Томас пытался понять смысл этого последнего, очень неожиданного ответа. Он проиграл, тонул в неопределённости, и отчаянно ожидал, что отец бросит ему верёвку.
— Ты думал, Томас, что я с радостью сносил эту несправедливость, что я подружился с тираном ради собственного блага? — в голове Томаса внезапно прояснилось, и он прислонился к глиняной, тёплой стене горна. — Кровь, которая течёт в твоих жилах, мой сын, была моей прежде, чем стала твоей. Именно по этой причине я не злюсь так, как должен был бы. В некотором смысле, прости меня Владычица, я даже горжусь.
Пьерро остановился, поскольку они оба услышали голоса за стенами кузницы. Кузнец глянул через дырку в шкуре-двери и снова повернулся к Томасу с серьёзным выражением. Не говоря ни слова, он взял сына и посадил его на верхушку кузнечного горна, как делал это неоднократно в детстве, чтобы Томас мог согреть подошвы ног в холодное зимнее утро. Затем снял кожаные перчатки и передал Томасу, который надел их, не понимая, зачем.
— Иди к роще и жди меня там. Я должен подумать, что делать дальше.
Снаружи было отчётливо слышно, как несколько всадников слезли с лошадей. Пьерро пристально посмотрел в глаза Томасу, а затем, прикоснувшись к горячей металлической трубе, бывшей дымоходом горна, сказал лишь одно слово: — Лезь.
Томас наблюдал за последовавшей сценой сквозь дыры в соломенной крыше дома, в котором он провёл всю свою жизнь. События, которые произошли, казались ещё более нереальными, обрамлённые этим, обычнейшим из обычных, окружением. Удивление Томаса можно было понять, когда его отец вытащил меч из-под груды слитков необработанного железа, и, обернув фартуком, взял в правую руку. Подобное ему даже в голову не могло прийти. По сравнению с этим даже зрелище самого маркиза, вместе с четырьмя своими людьми остановившегося во дворе, не вызвало у него шока. Томас заизвивался на соломенной крыше, которую сам же и помогал крыть, и увидел, как его отец вышел из кузни и подошёл к мужчинам. Когда начался разговор, ему уже казалось, что он готов ко всему, и ничего из того, что могло произойти, не смогло бы его удивить. Он ошибался.
Томас не мог разобрать, о чём именно шёл разговор, а голоса доходили до него только тогда, когда спор стал жарче. Его отец стоял к нему спиной, кожаный фартук был свёрнут и висел на его правой руке. Томас не мог расслышать ни слова из того, что говорил Пьерро.
Маркиз по-прежнему сидел верхом, недосягаемый на своём чёрном насесте, в то время как его люди разбрелись вокруг, их руки всегда были рядом с рукоятями мечей. Они явно искали Томаса. Откуда они знали, причём были в этом абсолютно уверенны, что он несёт ответственность за дым, пахнущий розами, что прицепился к долине, Томас так никогда и не узнал. Возможно, они услышали крик Люка, возможно, всему виной были слишком громкие пьяные речи самого Томаса после обеда на празднике солнца. Независимо от источника информации, они были разгневаны отказом отца. Маркиз пронзил воздух рукой в перчатке и, словно чтобы придать вес своим словам, взмахнул рапирой, которую выковал ему отец Томаса. Лезвие казалось тупым в солнечном свете, но Томас знал, что клинок отлично наточен. Его пальцы ухватили пук соломы, пока он сам дышал трухой и пылью, наблюдая за происходящим. Двое мужчин вошли в дом, в то время как другие продолжали следить за Пьерро.
Маркиз упёр лезвие в грудь кузнеца и надавил, чтобы подчеркнуть серьёзность своих намерений. Пьерро отступил назад, оказавшись рядом с двумя сержантами, которые тут же сдавили его плечами. Остальные вышли из дома, не сумев найти Томаса. Мечи обоих были вытащены из ножен, а один нёс в дополнение к мечу кусок раскалённого железа из гона. Томас задушил крик.
Позднее, рассказывая подробности последних минут своего отца, Томас никогда не мог точно объяснить, что именно произошло.
