В студии у Диброва в начале программы присутствовали Оксана Пушкина, Елизавета Листова, Константин Точилин, Виктор Шендерович и Ашот Насибов. Разговор стартовал со слов благодарности зрителям за поддержку, со сравнения всех событий вокруг НТВ с романом Оруэлла «1984», но очень быстро вернулся к нам, членам Уникального журналистского коллектива, которые, как вдруг оказалось, были не такими уж и уникальными. И чем дольше шла в эфире эта «Антропология», тем отчетливее становилась картина нашей внутренней растерянности. Становилось видно, что наша «команда Киселева» на самом деле объединена непониманием того, что и почему происходит, объединена страхом за свое будущее, объединена болью и обидой на весь окружающий мир. Первой свои сомнения в нашей коллективной непогрешимости озвучила Оксана Пушкина. «Мы сегодня, как в плохом разводе. На самом деле я призываю всех коллег… Я посмотрела «Глас народа», многих просто не узнала в этот момент – ни Венедиктова, ни Свету (Сорокину – А. Н.). Нам надо подбирать слова, нам надо поменять тон, чтобы нас услышали наши оппоненты. Некоторые моменты смешны, хотя мы отстаиваем серьезное дело».

Пушкину шутливо поддержал Дибров, ввернувший, что, мол, конечно, «Кох, Йордан и Кулистиков – люди чрезвычайно достойные, каждый в своем аспекте, просто их бес попутал». Мысль продолжил Шендерович, сказавший, что мы уже год «находимся в тяжелой ситуации людей, которые вынуждены в эфире говорить о себе, защищать себя. И нерв, который возникает, – это, конечно же, нерв неправильный, и срыв, который возникает, – чудовищный». «Мы действительно делаем иногда колоссальные ошибки, и эти ошибки серьезны, они нам наносят ущерб», – сказал Шендерович, но затем сделал неожиданный вывод: эти ошибки потому серьезны, что нам противостоят профессиональные переговорщики, которые провоцируют нас, заставляя терять лицо. «Когда мы теряем лицо, мы теряем все», – резюмировал Шендерович. В спор вступил Точилин: «Я тебе объясню, почему мы теряем лицо. Хочешь, объясню почему? Объясняю. Слово «хамство», которое я намерен использовать в дальнейшем своем диалоге, не имеет никакой эмоциональной окраски. Это характеристика образа поведения и не нацелена на оскорбление чьего-либо достоинства!» «Это в Уголовном кодексе такая формулировка», – добавила Листова.

Не знаю, куда бы завел этот разговор всех его участников – а к ним присоединился еще и Алим Юсупов, – если бы не «бомба», которую взорвал Ашот Насибов. Я, как и многие другие сотрудники НТВ, наблюдал за происходящим из студийной аппаратной. Многие из нас тогда практически жили в Останкино, уезжая домой только под утро. То, что сообщил Ашот, для всех оказалось шоком. «У меня в руках бумага, которая озаглавлена: «Открытое письмо Киселеву». В этой бумаге Леонид Парфенов заявляет, что уходит с канала НТВ. Он говорит, что на телевидении ему уходить некуда. «Ухожу в никуда». Завтра это письмо будет опубликовано, и из него вы сможете узнать все мотивации», – сказал Насибов. Последовала немая сцена, во время которой собравшиеся в студии передавали друг другу листок с этим ужасным сообщением: от нас уходит Парфенов. Парфенов! Человек, без которого НТВ не может существовать точно так же, как оно не может существовать без Киселева!

Шендерович первым взял себя в руки и постарался связно выразить обуревавшие его чувства. «Мы не успели прочитать это письмо. Значит, что там, я просто догадываюсь. (…) Что важно в мотивации Лени? Главное – Киселеву: авторитарность управления Киселева телекомпанией в эти дни, что он не допускает каких-то демократических процедур». «Ленька пишет со свойственной ему изысканностью, точнее. Он пишет, что на НТВ нет ни свободы, ни слов», – возразил Дибров Шендеровичу. «Я думаю, это такое сильное полемическое преувеличение, – ответил Виктор. – Как во всякое военное время – мера свободы понижается. Последние дни Киселев ведет себя как военачальник и полководец. Принимаются решения авторитарно, самостоятельно. Это может раздражать. (…) Мы все ругаемся друг с другом и с ним. Но ругаемся как нормальные люди. Мы все хотим как лучше. Представление о лучшем у всех может быть разное. В чем я не согласен с Леней? Соглашаясь по частностям со всем, что он там пишет, я не согласен в том, что есть вещи более или менее важные. Есть время для каждого поступка. А с моей точки зрения, личные руководящие недостатки Евгения Киселева – это сугубая, частная, внутренняя, профессиональная мелочь по сравнению с тем, что может нас всех ожидать».

