————

Проговорив так минут пятнадцать, я облегчил душу. Горбачев, который внимательно выслушал весь мой монолог, поблагодарил меня за откровенность без какого бы то ни было признака иронии.

Что же касается моего затруднения с пониманием последних событий в Советском Союзе, то Горбачев призвал меня принять во внимание «полную серьезность» того, что происходит. «Постарайтесь помочь вашему президенту понять, — продолжил он, — что мы на грани гражданской войны.

Моя главная задача как президента предотвратить ее», Временами ему придется делать такое, что могло бы показаться необъяснимым. Следует ожидать периода, когда нужно будет «петлять то туда, то сюда».

Мы живем в обстановке высокой напряженности и обостренных чувств, заметил Горбачев. Многие проблемы взрывоопасны, а силы с большим трудом поддаются контролю. Мы страдаем из–за низкой политической культуры, нет традиции решать вопросы с помощью компромиссов. И все же он вынужден настаивать на том, чтобы политический процесс шел конституционным путем. Сам же он не является ничьим заложником.

Горбачев заявил, что готов вступить в диалоге прибалтийскими лидерами, и кое–какое продвижение с латышам и уже есть. Совместное Горбуновым, председателем Верховного Совета, он подготовил соглашение, и руководитель Коммунистической партии Рубике с ним согласился. С Литвой, впрочем, дела обстоят иначе. Горбачев сомневался, что соглашение достижимо, пока там заправляет Ландсбергис. Прунскене вела дела разумно, и им удалось достичь некоторого прогресса, однако попытка правительства поднять цены позволила Ландсбергису снять ее. Что до Ельцина, то иметь с ним дело трудно. То он вступает в соглашение, то потом от своих слов отказывается, и часто обещает больше, чем способен предоставить. Но он, Горбачев, будет по–прежнему стараться.

В заключение он попросил передать «моему другу Джорджу», что, каким бы бременем ни лежали на нем Персидский залив, германский вопрос и ратификация соглашений по обычным видам вооружений, он будет продолжать действовать так, как обещал. Главное его желание устроить дома все так, чтобы коренные перемены не сопровождались актами насилия, и он никогда не отойдет от поставленных себе целей.

————

Обдумывая позже этот разговор, я поражался контрасту в поведении Горбачева на людях и наедине. Многие политические лидеры, вспыльчивые и раздражительные в личном общении, предстают перед общественностью совсем в ином обличии: спокойные, умудренные, сопереживающие. Горбачев, похоже, демонстрировал обратную склонность. На людях он в последнее время становился чересчур раздражителен, а его высказывания звучали все менее убедительно. Зато, оказываясь с ним наедине, я видел политика собранного, даже благоразумного. Сомневаюсь, чтобы он так себя вел с любым и каждым, но вынужден признать: на послание президента Буша он отреагировал с великим умением.

Вместо того, чтобы возмущаться нашим вмешательством и подрывом перестройки угрозами прекратить экономическое сотрудничество, он воспринял сообщение спокойно, предоставил нам изложить наше понимание дела и сделал два много говорящих замечания. Передавая уверения, что он останется верен своим обещаниям в отношении Персидского залива, Германии и соглашений о сокращении вооруженных сил в Европе, Горбачев напоминал Бушу о важности сотрудничества с ним, избегая каких бы то ни было угроз переменить такую политику, если Соединенные Штаты откажутся сотрудничать в ответ на силовые приемы в Литве. Наделе Горбачев заверял, что будет следовать такой политике несмотря ни на что. Если перед лицом подобного заверения Буш решится прибегнуть к санкциям, то действия его будут выглядеть грубыми и злокозненными. Во–вторых, Горбачев представил свои последние действия как тактику, чтобы избежать дворцового переворота, а не как основательную смену политики.

Меня второй аргумент не устраивал, хотя у меня не было причины сомневаться, что Горбачев точно также объяснял свой «поворот вправо» и себе самому. Я пришел к выводу, что он отнюдь не слеп к опасностям, какие несут в себе поддержка твердолобых и сотрудничество с ними. Они открыто жали на него, заставляя ввести «президентское правление», которое позволило бы им взять верх в качестве осуществляющих это правление. Введи его Горбачев или по–прежнему противься введению, его все равно оттеснили бы в сторону.

