Сосредоточенная Нафиз осторожно ведет машину вниз, прямо в облако, быстро поднимающееся навстречу. Вот первый порыв холодного ветра швыряет песок в открытые окна кабины. Нафиз, поежившись и подумав, что ей следовало бы взять с собою тулуп, вращает рукоятку, поднимающую стекло. Но стекла почему-то нет.
— Да совьет дэв гнездо в его сердце!-с досадой бормочет Нафиз, вспомнив, что это машина Курба-нова.
Первый же язык тумана слизывает придорожный склон. Но небо еще голубеет, солнце еще прожигает туман. Нафиз уменьшает ход. Встречная волна тумана сразу скрывает весь мир,
— Ну, теперь прощай! -сердито кидает Нафиз то ли скрывшемуся солнцу с его теплом, то ли утраченному ощущению спокойствия. Плотнее охватив баранку руля, напряженнее согнувшись над нею, зорче всматриваясь в туман, она уже готова мгновенно найтись при любой неожиданности, при любом препятствии. Тот, кто сам никогда не сидел за рулем, не поймет этой особой, вызывающей занывание сердца, но упрямой напряженности водителя, которому каждую секунду недобрым подарком грозит дорога… Нафиз, однако, уверена и в умении своем, и в зоркости. Мысль о возвращении не возникает. Нафиз привыкла к любой погоде и даже в разгуле стихий всегда находит своеобразное удовольствие,-ведь почти всю свою молодую жизнь Нафиз провела в горах.
Машина, облепленная туманом, спускается медленно. Дорога выпрямляется, поворотов все меньше,-значит, Нафиз уже выезжает в лощину. Но зато на переднем стекле мокрыми хлопьями начинает налипать снег, а стеклоочистителей (ведь машина Курбанова!) нет. Снег вваливается в кабину и сбоку, вместе с пронзительным ветром, заставляющим Нафиз застегнуть на все пуговицы ватную куртку. Счетчик, на счастье, работает. Нафиз представляет себе окружающую местность на память, по счету километров; через пять километров должна быть река. Левее дороги она выбегает из узкого каньона, образованного двумя гладкими каменными террасами, правее дороги-разливается широко. Вправо и надо свернуть: пока моста через каньон нет, реку легко переехать вброд, ее струи так растеклись по широкому галечному ложу, что воды будет не выше, чем по ступицы колес.
Осторожно, внимательно управляя, Нафиз оставляет за собой эти пять километров… Вот-вот перед радиатором должна появиться вода.
И вода появляется мутно-рыжею полосой: с дороги Нафиз не сбилась!
Нафиз останавливает машину, выходит из кабины и, сразу охваченная ледяным ветром, облепленная липкими хлопьями снега, поднимает вырываемый из рук ветром капот: надо снять ремень с вентилятора, чтобы крыльчатка не забрызгала двигатель водой, которая может проникнуть снизу при переправе.
Сняв ремень, обвернув на всякий случай трамблер и свечи кусками резины и с трудом опустив давимый ветром капот, Нафиз бежит к кабине, потирая сразу. озябшие руки. Теперь-малым ходом по старым колеям, намеченным в прибрежной гальке… Они быстро заносятся снегом, но пока Нафиз их еще угадывает. Машина, тяжело переваливаясь с боку на бок, подходит к воде. Медленно-вся внимание-Нафиз направляет машину в воду. Передние колеса ныряют в рыжую муть, вода, зашипев, дробно стучит по ним галькой. Высунувшись из кабины, Нафиз сквозь бунтующие снежные хлопья глядит на подножку. Все пока хорошо, — войдя в воду и погрузившись едва до подножки, машина, гудя и завывая, ползет по дну. «Только бы не яма, только бы не яма!»-как заклинанье, мысленно повторяет Нафиз, ощущая всем напряженным телом каждый удар скрежещущих под машиной камней. Стихия головокружительно мчащейся воды и снега, вьющегося в тумане, скрывает весь мир; автомобиль похож на живое, ревущее чудовище, борющееся с этой стихией.
Легкий толчок — передние колеса вылезают на гравий. Но это не берег, это только мель после первого рукава. Машина переползает ее и снова ныряет в воду. И вдруг-сразу-резкий удар, передние колеса проваливаются, крылья, двигатель до половины-в воде, и она мутным изогнувшимся гребнем хлещет через капот. Ноги Нафиз сразу в холодной струе, бегущей над полом кабины. «Яма!» И, напрягая сбиваемые с педалей ноги, Нафиз мгновенно дает задний ход. Машина дергается, стремясь податься назад, дергается еще и еще… Нафиз дает полный газ… Дрожа и стуча, машина ползет назад… Вода освобождает капот, но все еще перехлестывает через крыло… Еще немного, — и все обойдется, но тут, даже не чихнув, разом глохнет мотор…
В нежданной тишине — резкий и угрожающий скрежет камней, злобное шипенье воды. Нафиз торопливо жмет ногой на педаль стартера. Движенья ее поспешны. Но стартер урчит вхолостую, мотор не работает, а вода все шипит, шипит и колотит камнями по обшивке машины… Отчаявшись, Нафиз откидывается на спинку сиденья, проводит ладонью по влажному лбу. И с новой энергией жмет на стартер, зная уже, что рискует «посадить» аккумулятор.
