Киселев вычеркнул фамилию Митковой. Почему он это сделал, я не знаю. Вычеркнул и вычеркнул – видно, у него были какие-то личные на то резоны. А вот почему я тогда не задал ему соответствующего вопроса? Тоже не знаю. Скорее всего, потому что у меня вообще никаких вопросов к Евгению Алексеевичу не было – что, конечно, неправильно. Для осознания этого факта, для понимания самого себя и для оценки роли господина Киселева во всех этих событиях мне понадобилось еще около двух долгих лет. А в то время было некогда. Ведь даже сама договоренность о создании согласительной комиссии была интерпретирована неоднозначно, наметился раскол среди наиболее отъявленных «киселевцев». Поэтому было решено сделать дополнительное заявление, разъясняющее непреклонность нашей «командной» позиции и стремление и дальше ценой собственной жизни отстаивать право Евгения Киселева занимать посты генерального директора и главного редактора НТВ. С гневом отметая ультиматумы властей, мы сами говорили исключительно на том же языке ультиматумов.

Озвучивать это важное заявление было поручено мне и Косте Точилину. Почему мы снимались на фоне лифтов, я сейчас уже объяснить не могу. Видно, кто-то решил, что так будет более драматично. Я, например, в те дни вообще появлялся в кадре исключительно в рубашке с интригующе закатанными по локоть рукавами. Зачем? Для чего? Не иначе, пытался отпугнуть врагов своими волосатыми руками! Мы с Костей произнесли следующую речь:

« А. Норкин: Во второй половине дня многие информационные агентства поспешили сообщить о том, что Кох и мы якобы о чем-то договорились. Так вот, доводим до вашего сведения, что позиции, на которых стоял журналистский коллектив до сегодняшней встречи с Кохом, не претерпели ровным счетом никаких изменений. Мы по-прежнему считаем для себя возможным работать только под руководством Евгения Киселева. Мы по-прежнему не считаем законным собрание акционеров, которое прошло в минувший вторник, и назначение Коха, Йордана и Кулистикова нашими руководителями. То, что сегодня Кох пришел в коридоры Останкино и в нашу редакцию, объясняется очень просто: он является представителем акционеров телекомпании НТВ, поэтому не пустить его мы не имели права. А отказываться от разговора в ситуации, когда на сегодняшней пресс-конференции он назвал Евгения Киселева лжецом и трусом, мы сочли малодушным. И поэтому мы предоставили ему возможность высказаться и выслушать нас. То, что говорится о согласительной комиссии, я бы не называл каким-то изменением, повторяю: мы остаемся на своих прежних позициях. Завтра в этой комиссии мы будем говорить то же, что говорили Коху. Потому что у меня большие сомнения в том, что они поняли вообще, какой сегодня был разговор. Я думаю, что Альфред Кох несколько иначе отрапортовал своим начальникам о том, что сегодня здесь происходило. Завтрашнее заседание согласительной комиссии, с нашей точки зрения, будет выполнять одну задачу: мы придем к ним, чтобы развеять их иллюзии.

К. Точилин: И еще. У некоторых, наверное, создалось ощущение, что завтра мы идем туда вести переговоры о сдаче? Об этом и речи быть не может. Мы в этом абсолютно уверены, потому что у нас есть мощный тыл. Вот он, этот тыл! Это ваши телеграммы, которые приходят! [11]

А. Норкин: Это только маленький кусочек, который вы сейчас видите.

К. Точилин: И это только маленький кусочек, который вы сейчас видите, действительно, есть еще электронная почта, есть люди, которые приходили к подъезду нас поддерживать. И нам очень нужна ваша поддержка.

А. Норкин: Теперь мы уже можем вам сказать: приходите в субботу сюда, к Останкино, к 12 часам дня. Сейчас сложились условия, когда у нас действительно появилась возможность переломить ситуацию кардинально. Но без вас мы этого сделать не сможем!

К. Точилин: Мы не сдаемся, но мы не сдаемся, пока вы с нами. Приходите!»

