Ниссо работала без передышки: ей хотелось как можно скорее увидеть комнату готовой, покрытой плоскою крышей, вровень с крышей всего дома. Надо будет посередине обязательно сделать очаг, хотя Шо-Пир и говорит, что никакого очага не нужно, зачем, мол, в одном доме два очага? Будь дом Бахтиора таким же, как все дома в Сиатанге, — одно помещение для всех, можно бы и не спорить. Но ведь сам Шо-Пир хочет, чтоб здесь каждый жил в своей комнате, и если у Ниссо теперь тоже будет отдельное жилье, то как же не сделать в нем очага!

Ниссо вся измазалась, глина кусочками засохла даже в ее волосах. Если б Ниссо работала и дальше одна, ей к вечеру не удалось бы выложить стену выше чем до уровня своих плеч. Но вот сейчас, после того, как Шо-Пир вошел сюда и укладывает камни сам, а Ниссо только подносит ему те, на которые он указывает, работа идет с изумительной быстротой. Как ловко он все делает! Тот камень, который Ниссо несет, сгибаясь, охватив двумя руками и прижав к животу, Шо-Пир принимает на ладонь, — подбросит его на ладони, чтоб он повернулся как нужно, и сразу кладет на раствор глины с соломенною трухой. И камень ложится так, будто местечко поудобнее выбирал себе сам.

— Вот этот теперь, Шо-Пир? — спрашивает Ниссо, дотрагиваясь до надтреснутого валуна.

Шо-Пир оборачивается.

— Не этот. Вон тот, подлиннее.

— Этот?

И, приняв от Ниссо камень, Шо-Пир продолжает разговор:

— Значит, там, говоришь, трава хуже была?

— Наверное, хуже. Голубые Рога никогда так за лето не отъедалась.

— Может быть, она больна была?

— Нет, не взял бы ее тогда яхбарец у тетки… Там у нас все коровы были очень худые… А эта… Когда я первый раз ее чистила, я удивлялась: ни одного ребра не нащупать… И такая большая!

— Положим, больших коров ты и не видела! Вон тот теперь дай… Этот самый… У нас в России такие коровы есть, — эта теленком показалась бы! Как в раю, Ниссо, ничего у вас тут хорошего нет… Бревен для крыши и то не найдешь подходящих.

— А те, Шо-Пир, что вчера принес?

— Это тополевые жердочки-то? Да у нас из таких и дрова нарубить постыдятся. У нас вот бывают деревья! — Шо-Пир широко развел руки. Затем, кинув глиняный раствор. Размазал его по кладке.

— Все хорошее у вас, — задумчиво вымолвила Ниссо, подавая новый камень. — Почему же ты живешь здесь?

— А вот хочу, чтоб у вас все тоже было хорошим! Тебя вот, красавицу хочу сделать хорошей.

— Меня? — серьезно переспросила Ниссо и умолкла.

Несколько минут они работали в полном молчании.

— Шо-Пир! А как же у вас бывает, если у вас не покупают жен?

— Как бывает? А просто: если кто любит, то и говорит ей: «люблю». И если она тоже скажет «люблю», то и женятся.

— И все?

— А что же еще? — улыбнулся Шо-Пир. — Свадьбу играют. В книгу запишут, что муж и жена. И все.

— Сами пишут?… Вот возьми, этот годится?

— Годится, давай! Сами и пишут: имя свое… И ты будешь замуж выходить — напишешь.

Ниссо опять замолчала. Слышалось только постукивание камней.

— Никогда замуж не выйду! — решительно сказала Ниссо.

— Почему же так, а?

— Потому, что никто меня не полюбит… Плохая я?

— Чем же плохая ты?

— Конечно, плохая!… Из-за меня солнце на землю может упасть… Все люди умрут, я умру, ты умрешь… Я не хочу, чтоб погасло солнце!

— Эх, ты! Только и дела солнцу, что на землю падать из-за девчонок. Глупые люди болтают, а ты слушаешь!

— Разве Науруз-бек глупый? И Бобо-Калон глупый? Все говорят: он мудрейший! Я неверная жена, я зараза для всех, очень я, наверное, плохая… Разве ты не слышал, что про меня говорили? Помнишь, что про меня закричала Рыбья Кость? Зачем ты мне дом строишь, Шо-Пир? Почему не гонишь меня? Я, наверное, зло тебе принесу… Знаешь, Шо-Пир, я все думаю… Вот возьми еще этот камень…

— Эх, Ниссо, ты, Ниссо! Ну, о чем же ты думаешь?

Ниссо нахмурилась: может быть, в самом деле не говорить Шо-Пиру, о чем она думает? Может быть, он рассердится, если она скажет ему, что ей хочется умереть? Зачем жить ей, когда она такая плохая? Зачем приносить людям несчастье? А главное, зачем приносить несчастье Шо-Пиру? Нет, лучше не надо ему говорить.

