Леди Тэтчер вернулась в резиденцию британского посла вскоре после 10 часов вечера и присоединилась к нам в кабинете сэра Родрика, Из его окон открывался великолепный вид на кремлевские стены и стоящие за ними здания, залитые светом прожекторов. Это была внушительная, мирная картина, так не соответствовавшая политической буре, бушевавшей в этих тщательно охраняемых древних стенах.
Миссис Тэтчер села с рюмкой ликера в руке и перешла прямо к делу.
— Пожалуйста, передайте моему другу Джорджу, — сказала она, — что мы должны помочь Михаилу. Конечно, вы, американцы, не можете и не должны делать все сами, но Джордж должен возглавить эти усилия, как было с Кувейтом. — Помолчала и затем пояснила, почему она так считает: — Всего два–три года тому назад мы с Роном отдали бы все на свете, чтобы здесь произошло то, что произошло сейчас. Теперь, когда Горбачев помог покончить с холодной войной и проложил курс для подлинных реформ, история не простит нам, — продолжала она, — если мы его не поддержим.
Вечерний разговор с Горбачевыми убедил Тэтчер, что Горбачев готов полностью восстановить права собственности, хотя, возможно, он еще не считает, что настало время объявить об этом публично. Но у нее также создалось впечатление, что политически он в отчаянном положении.
Тэтчер ратовала за приглашение Горбачева в Лондон на встречу «семерки» и считала, что нельзя допустить, чтобы он уехал оттуда с пустыми руками. По мнению Тэтчер, все союзники должны объединиться и помочь, но требуется нажим со стороны Соединенных Штатов, «чтобы они выполнили свой долг». Она в курсе того, что Германия уже обещала существенную помощь, но считает, что немцы могли бы сделать больше, поскольку до сих пор они лишь расплачивались за свое воссоединение. А японцев следует убедить подождать со своими территориальными притязаниями, пока в Советском Союзе не стабилизируется обстановка. Если Горбачев уступит сейчас их требованиям, он может слететь, а это риск, на который не следует идти ни японцам, ни остальному свободному миру.
Я заверил миссис Тэтчер, что передам все ею сказанное президенту Бушу, и подтвердил, что согласен с ней: нам всем важно, чтобы в Советском Союзе были проведены реформы. Я был уверен, что президент Буш захочет всячески помочь. Однако всем нам придется столкнуться с практическими трудностями в создании эффективной программы помощи, К сожалению, политика, проводимая Горбачевым, делала пока иностранную помощь бесцельной: дефицит бюджета не находился под контролем, не было эффективных планов выделения социальных услуг из государственной сферы, частное предпринимательство еще не было защищено, большая часть экономики все еще находилась в тисках государственных монополий и по–прежнему отсутствовала стратегия создания институтов, необходимых для рыночной экономики. Вливание денег в страну в такое время не даст ничего хорошего и может принести только вред.
— Вы говорите как дипломат! — Тэтчер метнула на меня гневный взгляд. — Находите объяснения для бездействия. Почему бы не подумать, как положено государственному деятелю? Нам необходима политическая решимость поддерживать этот процесс, который в самой высшей степени в наших общих интересах.
Затем уже менее резким тоном Тэтчер заметила, что Горбачев совершенно прав: президент Буш должен помочь Советскому Союзу в период перестройки также энергично, как он защищал Кувейт.
— Только американское руководство может это сделать, — подытожила она, — так что непременно передайте мои слова моему другу Джорджу.
————
Вернувшись в Спасо—Хауз, я составил телеграмму президенту с изложением мнения леди Тэтчер. Затем сделал следующую запись в своем дневнике:
«Я считаю, что миссис Тэтчер права. Можно найти много оправданий, даже оснований, чтобы ничего не делать, но дальнейшая эволюция Советского Союза в направлении открытости и демократии — в интересах Запада. У наших лидеров, если они не откликнутся, нет просто ума или мужества или обоих качеств сразу Помощь, конечно же, должна быть направлена и привязана к определенным проектам или объектам. Но нам следует создать весьма существенную программу для поддержки и направления проводимых здесь реформ».