— Скисла!-наконец со злобой произносит она. Помедлив минуту в размышлении, вынимает из-под сиденья заводную ручку, распахивает правую дверцу кабины-с этой стороны не так бьет вода… Становится на подножку, через которую переливаются мутные струи. Выбора нет: надо лезть в воду! И сразу, по колени в воде, пробирается, держась за крыло, к передку машины. Мгновенно залившись за голенища сапог, вымочив брюки выше колен, вода холодит Нафиз. Девушка крутит и крутит заводную ручку. Тщетно!
Что же ей теперь делать? Ей холодно, мокрые ноги ее заледенели, ветер пронизывает ее. В досаде, в злобе, почти в отчаянии, она признается себе, что рейс сорван и что ей предстоят долгие часы, может быть, дни ожидания здесь, пока кто-нибудь не явится ей на помощь. Вернутся на базу машины с мясом, поедут за ней, найдут ее здесь, и вот на длинном зажигании», на буксире холодно издевающийся над ней Курбанов потянет аварийную машину обратно к базе…
А прораб Терентьич на семьдесят девятом? А Гульмамадов со сломанной ногой?… А если Терентьич без медикаментов умрет? Что же делать, что делать?… Пойти пешком обратно на базу? Или взять из ящика нужные медикаменты и пойти на участок? Во-первых, какие нужны? Во-вторых, до участка-восемьдесят километров: три часа на машине или… или двое суток пешком!… Обратно на базу-сто пять!… И вокруг-ничего, ничего, каменная пустыня, раздираемая снежной бурей. Ни зверя, ни птицы-все живое попряталось по расщелинам скал.
Нафиз пробирается обратно в кабину. Она не думает о себе, но еды она с собой не взяла,-всегдашнее глупое шоферское легкомыслие! Кроме ватника, уже почти промокшего, на ней нет ничего, а в кузове нет даже брезента… Бревна, веревки, инструмент-холодные, мокрые,- кому это нужно здесь?
Снежная буря разыгрывается все пуще, мокрые хлопья больно шлепаются в лицо, леденящими струйками стекают за ворот; ветер воет, взвизгивая, как старый ущельный дэв, в каких Нафиз верила в детстве. Шумит река, и машина, застрявшая в ней, стоит, наклонившись вперед: мрачное, безмерно тяжелое чудище. Слепая вода кружит и кружит, омывая его…
Поджав под себя ноги на мокром сиденье, вся сжавшись от холода, девушка чувствует, что руки и ноги ее начинают неметь. Нет, в неподвижности дальше оставаться нельзя! Нафиз выходит из кабины и, опять по воде, выскакивает на галечную мель. Прыгает по ней, бьет себя руками, стараясь согреться, бегает, кружится… Но на четырехкилометровой высоте даже горному жителю бегать долго нельзя: сердце колотится так, что Нафиз начинает за него опасаться… «Костер! -соображает она.-Надо разжечь костер!»
Переходит вброд мелкий рукав, выходит на берег. Под снегом должен быть кизяк-здесь летом часто останавливались караваны верблюдов; последний из них прошел месяц назад. Разрывая руками снег, Нафиз долго собирает кизяк. Спички пока сухи; костер, раздуваемый ветром, разгорается сразу. Сняв сапоги, Нафиз тянет к нему руки и ноги, приближает к пламени грудь, поворачивается спиной. Пар валит от мокрого ватника, он становится теплым, почти горячим, но костер начинает уже прогорать. Нафиз бежит босиком по снегу, снова собирает кизяк, но все, что она приносит к костру, сгорает сразу, снег и ветер глушат, забивают костер, и Нафиз, поняв, что поддерживать пламя ей не удастся, устало подсаживается к дымящим остаткам костра. Пригретой, усталой, ей теперь хочется спать. Спать нельзя,-она это знает, но и делать еще что-либо энергии нет. Нафиз замирает, обняв руками колени. Костер затухает совсем. В сером, помрачнелом тумане извиваются хлопья летящего снега. Холод, жестокий холод постепенно пронизывает все тело Нафиз. В полуоцепенении она думает только об этом холоде…