— Опять замолчала! Ну, о чем же ты думаешь? Что в самом деле очень плохая? Да?

— Конечно, Шо-Пир! Так думаю…

— А скажи, кому и что плохого ты сделала? Убила кого-нибудь? Или украла? Или с утра до вечера лжешь?

— Не знаю, Шо-Пир… Нет! А слушай, правду тебе скажу… Хочу я убить… Вот так — нож взять и убить, сразу ножом убить!

— Ого! Кого это? Ну-ка дай камень, вон тот… Не меня ли уж?

— Тебя? Что ты, Шо-Пир, нет! — Ниссо кинула такой изумленный взгляд, что Шо-Пир в этом забавлявшем его разговоре почуял нечто серьезное. — Как мог ты подумать? Тебя я… — Ниссо чуть не сказала то самое слово, которое поклялась себе не произносить никогда. — Тебя я… не хочу убивать…

— А кого же?

Ниссо бросила обратно в груду поднятый ею камень, подступила к Шо-Пиру, с удивлением наблюдавшему за ее вдруг исказившимся лицом, и сказала тихо, внятно, решительно:

— Азиз-хона я хочу убить… И всех, кто против меня…

— Ну-ну! — только и нашелся, что ответить, Шо-Пир. — Давай-ка лучше, Ниссо, дальше работать.

Ниссо снова стала подавать камни. Стена уже была высотою по плечи Шо-Пиру, и он работал теперь, занося руки над головой. Это было неудобно, он подложил к основанию стены несколько крупных камней, встал на них.

— Нет, Ниссо! — наконец сказал он. — Ты совсем не плохая. Самое главное — ты, я вижу, хочешь работать; это очень хорошо, что ты никогда не сидишь без дела. Гюльриз очень довольна тобой. Ты ей помогаешь во всем.

— Конечно, помогаю. Она одна… Ты по селению ходишь, Бахтиор ушел… Скажи, Шо-Пир, почему так долго нет Бахтиора?

— А ты что, соскучилась?

— Я не соскучилась. Гюльриз говорит: почему его нет так долго?

— Значит, караван еще не пришел в Волость. Бахтиор ждет его там, наверное…

— Шо-Пир!

— Ну?

— Я не понимаю, скажи…

— Чего ты не понимаешь?

— Не понимаю, почему здесь все люди говорят, что голодные… Вчера тебя не было — Зуайда приходила сюда, с Гюльриз разговаривала, со мной тоже вела разговор: плачет и говорит — голодная. Почему голодная? Яблоки есть, ягоды есть, молоко есть… Разве это плохо? Когда я в Дуобе жила, мы вареную траву ели, только вареную траву, и говорили: ничего, еще трава есть! Жадные в Сиатанге люди! По-моему, тут хорошо!

— Да, конечно… Здесь хорошо… — медленно проговорил Шо-Пир, и ему вдруг вспомнилось сочное жареное мясо с картошкой и луком — с поджаренным, хрустящим на зубах, луком, без которого не обходились и дня в красноармейском отряде. Отряд водил за собой отару скота. Каждый вечер, едва раскинут палатки… Э!… Шо-Пиру так захотелось есть, что он провел языком по губам… Здесь вот, когда Шо-Пир глядит на барана, он забывает, что этого барана можно зажарить и съесть. Раз в год, не чаще, ущельцы решаются зарезать барана, — ох, эта каждодневная гороховая похлебка! Да яблоки, да тутовые сушеные ягоды и кислое молоко… Раз бы пообедать досыта, котелок бы борща со сметаной, черного хлеба с маслом!

— Конечно, Ниссо, — повторил он, — здесь хорошо. Погоди, вот привезет Бахтиор муку, станет еще лучше… А помнишь, я тебя спрашивал… Скажи, Ниссо, почему ты не хочешь вернуться в Дуоб?

— Зачем? Там все люди чужие.

— Но ведь ты там родилась?

— Злые все со мною были там. Азиз-хону тетка меня продала.

— А в Яхбаре тоже все чужие?

— Тоже. Чужой народ.

— А здесь?

— Здесь? Сначала думала: тоже чужие…

— А теперь?

— Бахтиор, Гюльриз, ты… Еще Зуайда, Саух-Богор… Нет, не чужой народ.

— Как же ты говоришь — не чужой? А я вот русский?

— Ты, Шо-Пир? Ты, наверное, смеешься? Ты и есть самый мой народ!

— А кто же не твой народ?

— Азиз-хон — не мой, Науруз-бек — не мой, Бобо-Калон — не мой, Рыбья Кость — не мой. Все, кто зла мне хотят, — не мой!

Шо-Пир улыбнулся и даже перестал укладывать камни.