— Но ведь не станет же он вести переговоры с губернатором штата, провозгласившего независимость, — заметил Примаков.

— Возможно, не станет, — ответил я, — только наша Конституция не предоставляет штатам право на отделение.

— В нашей право на отделение есть, но только в соответствии с законом, — заметил Примаков.

Стоявшие рядом переменили тему разговора прежде, чем я успел спросить, как можно делать «право» предметом утверждения другими, прежде чем им можно воспользоваться. Примакову хорошо было известно, что проект закона об отделении, обсуждавшийся тогда в Верховном Совете, ставил выход в зависимость от одобрения Съездом народных депутатов СССР.

Несмотря на то, что Примаков был непреклонен, отказываясь рассмотреть возможность «переговоров», он все же уверил нас, что намерений применять силу не было. Другие, впрочем, на сей счет были не столь благодушны. Когда в Москву приехал только что вышедший в отставку председатель Комитета начальников штабов США адмирал Уильям Кроу, была устроена его совместная с маршалом Сергеем Ахромеевым пресс–конференция, на которой маршал, отвечая на вопрос о Литве, заявил, что стабильность границ Советского Союза является предпосылкой перестройки и что, хотя главная задача армии защищать страну от внешней угрозы, она использовалась и будет использоваться для решения внутренних вопросов, «когда это необходимо». Его слова, похоже, подтверждали опасения Шеварднадзе.

По отношению к трем прибалтийским странам советские военные испытывали, разумеется, сильные чувства. Там у них были базы, имевшие некоторое значение, особенно для противовоздушной обороны, но наши военные атташе в посольстве — чьим профессиональным мнением я поинтересовался — полагали, что советская оборонная мощь не понесет серьезного ущерба, если государства Прибалтики станут независимыми, до тех пор пока они не окажутся под контролем силы, враждебной СССР Более того,, пожелай Москва в 1990 году согласовать на переговорах условия независимости Прибалтики, ей, вероятно, удалось бы сохранить там важнейшие из военных баз.

Притягательность Прибалтики для военных имела, вероятно, больше эмоциональную подоплеку, чем военную необходимость. Советская армия готовилась не щадя жизни защищать всю советскую территорию, и для нее прибалтийские государства были частью советской территории,

Открытое заявление президента Буша и последовавшее за ним послание госсекретаря Бейкера Шеварднадзе были своевременны, но стороны, похоже, не приблизились к диалогу, способному разрядить обстановку, Горбачев явно испытывал громадное давление со стороны требовавших «сделать что–нибудь» и пока воздерживался от прямого применения силы, однако, тем не менее, усиление психологического нажима все время удерживало на высоком уровне риск, что любая незначительная стычка выльется в неуправляемую ситуацию.

Я стал спрашивать себя, а потом и других: могут ли Соединенные Штаты или, коли на то пошло, кто–то другой извне помочь чем–то обеим сторонам снизить напряженность и начать диалог. Проект закона об отделении, пусть официально еще не одобренный, предоставлял возможность найти выход. Правда, он содержал ряд неприемлемых положений, зато допускал, что выход при определенных условиях становится законным, и гласил, что начало процессу кладет референдум в республике, результаты которого обретают силу, если будут подкреплены двумя третями голосов. Как казалось мне, само по себе требование референдума было не лишено основания. А что, если убедить Литву провести референдум, заручившись обещанием Москвы вступить вслед за этим в переговоры? Литовцы, несомненно, получат большинство в две трети голосов в пользу независимости, и это позволит Москве принять решение, не теряя достоинства.

Когда я обсуждал эту идею с литовцами и другими прибалтами, они поначалу сомневались. Во–первых, они отвергали подход о якобы выходе из Советского Союза, поскольку считали (как и мы), что на законном основании никогда не были частью Советского Союза, а являлись скорее оккупированной страной. Во–вторых, если получится, будто они следуют — даже частично — советскому закону, не даст ли это повод утверждать, что они признают советскую юрисдикцию? В-третьих, пусть литовцы уверены в том, что получат поддержку более двух третей своего народа, но не станут л и они предателями своих соседей по Прибалтике, если создадут, согласившись на референдум, прецедент? Латыши, скажем, составляют менее двух третей населения своей республики.

