Двухнедельный срок, отпущенный мне начальством, истекал. Я объехал большинство высотных строек, но они были не в лучшем положении.

Начальники, главные инженеры, прорабы зло усмехались:

— Бетон? Бетон укладываем по старинке (некоторые говорили: «Как сто лет назад»). Как с монтажом? Отрегулировали! — Тут они поминали механизаторов и, в зависимости от склада характера, употребляли более или менее энергичные выражения.

Я извинился и просил уточнить слово «отрегулировали».

— Маленький вы, что ли? Ну, не спешим с монтажом… Опять непонятно? Фу, черт! Только из института, наверное… Монтаж каркаса ведем с перерывами, пока не подгоним бетон, — это вам наконец понятно? — И они со злостью хватались за телефонные трубки.

Я уходил. Запомните, пожалуйста: если какое-либо начальство, большое или малое — не важно, хватается за телефонную трубку, — разговор закончен.

Механизаторы встретили меня прохладно. Да, им известно о простоях на монтаже, но их это не касается. Они снисходительно подсчитали мне, сколько лет нужно, чтобы спроектировать и изготовить новый механизм. С этим вопросом я могу к ним прийти лет через пять.

Формально они были правы. Но кроме этого разговора между нами шла другая, подспудная, неслышная беседа.

«Слушай, парень, — говорили их взгляды, — чего ты лезешь к нам с бетоном, ты разве не знаешь, что мы в основном занимаемся крупными механизмами? Наше дело — краны для монтажа каркаса…»

«Но позвольте, — тоже взглядом отвечал я, — ведь вес бетона не меньше веса каркаса. Кто же будет механизировать бетонирование?»

«Иди, иди, парень, — отвечали они. — У нас нет времени. Поднимешь как-нибудь».

Невеселый я возвращался на стройку.

На перегонах водитель так разгонял автобус, что дома превращались в сплошную стену, на остановках он резко тормозил. Пассажиры, набившиеся в автобус, после такого тренажа могли бы смело садиться в космический корабль. Но они терпеливо все сносили, большинство даже умудрялось, повиснув на штанге, читать газеты.

У меня мысли не отрывались от стройки.

Итак, ясно, что те, кому положено вовремя решать вопросы комплексной механизации высотного строительства, не сделали этого. Что же это — ошибка, равнодушие? Или просто всех захлестнули мелочи?

Я думаю о стиле работы. Одни говорят: внимание к мелочам, из них составляется главное. Другие — не распыляйтесь по мелочам, беритесь за узловые вопросы.

Много раз потом я буду искать правильное решение. Но пока мне ясно: где-то нужно иметь «порог» от текущих дел… В главке, а может быть, даже в тресте, главный инженер должен систематически и настойчиво работать на «завтра».

Должно быть, это будет выглядеть так: прибегает в эту инстанцию какой-то запыхавшийся работник: «Караул, срывается!..»

«Чего вы кричите, Павел Иванович? — спокойно спросит главный инженер. — Вы что, не видите — я думаю, анализирую предложения институтов?»

«Срывается сдача жилья, караууул!..»

«Идите, Павел Иванович, идите, я как раз и думаю над тем, чтобы эта самая сдача перестала срываться раз и навсегда».

И как было бы хорошо, если б секретарь высокого парткома, куда прибежит Павел Иванович с жалобой, тоже сказал бы: «Он прав. Пусть думает. Это его обязанность — думать».

Водитель автобуса снова резко тормозит. Мои мысли сбиваются. Я перестаю размышлять об инстанциях и вспоминаю свой бетон.

Оставалось всего два дня до срока, когда мне полагалось войти в график. Я поехал на высотную стройку дома министерств. Меня встретил старший прораб, худой, с черными усиками, похожий, как мне показалось на д’Артаньяна. Сходство с прославленным мушкетером дополнялось его готовностью вступать по любому поводу в бой. При этом он испускал воинственный клич: «Нет, почему?!»

Когда я сказал, что не решена проблема механизации бетонирования каркаса, он быстро ответил:

— Нет, почему?! Решена.

— Вот здорово! — обрадовался я. — Наконец-то нашел хоть одну стройку…

— Нет, почему одну?

— Ладно, — примирительно сказал я, — хорошо, что у вас в порядке бетонирование.

— Нет, почему, как раз в беспорядке.

Он совсем меня запутал. Но когда я сдался и замолчал, д’Артаньян смилостивился. Он сильно стукнул кулаком в перегородку и крикнул:

— Маша, позови изобретателя.

— Ага, — ответила Маша, или, может быть, это скрипнула фанерная перегородка.

Через несколько минут в комнату вошел крепкий, широколицый человек, одетый в непромокаемый плащ серого, сиротского, цвета. Края рукавов на плаще обтрепались и побелели. Он доброжелательно кивнул мне и спросил прораба:

— Звали?

— Нет, почему звал, пригласил… — Прораб сделал паузу, но изобретатель молчал. Тогда д’Артаньян с тяжелым вздохом сказал мне: — Степан Петрович Мурышкин — изобретатель пневмонасоса для подачи бетона. Только насос этот плохо работает.

Изобретатель усмехнулся. Задержав мою руку, он обстоятельно рассказал о насосе. Степан Петрович был полон оптимизма. Он готов вот сейчас, пожалуйста, подать бетон без каких-либо особых подъемных механизмов на двадцатый этаж, тридцатый — хоть к самому господу богу. Его насос применяют в Сибири, при строительстве элеваторов на Кубани…

Но все это выглядело как-то не очень солидно. Изобретатель был уж очень прост. Он походил на кустаря-одиночку. Ну, конечно, очки в золотой оправе и элегантный костюм не обязательны, но этот сиротский плащ! Да и машина его была какая-то странная: в обыкновенный растворонасос вставляли насадку, подключали обыкновенный компрессор и — пожалуйста. Особенно странным казалось, что никуда не нужно было бежать, просить, требовать, — за все брался сам изобретатель.

Все эти сомнения, видимо, отразились на моем лице, потому что изобретатель, выпустив наконец мою руку, успокоительно сказал:

— Все будет хорошо.

— А… почему насос плохо работает здесь? — неуверенно спросил я.

— Совсем не работает, — невозмутимо поправил изобретатель.

Прораб, с явным огорчением следивший за спокойно протекавшим разговором, обрадовался. Выпустив серию «нет, почему?», он бросился в атаку на Мурышкина, одновременно доказывая, что насос работает и что насос вообще не может работать.

У меня не было выхода; оставалось два дня, я обязан использовать любые возможности, даже идти на риск.

— До свидания, Степан Петрович. Завтра утром приезжайте к нам, попробуем. — И подал изобретателю руку. — Всего хорошего, — опасливо, но все же поуверенней сказал я прорабу. (Мне казалось, что уж тут-то он никак не сможет спорить.)

— Нет, почему — хорошего? Что у нас может быть хорошего? — донеслось до меня, когда я уже закрывал дверь.

Сегодня у меня ЧП — чрезвычайное происшествие: утром ко мне зашел Шалыгин.

«И это все?» — спросит человек, не знающий нашего начальника управления.

Отвечаю: все. Ибо за год совместной работы я ни разу не видел Шалыгина не за его столом. Одно время мне даже казалось, что Шалыгин — современная модификация кентавра: тот был человек-лошадь, а этот человек-стол.

Увидев Шалыгина, я от неожиданности вскочил.

Он остановился посреди комнаты, строго осмотрел стены и величественно, не глядя на меня, сказал:

— Ухожу из моего управления.

Я не нашелся что ответить. Шалыгин подошел к окну.

— Жалко? — наконец спросил я.

Он постоял немного и двинулся к двери, но, взявшись за ручку, помедлил и вдруг глухо произнес:

— Да, жалко… Съест тут вас всех Моргунов без меня. Вот вы стали приличным работником, а все — моя помощь.

Черт бы побрал мою мягкотелость. Хотя сказал он неправду, никогда он мне не помогал, я расчувствовался; подошел к нему и, слегка коснувшись рукой плеча, сказал несколько теплых слов.

Шалыгин повернулся ко мне. Видно, одна из пружинок, поддерживающая черты его лица в неподвижном состоянии, ослабла, и оно вдруг смягчилось. Он подал мне руку.