Еще через три года я снова позвонил ему, чтобы поздравить с шестидесятилетием, ну а в 2013 году мы впервые встретились спустя шесть лет после нашего крайне эмоционального расставания. Мы с Юлькой были в отпуске в Израиле, а он приехал туда отмечать день рождения. На праздник мы, естественно, не пошли, но очень мило поболтали у него дома. Мы фотографировались друг с другом, он называл нас «Юлька» и «Андрюха» и выглядел очень довольным. Возможно, потому что нам от него ничего не было нужно. И ему от нас – тоже.

Я понимаю, что Гусинский перевернул мою жизнь. Не хочу сказать, что он ее сломал, но не исключено, что не будь его – все у меня сложилось бы менее драматично и гораздо более спокойно. Высота моего взлета – не карьерного, а того, в результате которого формируется образ жизни – оказалась настолько головокружительной, что, когда взлет превратился в падение, я едва не разбился. А вместе со мной и моя семья, любимая женщина и четверо детей. Я понимаю, что еще легко отделался, ведь далеко не каждому, вовлеченному в эти драматические события вокруг телекомпаний НТВ, ТВ-6 и RTVi, удалось выкарабкаться из той трясины, в которую всех нас заманил своей располагающей улыбкой Владимир Александрович. Я все это понимаю! И все же не могу избавиться от ощущения странной, мучительной привязанности к этому человеку…

«Н. Липсон: Ты хотел бы вернуться и заниматься бизнесом в России?

В. Гусинский: Да.

Н. Липсон: Почему?

В. Гусинский: Я родился в этой стране. Я говорю на русском языке. Я не совсем в изгнании. Однако я считаю Россию своей страной. (…)

Н. Липсон: Если бы Путин пригласил тебя вернуться, ты вернулся бы?

В. Гусинский: Да».

Если когда-нибудь Владимир Гусинский вернется в Россию и мне доведется с ним встретиться, я буду рад этой встрече. И скажу: «Добро пожаловать домой!»

«Откровение» Гусинского от своих коллег я скрыл. Моя логика была простой: если я расскажу ребятам об этом, то поставлю их перед необходимостью выбора. Особенно тех, кто пришел работать на RTVi по тем же причинам, что и я, то есть не за деньги, а за идею. И вдруг всем стало бы понятно, что их обманули, причем уже давно. «Все ли смогут продолжать работать с той же самоотверженностью, что и ранее?» – думал я. И не захотел ломать налаженную жизнь телекомпании. Другое дело, что я сам как раз и должен был делать этот выбор, потому что все мои иллюзии прежних лет оказались развеянными! Понятно, какой выбор я сделал. Я опять смалодушничал. И опять остался. И объяснение, что уходить мне было некуда, сейчас представляется слабым утешением. Потому что в конце концов я все-таки ушел, не имея никакого представления о том, куда я ухожу.

А тогда я спрятался в свою работу, в ежедневный поток новостей, которые нужно было из него вылавливать, переносить на бумагу и сообщать нашим зрителям. Новости никогда не кончались, так что прятаться за них было очень удобно. Хотя с подбором информации, соответствовавшей нашей редакционной политике, становилось все труднее. Круг тем сжимался все уже и уже. Мы были обязаны реагировать на любые события, связанные с какой бы то ни было активностью политической оппозиции. Журналистам хорошо известно, что для создания репортажа недостаточно съемок с одной лишь пресс-конференции. Даже если на этом мероприятии была обнародована какая-то сверхсенсационная информация, новостному сюжету необходима драматургия. В нем должно присутствовать и развитие темы через какие-то подробности, и мнение противоположной стороны, и так называемый «бэкграунд», разъясняющий зрителю, почему все произошло именно так, а не иначе, с чем это связано и т. д.

Для нас все эти правила, к сожалению, стали формальностью, которую можно (и нужно) было игнорировать. Наши камеры приезжали на какой-нибудь оппозиционный круглый стол и широкими мазками снимали говорящие головы. И руки обладателей этих голов для перебивок, требующихся для монтажа. На такие выезды корреспондента можно было даже не отправлять, операторы сами прекрасно справлялись. В преддверии больших политических событий, типа выборов, таких тем в наших новостях становилось больше. После них – меньше. Но поскольку запрос на исключительно критическое содержание наших программ никто не отменял, работать становилось все труднее.

