Я здороваюсь. Отвечают вежливо, но сдержанно. Да, это не прежняя работа. Там бы меня уже окружили и задали десятки вопросов. Идет распалубка перекрытия подвала, то и дело через проемы в плите подаются доски, кружала, разные обрезки. Сейчас уже не поймешь, откуда они.

— Здравствуйте, — я подхожу к Мореву.

— Здравствуйте. — Он поднимает руку, и кран тащит вверх кучу досок, перевязанных тросом.

— Вам сообщили, что я приглашаю вас и Роликова после работы?

— Мы не будем. — Морев не смотрит на меня, складывает доски. Я знаю, как это делается, когда хочешь показать начальству, что оно тебе безразлично, — продолжать работать, как будто начальника нет. Все правильно. Тут не придерешься и вместе с тем чувствуешь крайнюю степень невнимания.

— Николай, — говорит Морев своему напарнику, — сначала ложи эти доски, подлиннее.

— Почему вы не придете?

— Николай, на минутку перекури там, — говорит Морев.

— Нет, не нужно, пусть Николай слушает наш разговор. — Я говорю спокойно.

Морев впервые смотрит на меня.

— Как хотите… Мы не придем, потому что вы не умеете разговаривать… Отойди все же, Николай!

— Я же сказал: ему уходить не следует.

Николай, молодой парень в голубом берете, невозмутимо ровняет доски. А может быть, он как раз и есть тренер по лыжному спорту?

Морев снимает каску. Это у него такая привычка — в затруднительных положениях вертеть каску в руках.

— То есть говорить вы умеете, — продолжает он. — Мы к вам с открытой душой, а вы… Ну да ладно, — он снова надевает каску, — словом, мы не будем.

— Согласен, разговаривал плохо. Так сложился тот день, сегодня мы еще раз обсудим ваше предложение.

Морев молчит.

— Николай, — говорю я напарнику Морева, — вы еще от меня задания не получали?

— Нет.

— Так вот, приведете ко мне Морева и Роликова, сами придите.

— Есть. — Он улыбается.

Я ухожу, издали спрашиваю:

— А вы, Николай, не тренер по лыжному спорту?

— Нет. Вон он тренер. — Николай показывает на худенького паренька в красной майке.

— Жалко.

Грохотал, визжал, шумел строительный день, перекатывался через мели, минуту плыл по спокойной воде и тут же попадал в водоворот; шел спокойно, вдруг, казалось на ровном месте, спотыкался раз, другой, а потом мчался во всю прыть, чтобы догнать упущенное.

Эх, строительные инженеры, посмотрите, как ровно шагает день на заводе. Не пора ли вам наконец по примеру заводчан… Да, был и я у конвейера, где собирают «Москвичи». Вот скелет машины движется на уровне пола, потом полуодетая машина вдруг взбирается к потолку, а под ней все с той же скоростью движется площадка, на которой стоят четыре хлопца — снизу крепят гайками мотор. И пока машина проходит длину цеха, мотор установлен, еще немного, и автомобиль собран, а за ним, в том же ритме, движется другой.

Честь вам и хвала, заводские инженеры, за конвейер, за ритм!.. Но скажите, только прямо, взялись бы вы обеспечить работу конвейера, если б болты, простые болты, которыми вы скрепляете части машин, не лежали бы у вас спокойно в ящиках, а доставлялись с другого завода, другого ведомства, и, главное, если б эти болты через сорок минут теряли свою годность, как теряет годность раствор, которым скрепляют между собой панели?

Что бы вы сказали, если б несколько раз в году вам пришлось бы переносить все механизмы в другое место, как это делают строители с кранами, если б наконец каждая автомашина выпускалась бы хоть немного, а по-другому, ведь абсолютно похожих этажей нет. Этот собирается на высоте десяти метров, а другой — уже на тридцати метрах.

Что бы вы сказали?

Да, совсем забыл (как можно такую вещь забыть?), если б с цеха конвейера сняли крышу, вынули окна и двери, если б его, конвейер, засыпал снег, обмывали дожди, если б шквальные ветры покрывали его пылью, песком, если б, наконец, восемь часов (все восемь!) над конвейером, над людьми вовсю жарило солнце… Что бы вы сказали, заводские инженеры? Только честно.