Тем не менее, на мой взгляд, не было причин бить его санкциями, если только и пока не станет ясно, что он систематически применяет силу для подавления движений независимости в Прибалтике. Вашингтон согласился, и, поскольку вооруженная сила широко в Прибалтике не использовалась, санкции, какими пригрозил Буш, никогда не вводились.

Ко времени доставки президентского письма я уже с очевидностью понимал: подготовить московский саммит в феврале невозможно. Пока не станет ясно, что никакого нового крупного кровопролития в прибалтийских государствах не произойдет, приезд Буша в Москву будет сопряжен с политическими трудностями. Более того, только что началась война в Заливе, и, пока она продолжалась, президенту не стоило бы покидать Соединенные Штаты. При обсуждении письма Буша Горбачев заметил, что, случись отсрочка с намеченным саммитом, он надеется, что президент Буш заранее согласует с ним объявление об этом. Очевидно, он не хотел, чтобы отсрочка связывалась с положением в Литве,

Впоследствии, когда об отсрочке было объявлено официально, мы объяснили, что президенту необходимо находиться в Вашингтоне и все свое внимание уделять Персидскому заливу.

Став премьер–министром, Валентин Павлов не замедлил объявить о самой непопулярной и непродуманной акции со времен антиалкогольной кампании 1985 года: правительство объявило недействительными все 50 — и 100–рублевые банкноты — две самых крупных по номиналу из имевших хождение в то время. В течение нескольких дней населению пришлось обменивать все такие банкноты, был установлен предел на сумму, которую мог обменять каждый гражданин. Это походило на стратегию по сокращению «избытки рублевой массы» — хотя Павлов уверял меня, что это его не беспокоит. Но объяснение было дано не такое. Павлов заявил, что замена банкнот направлена против «спекулянтов и мошенников», которые наживают неправедные доходы на незаконной торговле. На деле, тяжелее всего обмен ударил по обыкновенным людям, в особенности тем, кто держал свои сбережения «в матрасах» — обычная практика, поскольку официальные сберегательные банки давали всего 2,5 процента годовых, и им: не очень верили, так как при снятии крупных сумм зачастую возникали сложности.

Людям пришлось часами простаивать в очередях немногочисленных отделений Сбербанка, и раздражение их росло. Никто не верил официальному объяснению, поскольку люди знали: «спекулянтам и мошенникам» никакого труда не составит обменять свои банкноты. Госслужащих, проводивших обмен, подкупить было легко.

Явно сознавая, что общественное мнение оборачивается против него, Павлов выдвинул еще одно объяснение, неправдоподобное, но рассчитанное, очевидно, на то, что советское население, приученное верить в теории заговоров и не доверять иностранцам, примет его с большей охотой. В интервью газете «Труд» он заявил, что акция была предпринята, чтобы сорвать заговор «иностранных банков», которые держали у себя 8 миллиардов рублей и намеревались пустить их в ход, чтобы свалить советское правительство, внезапно наводнив страну деньгами.

Общественность, как в Советском Союзе, так и за рубежом, почти все свое внимание сосредоточила на этом глупом утверждении, меня же в равной степени тревожили замечания Павлова по поводу будущей экономической политики. Он отвергал частную собственность на землю, утверждая, что ее туг же раскупят преступные элементы и дельцы черного рынка. Он представлял дело таким образом, будто закон РСФСР позволит подобное, упуская тот факт, что этот закон разрешал передачу земли только тем, кто станет ее возделывать или застраивать, а обратная продажа возможна только местным властям, а не каким–либо третьим участникам. Павлов призывал перенести ориентире потребительских товаров на более капиталоемкие товары, что возможно было только при сохранении командной экономики. В то же время он описывал советскую экономику как быстро движущуюся к грани краха. На деле, он предсказывал: если ничего не предпринять, то через шесть месяцев хозяйственная разруха уподобится той, что была во время гражданской войны в 1918–20 гг.