Ашот Насибов, подчеркнув, что пока никто не слышал пояснений самого Парфенова, сказал, что в этой ситуации необходимо уважать право выбора. Потому что сейчас настало время, когда каждый решает сам, как себя вести. И ни хвалить, ни осуждать кого бы то ни было сейчас нельзя. Затем слово взяла Елизавета Листова, попросившая не обсуждать поступок Парфенова. Она говорила о том, что пришла на НТВ именно в программу «Намедни» и что узнала об уходе Парфенова не от него, а из озвученного Ашотом письма. Она говорила о самом Леониде Парфенове и о том, что, если бы на НТВ на самом деле существовала некая диктатура, он, Парфенов, просто не имел бы возможности сделать то, что сделал.

А потом в студию вошел… Леонид Парфенов. И я считаю единственно правильным дать последующий разговор целиком, с небольшими стилистическими сокращениями. Ни один драматург не смог бы придумать этот текст! Ни один режиссер не смог бы поставить эту сцену! Все, что тогда говорилось в эфире «Антропологии», выплескивалось из нас, как кровь, пот и слезы! Это были публичные похороны Уникального журналистского коллектива. В прямом эфире рушился миф, который так долго подпитывал нашу неоправданно завышенную самооценку.

«Л. Парфенов:Я незваным гостем. Мне просто позвонили. Я не оценил. Я послал сегодня письмо в «Коммерсантъ». Это была достаточно спонтанная вещь. Я просто понял, что больше не могу. Я не стал подписывать обращение к президенту России. Ушел, понимая, что могу сидеть на двенадцатом этаже и клеить серию про Александра I[12]. Я не хочу больше быть небожителем. В конце концов, к моей репутации есть что добавить, чтобы хоть на человека быть похожим. Я понял, что не подписал этого потому, что не хочу этого подписывать. Ушел к себе и могу отсидеться, потому что там будет двести пятьдесят четыре подписи и мою там не заметят. Я понял, что это уже какое-то раздвоение. Вот и все. Я решил, что с этим надо порвать. Кроме того, я чувствую какую-то моральную ответственность за людей, которые приходили из-за меня, в связи со мной, ко мне и т. д. Поэтому я это написал. Потому что я считаю, что то, что происходит, – абсолютный беспредел! Мы потеряли смысл и цель, потому что сами – и смысл, и цель – изменили. Это отвратительно и по форме, и по содержанию! Это коллективное камлание, какие-то шаманские стояния в корреспондентской! Я говорю о своем мнении. И это накладывает огромную ответственность на Евгения Алексеевича Киселева. Не знаю, осознает ли он ее и интересна ли она ему вообще? Потому что большинство людей приходили сюда девятнадцатилетними, они не знали никакой другой работы, они никогда ниоткуда не уходили, они были связаны с этим пуповиной. Компания была поставлена вот таким вот образом, заточенным, когда все стекается сюда, в «Итоги»! Оторвать эту пуповину они не могут, они не представляют себе другой жизни. И реализовать себя в другом не могут, только коллективным псевдонимом «корреспондент информационной службы НТВ», сбившись, как маленькие птенчики, как пингвинята. А так нельзя. Люди – заложники, они не могут принимать самостоятельных решений! Ни из-за чего, не из-за денег, а из-за моральных обязательств, прежде всего. Я не могу этого не говорить. Я действительно ушел в никуда. Я принимаю решение, глядя на то, что происходит. Я говорю о своей оценке происходящего. Я говорю только про себя. Не надо передергивать, Костя! Если твой сюжет вчерашний является журналистикой, то мне нужно найти себе другую профессию, если журналистика такова. Это невозможно, это нестерпимо. Вот я и не стерпел.