Имелись, конечно, разумные основания не вкладывать средства без разбора — и я указал леди Тэтчер на некоторые из них, — но в основном она была права. Однако этим оправдывалось нежелание разворачивать программу помощи, и такого рода доводы могли победить, Для этого мы должны были бы работать с Горбачевым (и Ельциным) и создать такую международную структуру, которая позволила бы эффективно перестроить советскую экономику и помогла бы Горбачеву принять правильные решения, которые он мог бы преподнести общественности. Явлинский был прав. Деньги — не главное, но придет время, когда они потребуются.
Возможности явно существовали. Но я не был уверен, что ими воспользуются. Хотя президент Буш сочувствовал Горбачеву и взялся поддерживать его политически, не похоже было, чтобы он готов был пойти на создание международной структуры, которая помогла бы Советскому Союзу стать конструктивным партнером в мировой экономике. Буш не видел своей ведущей роли в формировании будущего и потому занял выжидательную позицию: пусть Горбачев сам ищет ключи к реформам, а он будет лишь время от времени бормотать слова поощрения или укоризны, тщательно избегая каких–либо обязательств.
В мае–июне 1991 года я усиленно старался обнаружить в политике Горбачева свидетельства перемен, которые могли бы убедить мое правительство, что нам выгодно попытаться помочь Горбачеву найти конструктивные ответы на его проблемы.
Предупреждение, которого никто не слышал
Горбачев работал над тем, как вести себя с «семеркой» в Лондоне, когда в законодательном органе страны был предпринят очень странный маневр. Семнадцатого июня премьер–министр Валентин Павлов потребовал, чтобы Верховный Совет наделил его чрезвычайными полномочиями, которыми до тех пор пользовался только президент. В ответ на заданный вопрос он сказал, что не обсуждал этого с Горбачевым. Собственно он потребовал себе власть, какой пользовалось высшее должностное лицо, даже не обсудив этого с ним.
Павлов выступал на открытой сессии Верховного Совета, и ее тут же сделали закрытой. Его поддержали председатель КГБ Крючков, министр обороны Язов и министр внутренних дел Пуго,
Горбачев обладал достаточной властью — он мог назначать и смешать таких чиновников, но тут в ответ на просьбу Павлова он лишь заявил, что не поддерживает ее. Некоторые советские обозреватели считали, что он был тайным инициатором этого маневра по причинам, которых никто не мог объяснить. Зная, как ревниво он относится к своей власти, я сомневался, что он стоит за всем этим, тем не менее я не мог найти объяснения его бездействию. Я обсуждал это с советскими политическими деятелями, журналистами и коллегами–дипломатами, и ни у кого, похоже, не было правдоподобного объяснения. В поисках ответов на этот вопрос я пригласил 20 июня на обед нескольких политических деятелей, включая мэра Москвы Попова (который, подобно Ельцину, только что победил на выборах).
В ту неделю Ельцин был в Вашингтоне. Он был только что избран президентом РСФСР, хотя еще не вступил в должность, и ему была назначена встреча с президентом Бушем в Овальном кабинете на 20 июня, в четверг, в 10:00 утра.
Утром в четверг сотрудник канцелярии мэра позвонил мне и сказал, что Попов не сможет быть на обеде, но он хотел бы заехать до этого, чтобы попрощаться, так как у него может не быть другой возможности увидеться со мной до моего отъезда из Москвы, назначенного на начало августа, Я сказал, что готов встретиться с ним в полдень, а обед был назначен на час дня.
Попов быстро приехал, и мы прошли в библиотеку Спасо—Хауз. Дворецкий принес поднос с напитками, но мы оба попросили кофе. Я поздравил Попова с победой на выборах, а он спросил, что я намерен делать после отъезда из Москвы. Дворецкий закрыл дверь, и тогда Попов достал лист бумаги и, продолжая говорить, что–то написал на нем, затем передал листок мне. Там крупным, характерным для русских неровным почерком было написано:
