Генеральный секретарь не имел ни определенного срока, ни четких формулировок своих властных полномочий. Размах власти генсека зависел от его способности убеждать, прельщать или принуждать большинство своих коллег. Как правило, «большинство» определялось не столько количественным перевесом голосов, сколько консенсусом, а это обычно понуждало к большей уступчивости, чем просто 50 процентов плюс один голос, В теории срок пребывания генсека на посту мог быть прекращен на любом пленуме Центрального Комитета партии, стоило только любому члену ЦК встать и предложить избрать другого генерального секретаря, а большинству за это предложение проголосовать. На практике такое могло бы произойти только при одобрительном согласии значительной части Политбюро, однако случай с Хрущевым в 1964 году доказал, что такое случиться может.
С учетом этих обстоятельств первые шаги Горбачева были направлены на достижение полного контроля над партийной верхушкой. Вести за собой он мог только тогда, когда сумел бы устранить своих основных противников — или, во всяком случае, достаточное их количество, дабы обрести надежное большинство, — и выдвинуть людей, готовых его поддержать.
Горбачев затеял кампанию по подчинению Политбюро своей воле сразу же после избрания генсеком, и год спустя его позиция была такой же прочной, как и у любого из его предшественников, за исключением Сталина на вершине власти. Не возьмись затем Горбачев переделывать систему, он мог бы продержаться у власти дольше, чем Брежнев.
Шесть недель спустя после избрания генеральным секретарем, в апреле 1985 года, Горбачев обеспечил рабочее большинство в Политбюро, добившись введения в его состав полноправными членами Егора Лигачева, Николая Рыжкова и председателя КГБ Виктора Чебрикова. Впоследствии Горбачев разошелся с каждым из этой троицы, но в то время мог рассчитывать на их поддержку.
К июлю генсек стал уже достаточно силен, чтобы убрать из Политбюро человека, который, как считалось, вероятнее всего мог бросить вызов Горбачеву: Григория Романова, партийного босса Ленинграда, известного своим высокомерием и самовластной грубостью. Ходили слухи, будто он весьма всерьез воспринимал собственную фамилию (ее носила последняя царская династия) и свободно распоряжался принадлежавшими царям коллекциями, собранными в музее Эрмитажа. Буйные гости на свадьбе его дочери, говорят, разбили кое–что из исторического фарфора, «занятого» у музея специально для свадебного застолья.
С удалением Романова были произведены важные повышения: Бориса Ельцина в Секретариат партии и Эдуарда Шеварднадзе в члены Политбюро.
Одновременно Горбачев дал понять, что отныне он лично займется внешней политикой. Андрей Громыко, кому двадцать восемь лет пребывания на посту министра иностранных дел позволили мертвой хваткой зажать как выработку внешней политики, так и осуществление ее, был «задвинут вверх» — на престижный, но лишенный всякой власти пост номинального главы государства. Эдуард Шеварднадзе, бывший партийный руководитель в Советской Грузии, кого Горбачев, длительное время обретавшийся в соседнем Ставропольском крае, хорошо знал, был назначен министром иностранных дел.
К осени Рыжков сменил одного из самых упорных противников Горбачева, семидесятилетнего Николая Тихонова, на посту премьер–министра. К весне 1986 года все остававшиеся в высшем руководстве брежневцы были сняты, отправлены в отставку или оттеснены на политическую обочину В феврале 1986 года, как намечалось, был проведен очередной съезд партии, внесший крупные изменения в состав Центрального Комитета партии. Более сорока процентов членов ЦК оказались впервые избранными: уровень замены куда более высокий, чем то было на предыдущих партийных съездах, На самом деле, однако, изменение оказалось не таким значительным, как можно предположить по цифрам. В большинстве случаев одна безличность заменялась другой, похожей на нее как две капли воды. Центральный Комитете подавляющем большинстве своем остался консервативным.
Позднее реформаторы утверждали, что съезд партии прошел на год раньше, чем нужно. Горбачеву, казалось им, просто не хватило времени, чтобы «подготовить» съезд как следует и обеспечить, чтобы решающую роль на нем играли единомышленники из числа партийных деятелей. Похоже, более вероятною, что у Горбачева не было ясного представления, какого рода реформы ему нужны, а потому и не в состоянии он был подобрать людей, которые могли бы оказать поддержку. И даже знай он, в каком направлении пойдут его реформы, ему было бы трудно заметить в верхних эшелонах партии тех, на чью помощь стоило рассчитывать. Назначенческие фильтры старой системы свое дело делали.