Иногда жизнь подбрасывала нам информационные подарки. Думаю, что сейчас уже многие забыли чудную историю, случившуюся в начале 2004 года с кандидатом в президенты страны Иваном Петровичем Рыбкиным, которого Господь для чего-то свел с Борисом Березовским, напугал до полусмерти, но все же оставил в живых. Напомню, Березовский финансировал избирательную кампанию Рыбкина, а предвыборный штаб Ивана Петровича возглавляла бывший руководитель ОРТ/«Первого канала» Ксения Пономарева, давно сотрудничавшая с Борисом Абрамовичем. Еще в 1997 году много шума в прессе наделал так называемый «грузинский десант», когда работников «первой кнопки» как-то внезапно отвезли в Грузию. Ксения Пономарева объясняла это газете «Коммерсантъ» следующим образом: «Березовский здесь вообще ни при чем. Бадри Шалвович Патаркацишвили сказал: «Ребята, что-то мы редко общаемся. Давайте соберем всех телевизионщиков и полетим на пару дней в Грузию». Я его спрашиваю: «Бадри, зачем летим?» – «Поужинать». В Кахетии все прекрасно поужинали, съели и выпили немереное количество всего. Березовский прилетел раньше, чем прилетели все, и улетел раньше, чем все… А вообще журналисты иногда все себе так сложно представляют, хотя на самом деле все гораздо проще!»

Запомните последнее предложение, пожалуйста, оно нам еще пригодится. Вернемся к Ивану Рыбкину. 5 февраля он пропал. 8 февраля его жена написала заявление в милицию. А 10 февраля Рыбкин нашелся – почему-то в Киеве. Дальше начался какой-то совершенно непристойный фарс, участие в котором приняли все вышеназванные персонажи. Сам Иван Рыбкин сначала говорил, что просто уехал в Киев отдохнуть и погулять, потому что там была хорошая погода. С его слов также выходило, что он периодически устраивает для себя подобные выходные, причем не предупреждая собственную супругу. Ксения Пономарева и Борис Березовский выступили дуэтом, практически слово в слово повторяя друг друга. Они усомнились в версии Рыбкина. Пономарева заявила, что «если все действительно так, как рассказывает Рыбкин, то это не повышение эффективности его избирательной кампании, а конец политической карьеры». А Березовский сказал, что «если все на самом деле так, как рассказал Рыбкин, то такого политика больше не существует».

Правда, чуть позже «лагерь Березовского» придумал другие объяснения таинственного исчезновения Ивана Петровича. Уже 13 февраля Рыбкин собрал пресс-конференцию – внимание! – в Лондоне. Он рассказал, что его заманили в Киев агенты ФСБ. Они якобы пообещали ему встречу с тогдашним президентом Ичкерии Асланом Масхадовым, но накормили отравленными бутербродами, после чего Иван Петрович потерял сознание, очнувшись только по прошествии четырех суток. По словам Рыбкина, когда он пришел в себя, ему показали видеозапись компрометирующего характера и потребовали сняться с выборов, иначе эта запись стала бы достоянием гласности. Что было на пленке, Рыбкин говорить отказался, ограничившись фразой «отвратительное видео». Пономарева и Березовский поддержали новые объяснения Рыбкина, который сообщил, что будет вести избирательную кампанию из-за границы. Но уже 5 марта он снял свою кандидатуру с выборов.

Естественно, эту историю мы активно освещали в наших выпусках. Особенно в то время, когда Рыбкина искали и не могли найти. Шутка ли, пропал без вести оппозиционный кандидат на пост президента России! Когда же Рыбкин нашелся живым и относительно здоровым, ажиотаж постепенно сдулся. А вот теперь давайте вспомним ту фразу Ксении Пономаревой, которую я приводил выше: «Журналисты иногда все себе так сложно представляют, хотя на самом деле все гораздо проще!»