Все посмотрели на меня.

— Так, чтоб у нас был мир.

— Ты смотри! — повернул ко мне свое длинное лицо Иван Петрович. — Храбрый какой стал! Постой, не спеши. Согласен, чтобы был мир, но ты мне должен пообещать никогда не крутить больше восьмерки.

— Обещаю. Я и табельщиком больше работать не буду.

— Опять ни черта… ничего, — поправился Иван Петрович, посмотрев на Викину маму, — не понял!

— Хорошо, на какой бы работе ни был, не буду крутить восьмерки, — быстро сказал я.

— Тогда желаю.

И все же тот вечер закончился плохо. Я начисто поссорился с Андреем Васильевичем, Марией Васильевной, прорабом Иваном Петровичем, Мишей и Викиной мамой. Я наотрез отказался поступать в институт.

Это было хорошее лето в моей жизни. Я начал работать в Мишиной бригаде, и, хотя сильно уставал, хотя на меня дулись Андрей Васильевич и Мария Васильевна, прораб Иван Петрович, Викина мама и Ми… (нет, это я написал с разгону — Миша на меня не дулся), я чувствовал себя прекрасно.

Часто, после работы, мы с Мишей гуляли. Ему очень нравилось, когда я всерьез предлагал его угостить.

— Ну что ж, Витя, если ты уж так настаиваешь — не возражаю по бутылке воды. — Ему доставляло удовольствие смотреть, как я рассчитываюсь за воду и бутерброды.

— Работа! Правда, Витя, она, работа, все дает?

— Еще долго, Миша, мне надо расплачиваться с Марией Васильевной.

— Да, конечно, — говорил он, и какая-то тень пробегала по его лицу.

Но подспудно, ненавязчиво, как умел только Миша, он вел агитацию за институт. Лежали ли мы на пляже, гуляли ли по бульвару, шли в кино, — нет-нет да и спросит про институт.

— Слушай, Витя, — уже в конце лета сказал мне Миша (мы сидели в саду), — через неделю экзамены в институте, а?

— Что «а»?

— Знаешь, — он поднял брови, — просто так, со спортивной целью. Ведь ты на пятерки кончил. Просто так… не поступишь — хорошо, поступишь — подумаем.

И хотя по всем правилам я должен был рассердиться, мне вдруг очень захотелось послушаться его.

— Что же мы подумаем, Миша? Долг у меня большой, ты же знаешь. Несвободный я человек!

— Да-да, — не стал мне перечить он, — говорили мы между собой в бригаде… Ну, во второй смене будешь работать…

Я задумался.

— Но почему я обязательно должен идти в институт?

Миша помялся, потом мягко сказал:

— Без семьи ты. Тебе нужно на ногах твердо стоять… И потом, способный ты парень, жалко, из тебя инженер хороший будет.

…Через неделю утром он провожал меня в институт, на экзамены. Под мышкой у него был маленький сверток. У входа мы остановились.

— Ну, как говорят, всего тебе… а это — подкрепиться, — он протянул мне сверток.

Я помню, как мы стояли перед списком поступивших в институт.

— Ну вот… ну вот, видишь! — радовался Миша. — Это ты, — он провел ногтем по моей фамилии. — И инициалы — «В. К.». Виктор…

— Константинович. Но я, Миша, не могу в институт.

— Ну вот что, Виктор Константинович, — вдруг деловито сказал Миша, — тебе через две недели утром на лекции, а на стройку — во вторую смену.

— Я не смогу, наверное, — тихо сказал я.

— Сможешь, Виктор Константинович, сможешь… бригада поможет! — Он весь светился внутренней добротой.

— Миша, ты завтра после работы свободен? — спрашиваю я.

— А что? — он улыбчиво и одновременно с любопытством смотрит на меня.

— Пойдем в кафе.

— В кафе? Ты ведь всегда отказываешься. Даже после экзаменов не выпили. — Он подымает ровные брови. — Сейчас… Нет, не могу, Витя, я с Лидой иду в кино.

Я отхожу.

Но вот кончается рабочий день. Он заглядывает в окошко прорабской:

— Пошли, Витя!

— Не могу… тут мне еще табель надо сделать.

Миша усмехается:

— Обиделся?.. Ну ладно, пойдем завтра.

— Да, Миша! — Я мигом выскакиваю из прорабской, и мы, как всегда, вместе идем домой.