И все же консолидация Горбачевым личной власти в первый год правления была потрясающим политическим маневром. Даже самые рьяные его критики признавали это. Борис Ельцин, например, в 1990 году отмечал: «В тот все определяющий первый момент своих реформаторских усилий он действовал с поразительной точностью».
Состав команды
К концу 1985 года двумя важнейшими помощниками Горбачева во внутренней политике были Николай Рыжков и Егор Лигачев.
Рыжкову, бывшему всего на полтора года старше Горбачева, далеко перевалило за пятьдесят, когда он стал премьер–министром. В отличие от большинства своих коллег по высшему руководству, проделавших основную карьеру в аппарате партии, Рыжков поднялся как промышленный управленец, специалист в тяжелой и оборонной промышленности. В течение двадцати четырех лет он проработал на одном из крупнейших советских промышленных предприятий, которое в конце концов и возглавил, — гигантском Уральском машиностроительном заводе в Свердловске. В Москву Рыжков был переведен в 1975 году, в разгар эпохи Брежнева, на руководящую должность в министерстве, ответственным за тяжелое машиностроение, затем его перевели в Государственный комитет по планированию, где поручили надзирать за тяжелой промышленностью и производством оружия.
После того как Брежнев умер, Андропов перевел Рыжкова на работу в Коммунистической партии, назначив его в 1982 г. секретарем Центрального Комитета по экономическим вопросам. Десятилетие спустя в разговоре со мной Рыжков вспоминал, что он был удивлен переводом «на партийную работу», поскольку считал себя практиком–управленцем, а вовсе не типичным партийным бюрократом, Андропов тем не менее настоял на переводе, поскольку старался подобрать более прагматичную команду, такую, которая повысила бы эффективность управления хозяйством и взялась бы за борьбу с коррупцией.[7]
Рыжков и Горбачев не работали вместе, пока Рыжков не пришел в Секретариат партии, где Горбачев с 1978 года отвечал за сельское хозяйство. Андропов вызвал обоих к себе в кабинет и поручил им совместно взять под личный контроль проведение специалистами серии исследований по актуальным проблемам советской экономики и возможностям совершенствования управления. Труд этот следовало проделать скрытно, без обсуждения на Политбюро, до его полного завершения.
Андропов умер прежде, чем проект принес плодотворные результаты, но к тому времени, когда Горбачев стал генеральным секретарем, он и Рыжков собрали в сейфах своих кабинетов данные около 120 исследований, проведенных под их патронажем. Они–то и составили основу программы ограниченных реформ, явленную миру на Апрельском пленуме в 1985 году.
Впервые я встретился с Рыжковым в Стокгольме. Произошло это в марте 1986 года, он был руководителем советской делегации на похоронах шведского премьер–министра Улофа Пальме. Рыжков согласился встретиться с госсекретарем Джорджем Шульцем, когда оба они оказались в городе.
Красивый мужчина в хорошо пошитом костюме, со вкусом подобранном галстуке и голубой сорочке, Рыжков пришелся бы к месту в зале заседания правления любой из наших крупнейших корпораций, Он обладал располагающей вежливостью человека, искушенного в управлении крупными бюрократическими образованиями. Когда мы обращались к проблемам тенденциозным, он вел себя скорее как прагматик, нежели как идеолог. Продемонстрировав общее знакомство с советской позицией по ключевым международным проблемам, Рыжков однако ясно дал понять, что Шеварднадзе, а не он, будет заниматься ими на переговорах. Его же собственные интересы и ответственность лежат в сфере советской экономики и развитии внешней торговли. Он охотно готов был вести разговор о перспективах иностранных инвестиций в проекты развития хозяйства и уверял нас, что должен произойти сдвиг в сторону от военного производства, с тем чтобы можно было выделить большие мощности под производство гражданской продукции. Вместе с тем Рыжков ничем не намекнул, что он предвидит фундаментальные перемены в самой системе. Похоже, он считал, что замедление советской экономики может быть преодолено изменениями в стиле управления и постепенным сдвигом в инвестиционных приоритетах.