И все же, несмотря на это, а может быть именно поэтому, нужно представить себе строительный день, каким он будет на этой площадке через три месяца, через полгода, через год, и работать на тот будущий день. Только на тот день! Тебя сегодня назовут чинушей, ибо ты только что сказал прорабу — завоз раствора дело не твое; ты будешь числиться бюрократом у всех, если не вмешиваешься, — ведь со стройки забирают нужный механизм; ты ведь бездельник (самый настоящий!) — пошел ливень, затопило котлован, а ты сидишь у себя в кабинете, постукиваешь по столу карандашиком. Вроде думаешь или, может быть, дремлешь — недоспал, черт тебя знает!

Терпи. Решай будущий строительный день во всем: в главном, в мелочах, ибо для будущего «мелочей» нет.

Ровно в 18.00, минута в минуту, приходит Ким.

— Вы звали, Виктор Константинович? — Он, как всегда, улыбается, но за улыбкой проглядывает любопытство.

— Звал.

— Вот я весь тут. Быков, правда, удивляется, почему его не пригласили, но переживем, Виктор Константинович. Правда?

— Я хотел вас спросить: вы еще до сих пор считаете правильным поток по вертикали?.. Тот шнурок с узелками. Помните, вы его показывали при обсуждении проекта производства работ?

— Конечно! Правда, интересное предложение? Я над ним долго думал, все по мелочам решил.

Я с облегчением вздохнул, ведь мог сейчас Ким забраковать свое предложение, так часто в жизни бывает.

— Вы можете еще раз рассказать?

— Конечно, — Ким берет со стола листок бумаги. — Могу, только к чему это, не пойму, ведь институт уже прислал нам проект производства работ… Сброшюрованный, с печатями. — Ким вопросительно смотрит на меня.

— Институт поспешил. И Быков поспешил принять проект.

Ким притворно вздыхает и рисует разрез здания:

— Хорошо… Вот, смотрите, это этажи… Кусочек шпагата!.. Так, вот он, кусочек шпагата… Теперь узелки. Терпение, Виктор Константинович! Знаете, чего не хватает у современных руководителей?.. Знаете? — Ловкие пальцы Кима вяжут узелки. — У них все есть: и ум, и деловитость, добросовестное отношение к делу… Нет одного — терпения. От этого у нас все неприятности происходят. Ну вот, последний узелок!.. Когда-то люди умели ждать…

— Не слишком ли долго ждали?

— Возможно… возможно, Виктор Константинович. Ну вот, каждый узелок на шпагате — вид работы; первый, вот этот двойной, — монтаж. Сейчас закончен, предположим, монтаж восьмого этажа, переходят монтажники на девятый. Тяну за узелок вверх. Что мы видим, Виктор Константинович? Видим, что все работы передвинулись на один этаж в том же ритме… Это поток!

«Да — это поток! Необычный — вверх, но поток, который создает последовательность в производстве работ… Без него на тридцати этажах просто заблудятся».

— У вас сохранились расчеты?

— Да, конечно.

— Вот что… — Я впервые хотел назвать его по имени и отчеству, но передумал: как-то язык не поворачивается сказать «Ким Никифорович»… — Вот что, мы снова рассмотрим на совещании проект производства работ. Прошу вас выступить с вашим предложением.

Ким, согласно кивая головой, аккуратно собрал шпагат и вместе с листиком бумаги положил в карман, встал.

— Мне очень все это приятно, Виктор Константинович.

— Вот и хорошо.

Ким подошел к двери, взялся за ручку и тихо сказал:

— Только я с этим предложением на совещании не выступлю. — Впервые за все время его лицо было серьезно. — Сейчас я быстренько объясню. Быстренько, ведь у руководителей никогда не хватает времени. Между прочим, знаете почему? По той же причине: нет терпения один раз рассмотреть глубоко вопрос. Так себе, с наскоку решат, потом все время возвращаются к решенному вопросу… Извините, отвлекаюсь. Так вот, я отказываюсь выступать. Во-первых, потому, что против этого предложения Быков, он не просто мой начальник, он мой друг, если хотите — наставник. Во-вторых, — Ким все так же держал ручку двери, — вопрос уже решался. Меня тогда не поддержали, в том числе и вы… Может и повториться, а я не люблю быть в неловком положении. Есть еще третье… Не знаю, стоит ли вам говорить?.. Все же скажу: я не очень доверяю вам, Виктор Константинович, не очень! Не понимаю, почему я должен бороться с ветряными мельницами ради вас… Я могу идти? — Он вышел, тихо закрыв за собой дверь.