трубку. Я машинально взял ее:

— Ну?

— Отходы швейного производства, — пояснил Роликов, все так же улыбаясь. — На ней нитки были намотаны.

— Ну?

— Я вот предлагаю вставить их вместо металлических трубок, чтобы пропускать болты, которые стягивают опалубку.

Я повертел трубку в руках. («Вот черт, вечно ко мне со всякой ерундой обращаются».)

— Можно, наверное, ставить, если бетон не сомнет, но с этим обращайтесь к Быкову.

— Он сказал, что не сможет с фабрикой договориться… Просил, чтобы я поговорил с вами. — Роликов обратился ко мне вежливо, но вместе с тем настойчиво, как всегда разговаривают с начальством бригадиры, знающие себе цену.

— Нет, это к Быкову.

В конторе по записке, которую дал мне Анатолий, я набрал номер телефона директора института.

Спокойный, чуть глуховатый голос ответил:

— Рыбаков слушает.

Я изложил свою просьбу.

— Причина? — коротко спросил он.

— Особой причины нет. Это просто просьба моя и вашей сотрудницы. Очень прошу.

Он помолчал.

Хотел ли я, чтобы он мне отказал? Умом — да! Со всей холодной безжалостностью, с какой в иные минуты относятся к себе люди, я говорил себе, что это конец. Уже одно то, что Вика обратилась ко мне через Анатолия… Да, это конец! А сердцем… Чепуха все это! Придумали дикое деление на ум и сердце, как будто человек состоит из отдельных частей… И все же подсознательно, на фоне всей этой темно-тягостной ночи, теплилась какая-то светлая точка, совсем далеко. Что она означала, я не знал. Может, быть.

Директор тихо произнес:

— Жалко, конечно… но ничего не поделаешь. Хорошо.

«Ну вот… — я машинально разгладил бумажку. Внизу четким круглым почерком, каким обычно пишет Анатолий, стоял еще один телефон. — Что еще я должен был сделать? — мысленно обратился я к Анатолию. — А, понятно! Только спокойно, да?.. Конечно».

Я набрал номер.

— Смирнов слушает, — раздался в трубке его голос.

— Анатолий Александрович, только что я говорил с директором института. Все в порядке. Успокойте Вику, она работать на моей стройке не будет.

— Я хотел… — запинаясь, начал он.

— Что вы еще хотели?

— Я хотел вам…

Я подождал секунды две, кажется, не больше.

— Извините, Анатолий Александрович, у меня тут дел на стройке миллион. Когда сформулируете свою мысль, позвоните мне. Хорошо?

Он молчал.

Быстро разворачивался строительный день. Как и прежде, работали экскаваторы; самосвалы, оседая, принимали порции грунта и, кренясь кузовом, выезжали с площадки; как и прежде, бульдозеры сгребали в кучу обломки бывших домов, а молот сваебойного агрегата с визгом поднимался вверх, падал, резко бил по свае, снова вверх… Но было ясно» что центр стройки переместился вниз, на десятиметровую глубину, в котлован, где на двух звеньях рельсов уже собирался башенный кран… Справа ставили опалубку.

«Что же они сейчас закладывают для пропуска болтов? — подумал я. — А интересное предложение с этими картонными трубками. Хитро! Сколько же тут экономится труб?.. Периметр — сто метров, плюс сто, плюс два по восемьдесят… итого триста шестьдесят, да внутри восемьдесят… Нет, так в уме не посчитаешь. — Я вынул блокнот… Получалось три с половиной километра. — Ого!.. Три с половиной километра труб — так себе, ни за что!»

Быков стоял посередине котлована. Выбрал себе новую позицию… А почему он все-таки не мог договориться, ведь фабрика вывозит их на свалку? Лень, наверное, сдвинуться с места.

Я подошел к краю котлована. Бригадир Роликов работал внутри опалубки. Вдруг я вздрогнул… он ставил те самые картонные трубки — отходы фабрики.

— Быков! — закричал я. — А ну-ка поднимитесь сюда!

Он удивленно посмотрел на меня.

— Быстро! — приказал я. — Слышите?