Я обратил внимание собеседников на то, что в их положении важны не столько юридические тонкости, сколько политическая реальность. Они могут выдвинуть абсолютно непробиваемый, безупречный довод — и не обрести независимость. Кроме того, они вполне могут провести референдум, не принимая в расчет юридических толкований Москвы. Референдум можно устроить как их собственное волеизъявление, дабы продемонстрировать миру лживость московских обвинений, будто большинство литовцев не хотят независимости.

Несколько бесед с представителями Прибалтики в таком духе убедили меня, что, несмотря на первоначальный скептицизм литовцев, их, пожалуй, можно будет склонить к проведению референдума, при том что Горбачев с чистым сердцем согласится начать переговоры, если большинство в две трети выскажется в пользу независимости.

В конце недели мне предстояло отбыть в Соединенные Штаты, чтобы принять участие во встречах с Шеварднадзе в Вашингтоне и чтобы побывать на свадьбах двух наших сыновей. Я рассчитывал добиться согласия на внесение такого предложения.

Движения мыслей в Вашингтоне и у нас, в Москве, продолжали идти параллельным курсом и с одинаковой скоростью. Вечером 29 марта я вылетел в Германию, во Франкфурт, рассчитывая на следующий день отправиться в Соединенные Штаты. Однако ночью меня разбудил телефонный звонок из Вашингтона: я получил уведомление, что должен буду утром возвратиться в Москву и передать важное послание.

Майк Джойс, мой заместитель, который не только с великим мастерством управлялся с посольством, где забот да хлопот было выше всякой меры, но и готов был в мое отсутствие взять на себя и мои обязанности, встретил меня в Москве в аэропорту. После посадки самолета нам едва хватило времени добраться до кабинета Александра Яковлева, с которым было условлено о встрече, а пока мы ехали, Майк прямо в машине посвятил меня в суть дела. Президент Буш направил Горбачеву личное послание, которое Майк утром вручил Шеварднадзе. В послании Буш ясно дал понять, что, испытывая нарастающее давление, он вынужден предпринять что–то более существенное в связи с Литвой, и предложил для выхода из создавшегося тупика рассмотреть возможность проведения референдума, если обе стороны заранее обещают считаться с его результатами. Днем должно было состояться заседание Совета Федерации, и Буш хотел, чтобы Горбачев получил его письмо до начала заседания, так как Совет мог принять какие-либо решения в отношении Литвы. Мне поручалось обсудить послание с Яковлевым и более детально подкрепить предложения президента.

Все указания мне легко было бы уместить в двух предложениях: «Укажите Яковлеву на опасности репрессий в Литве и выясните, как он относится к идее президента преодолеть нынешний тупик с помощью референдума. Объясните, что, если репрессии по любой причине произойдут, плодотворное сотрудничество, развившееся в последнее время, станет в дальнейшем невозможным». Любой дипломат, даже минимально компетентный, знает, каким образом представить эти соображения в наиболее убедительной для собеседника форме.

Я же, между тем, обнаружил (и это меня скорее позабавило, чем опечалило), что мне присланы инструкции, занимавшие две страницы убористого текста: хорошая идея фактически растворялась в потоке банального словоблудия. У меня на руках оказался типичный бюрократический продукт усердия чиновников, стремившихся доказать коллегам и начальству, как много они знают. Каким бы самоочевидным ни было то или иное положение, каждое безжалостно вымучивалось до мельчайших подробностей. Хотя содержание документа давало основание предполагать некомпетентность его получателя, я слишком хорошо знал «систему», чтобы придти к подобным выводам. Все официальные лица, в том числе и президенты, становятся жертвами подобных услуг «межведомственных комитетов», полных решимости ничего не оставлять на волю случая.