По сигналу маркиза, двое сержантов, стоявших за спиной Пьерро, схватили его за руки и с усилием развели их в стороны. Фартук упал на землю, открыв взглядам меч Пьерро. Жильбер истерично взвизгнул и указал на него своим. Сержанты, широко распахнув глаза, уставились на кузнеца, после чего один из солдат маркиза бросился к Пьерро, чтобы отобрать клинок. Он получил в награду удар ботинком в лицо и рухнул под ноги маркизовой лошади. Отец Томаса свёл вместе свои могучие руки и два сержанта, вцепившихся в них, с треском кости врезались головами. Он высвободил руки из их хватки и отскочил назад, подняв с земли меч и фартук. Пьерро осторожно отступил к дому и сержант, который оставался невредимым, энергично последовал за ним. Человек Жильбера присел и махнул руками, пытаясь заставить их вспомнить давно позабытые тренировочные площадки и пехотные манёвры своей юности. Он сделал выпад и Пьерро отбил его прочь обёрнутой в плотный кожаный фартук левой рукой. Затем, со зловещим криком, который Томас никогда прежде не слышал от своего отца, Пьерро набросил фартук на голову атакующего и сломал ему колено, после чего вновь отскочил. Человек упал, и Пьерро поднял голову, чтобы оценить свои возможности.
Маркиз в безопасности сидел на лошади, пока его люди окружали Пьерро, оттесняя коваля к стене кузницы. Томас прокрался немного вперёд по крыше, когда его отец отступил под карниз. Он не мог больше его видеть, зато видел лица его противников. По команде маркиза все трое одновременно бросились на кузнеца в простейшей атаке. Все участники сражения скрылись с глаз Томаса, так что теперь он мог видеть лишь лицо Жильбера, рычавшего от гнева. Один сержант вновь появился в поле зрения, поддерживая другого и пытаясь остановить хлещущую из него кровь. Смерть своего отца Томас не видел — но он слышал.
Когда он слезал с крыши позади дома, то почувствовал кровь во рту и понял, что прокусил язык. Звук смерти отца всё ещё стоял в ушах Томаса: крик и жуткий звук упавшего на землю тела. Спрыгнув с соломенного навеса, он стремглав бросился в лес, не разбирая дороги.
Томас не знал, слышали ли они его или нет, да это его и не волновало. Он продолжал бежать, виляя между деревьями, словно лиса, уходящая от погони. Он остановился только тогда, когда добрался до дубовой рощи, густой и тёмной в послеполуденном свете солнца. Томас прижался спиной к самому большому дереву и соскользнул на землю, тень кроны опустилась вниз и заключила его в свою клетку. Тогда Томас заплакал. Он сидел и плакал, и смотрел, как тени растут и изгибаются и, наконец, исчезают, когда бледное солнце закатилось. Он думал о своём отце. Он думал об их последнем разговоре, и звуке, раздавшемся, когда его отец упал на землю. Он ощущал себя маленьким мальчиком. Томас, наконец, решил, что должен был сделать, и лишь тогда смог заснуть.
Он проснулся перед рассветом, когда тёмно-зелёные купола дубов собирали туман и перегоняли его в кристаллические капли. Одна из таких капель упала на нос Томаса и покатилась вниз, слившись между губ. Он открыл глаза и попытался приспособиться к плоскому серому свету. На другом конце рощи, едва видимые сквозь завесу тумана, стояли четыре фигуры. Томас глубоко вдохнул. Он неподвижно лежал и рассматривал группу. Они не походили на сержантов: силуэты были слишком стройными, да и оружия было не видно. Они тихо разговаривали друг с другом, и изредка то один, то другой поглядывали на Томаса. Томас лежал, не шевелясь, между костистыми корнями дуба. Незнакомцы знали, что он был там, но не знали, что он проснулся. Томас решил продолжать делать вид, что спит, пока не сможет понять, кто они.
Четверо, между тем, стали шестью, когда со стороны деревни пришли ещё двое. Точнее, прибежали, и тотчас начали разговор с остальными задыхающимися голосами. Их вести явно были очень важными, хотя Томас и не мог разобрать ни слова. Меньший из двоих прибывших вцепился обеими руками в рубашку того, к кому обращался, чтобы подчеркнуть важность своих слов. Томас изучал силуэт посланника, чётко вырисовывавшийся в свете восходящего солнца. Он узнал форму плеч и шеи, и задумался, какая такая серьёзная причина заставила Люка проснуться в такую рань. К тому времени как окончательно рассвело, шестеро стали девятью, а потом двенадцатью, и Томас смог увидеть, что все они были мужчинами из деревни, людьми, которых он отлично знал: фермеры, пастухи и Людо-трактирщик. Они вступили в жаркий спор. Неожиданно, они, похоже, приняли решение, и все повернулись лицом к дереву, у корней которого лежал Томас.