Он еще постоял немного, потом тяжело начал подниматься вверх по откосу.

— Чего вам? — Он все так же удивленно смотрел на меня.

— Какого черта вы прислали ко мне бригадира с просьбой помочь, когда трубки уже на стройке?

Он помолчал, взялся руками за подтяжки.

— Я спрашиваю вас, — кричал я изо всех сил, — что это за штуки? И перестаньте хлопать вашими подтяжками, опротивели мне они!

Он усмехнулся, опустил руки.

— …Внимание проявляете, — злобно, но уже тише сказал я. — Наплевать мне на такое внимание… Жалеете?! Мне не нужна ваша жалость… Вон лучше смотрите… Смотрите, я говорю! Так стяжку сделали — вся полопалась, изоляцию порвет.

Он все усмехался.

Мне была противна эта усмешка, его толстые губы и вообще весь он, в тридцать пять лет уже округленный, обрюзгший, с животиком.

— Чего молчите? — шипел я.

— А ничего, Виктор Константинович, у вас получается. — Он рассмеялся немного смущенно, на миг в лице его проглянул Быков-маленький, мальчишка.

— Что получается? Все загадками говорите.

— Последние дни вы все молчали. Измором брали нас… Я говорю «получается» — кричать умеете. Знаете, это хорошо. Очень не люблю вежливых хлюпиков. Пакостят они. А когда человек кричит… Вы и выругаться можете?

— Идите вы знаете куда!

— Вот-вот, хорошо. А теперь поезжайте-ка вы домой. Выспитесь, побрейтесь. А? — Это еще говорил, улыбаясь, Быков-маленький, а Быков-взрослый помолчал и мрачно добавил:

— Что касается стяжки, то за качество строительства отвечаю я. И уж как-нибудь…

Тень… свет, тень… тень, снова свет — это дорога, высаженная яблонями, вдоль университета. Так, наверное, устроены все людские дороги: смена тени и света. Казалось, что деревья в цвету будут все время, вроде декорации. А вот смотри — краснеют всамделишные яблоки. Только протянуть руку — можно сорвать их.

Дары природы?.. Э нет, не дары, а кооператив «Природа и человек». Ибо все, что в городе растет, стоит или движется, сделано при участии человека. Даже самую обычную траву нынче раз в неделю подстригают, и она молодеет. А вот выше верхушек деревьев, выше труб заводов, выше самых высоких кранов — природа, ее дары: мягкая синева неба, едва заметные облачка, солнце. Принимай щедрые дары, благодари, тут ты, человек, палец о палец не ударил.

На Москве-реке — белые теплоходики, почти игрушечные, на них кроме команды пока не больше трех-четырех пассажиров. Но все равно они упорно движутся по жесткому графику. Ничего не поделаешь — флот! Над рекой переброшена высокая железобетонная арка — мост. Самое интересное творение человека, где инженерный расчет создает редкой гармоничности форму. Это дар человека природе, богатый и щедрый. Здесь сочетаются ум человека, его воля и энергия.

Сколько страниц наполнено гневным возмущением — люди, мол, не умеют ценить щедрот природы. Правильно, конечно, пишут. И вместе с тем некоторые критики не знают меры. Слушая их, невольно закрадывается мысль — не пора ли человеку вообще убраться с планеты Земля, оставить ее в покое. И тогда на земле наступит золотой век без человека, без его химии, вычислительных машин, панелей для многоэтажных домов. И тогда на земле будут только животные, ветхие избушки, которые в связи с преклонным возрастом сейчас причислены к природе, деревья. Никто их не будет трогать, ветерок будет гулять по земле, чуть касаясь верхушек деревьев, напевая о вечности. Только — кому напевая?

Никогда еще голая, так сказать химически чистая, критика ничего не исправляла, ничего не создавала… А ведь мост — наш подарок природе! Об этом забыли. Забыты поиски конструкторов, бессонные ночи мостостроителей. Кто сейчас назовет авторов и строителей моста? А наверху, на тридцати метровой высоте, движутся машины, ниже, в стеклянной галерее, по рельсам — вагоны метро, справа-слева по консолям — пешеходы…