Иными словами, мы опять включили «политический режим»: выверенные фразы, постановочные позы и призывы выходить на митинг, чтобы «переломить ситуацию кардинально»! С чего я это взял, объяснить нельзя ничем, кроме моей абсолютной в том уверенности. Вполне естественно, что само заседание согласительной комиссии, состоявшееся 6 апреля в два часа дня в офисе «Медиа-Моста», ни к чему не привело. Оно и не могло ни к чему привести, потому что – тут я оказался совершенно прав – позиции участников не изменились! Диалога не было, снова был базар, особенно с нашей стороны… Короче говоря, главным итогом этой встречи можно считать то, что я впервые смог попасть внутрь нашего легендарного офиса, у дверей которого неоднократно бывал в разных драматических ситуациях. Впрочем, подробно познакомиться с этим небезынтересным зданием мне тогда не удалось, поскольку все наши передвижения в нем были ограничены маршрутом «переговорная – столовая».

В столовую мы, естественно, пришли без «газпромовцев». Все-таки это еще был наш офис, и мы пока чувствовали себя хозяевами. Во время обеда нас навестили адвокаты Юрий Баграев и Генри Резник. Генри Маркович – совершенно уникальный человек и специалист, который время от времени принимал участие в разрешении наших проблем, хотя и не являлся кадровым юристом холдинга. Я до сих пор не могу избавиться от ощущения, что в какие-то периоды адвокат Резник в одно и то же время был занят в делах «Гусинский против Березовского» и «Березовский против Гусинского», причем представляя обе стороны сразу!

«Генри Маркович! – обратился к Резнику, отложив в сторону столовые приборы, Дима Дибров. – Как вы думаете, сегодняшний разговор на согласительной комиссии – скорее наша победа или наше поражение?» Резник, боднув головой воздух, чуть выпятил нижнюю губу и произнес: «Видите ли, Дима…» – после чего, не останавливаясь, говорил минут десять. Продолжать обед в такой ситуации казалось неприличным. Мы все прекратили жевать и внимательно слушали нашего гостя, который явно не собирался заканчивать выступление. Коллега Баграев, переминавшийся с ноги на ногу так, будто нестерпимо хотел в туалет, периодически дергал мэтра за рукав пиджака, но Генри Маркович все продолжал и продолжал, хотя мы уже потеряли нить его рассуждений. И вот он, наконец, закончил. «Генри Маркович! – снова произнес Дибров. – А кому вы вот это все сейчас объясняли?»

Вечером того же дня Диброву предстояло провести очередной выпуск «Антропологии», программы, в которую когда-то его пригласил Леонид Парфенов. Если «О, счастливчик!» задавал Диброву-ведущему определенные правила поведения, то в «Антропологии» он являлся полновластным хозяином. И как-то так получилось, что эта передача, гостями которой, как правило, становились российские музыканты, переросла рамки специализированного узкоформатного шоу и превратилась в площадку для обсуждения самых интересных, необычных и спорных философских вопросов. Это во многом объяснялось фигурой самого ведущего, поскольку Дмитрий Дибров – в любое время и в любом состоянии – всегда был готов к самому замысловатому диалогу. Когда Дима стал обладателем новой квартиры в районе Арбата, он пригласил нас с Юлькой к себе в гости. Хвастался Дибров всегда очень увлеченно и как-то по-детски трогательно. «Смотри! – кричал он мне, тыкая пальцем в ярко-алую металлическую дверь своего нового жилища, – эта дверь сделана по эскизу самого Энцо Феррари!» «Ну, не знаю, Дим, – отвечал я, – по-моему, это больше похоже на дверь холодильника!» Спорить с Дибровым или обижаться на него (хотя он вполне мог дать повод для этого) было совершенно невозможно. В тот праздничный вечер новоселья мы здорово напились какой-то уникальной водкой, поставляемой в Москву «казачьей» родней хозяина. «Давайте же поговорим об эзотерике!» – призвал Димка, после чего мирно уснул прямо на кухне…

Так вот, очередной выпуск «Антропологии» – 6 апреля 2001 года – стал, на мой взгляд, самой искренней передачей телекомпании НТВ за всю ее историю. Это, повторю, мое мнение. В те дни наша телекомпания жила по каким-то непостижимым уму и неподвластным общепринятым правилам своим собственным законам. Это были законы, диктуемые сердцем. Мы выходили в эфир, когда хотели и с чем хотели. Мы рассказывали о себе, объясняли, оправдывались, ругались, клеймили предателей и обвиняли врагов, боялись и храбрились, проклинали и клялись в вечной любви. Хорошо ли и правильно ли все это было – вопросы другого порядка.