— Ты с получки, Витя, купи себе ботинки, а то совсем, смотри, каши просят. Слышишь? — Тень проходит по его лицу. — А скажи, чего это мы завтра идем в кафе? — Миша долго не умеет хмуриться.

— Просто так.

Мы прощаемся. Дома я отдаю Марии Васильевне получку.

— Тут немного меньше, Мария Васильевна.

Она берет деньги, пересчитывает их.

— Ничего, ничего, Витенька. Ты погуляй, погуляй, а то все дома сидишь. Обойдемся… как-нибудь.

Ох это «как-нибудь»!

Вика тоже пришла. Не знаю, случайно ли это произошло или все подстроил Миша.

В каком кафе мы тогда были?.. А, «Огоньки»! Сейчас дом снесли. Кафе размещалось в подвале, стены его были окрашены в разные цвета. На глухой стене против окон из круглого железа был согнут корабль, бегущий по волнам. Из его трубы шел тоже железный дым.

Миша, как всегда, явился со свертком в руке.

— Миша, я же тебя пригласил, — укорил его я. — Это к чему? Я все закажу.

— Ну, какой столик займем? — улыбаясь, спросил Миша.

— Выбирай.

Мы сели. Миша с интересом следил, как я заказывал ужин.

— Не много — бутылка вина? — усмехаясь, спросил он.

— Не знаю, мне сегодня не хочется считать.

— А, ну-ну! — тут же согласился он.

И вообще с Мишей было всегда легко. Он никогда не спорил, не навязывал своего мнения, не учил других, — только, улыбаясь, как бы вскользь кинет несколько слов. И почему-то его собеседнику хочется поступить именно так, как он скажет. Легкий и светлый человек был рядом со мной, и оттого, наверное, и мое одиночество, и ботинки, просящие каши, и долг Андрею Васильевичу и Марии Васильевне не казались такими страшными.

— Ну, Витя, будем! — он поднял рюмку.

Именно в это время в кафе вошли Вика и Викина мама. Они увидели нас.

— Нам можно?

— Конечно. — Миша усадил их, налил по рюмке. — Раз уж вы пришли, то я меняю тост. Давайте выпьем за Витю, студента и будущего члена нашей бригады, у нет сегодня день рождения!

После второй рюмки Миша и Вика пошли танцевать. Викина мама подвинула ко мне свой стул.

— Ты на меня еще сердишься, Витя?

Я удивился: откуда она это взяла? Тогда она протянула мне руку:

— Мир?

— Мир!

Викина мама помолчала, потом заговорила:

— Мне бы очень хотелось, чтобы ты подружился с Викой… Ей очень нужен такой друг, как ты.

— Есть! — я вскочил.

И вдруг я увидел, что она пристально и огорченно смотрит вниз, на мои ботинки.

Подошли веселые Миша и Вика.

— Ну, Витя, теперь мы с тобой потанцуем.

— Не хочется, Вика, в другой раз.

— Ох, какой ты!

Мы снова сели за стол. Что-то оживленно говорила Вика, после третьей рюмки начал рассказывать о своей бригаде Миша, я тоже рассказал историю, кажется, об экзаменах. Только Викина мама сидела низко наклонив голову, раскатывая по столу хлебные шарики. Вскоре они ушли.

Миша проводил меня. Мы постояли немного перед моим домом.

— Все было очень хорошо! — сказал он.

— Правда, Миша?!

— Да… А это тебе — подарок. Ты ведь не захочешь меня обидеть, Витя?

Андрей Васильевич и Мария Васильевна уже спали. Я тихонько разделся и лег на свой диван.

Ночью я вдруг проснулся; что-то я не сделал. Ах, да — подарок! Я встал, зажег настольную лампу, быстро развернул сверток. В нем лежали блестящие остроносые туфли. Я примерил — они были велики мне номера на два — к вдруг вспомнил: Миша совсем недавно хвалился, что купил себе новые туфли… остроносые.

Остаток ночи я лежал с открытыми глазами. Крадучись подбирался рассвет. В кухне загремела кастрюлями. Мария Васильевна… Мой долг Андрею Васильевичу и Марии Васильевне совсем не уменьшался, подходила зима. Что-то нужно было предпринять… Институт еще!

Этой ночью кончилось мое детство.

— Почему, Витенька? — удивляется Мария Васильевна. Но она не спорит. — Я тебе дам мешок, только ты его принесешь.

— Конечно, Мария Васильевна. Я к вам буду приходить, долг отдавать.

— Долг! — Мария Васильевна смеется. — Это уже когда будешь инженером. А знаешь сколько?