Что же до Горбачева, он, безусловно, не пропустил того, что некоторые «правые» — по примеру Ельцина — призывали к его отставке. При таких друзьях он, пожалуй, тоже посмотрит, на каких условиях можно договориться с Борисом Николаевичем.

На следующий день Андрей Козырев, министр иностранных дел РСФСР, приехал в Спасо—Хауз для беседы. В это время с частным визитом в Москве находился Фрэнк Карлуччи, наш только что отправленный в отставку министр обороны, и мы втроем обсудили последние события. Козырев высказал предположение, что происходящее подталкивает Ельцина и Горбачева искать сближения. Противостояние, имевшее место 28 марта, когда Горбачев ввел в Москву войска для предотвращения демонстраций, которые все равно состоялись, напугало обе стороны. Неожиданно обнаружилась возможность возникновения гражданской войны, и это могло послужить детонатором.

— Это играет такую же роль, как ядерные вооружения в отношениях между США и СССР, — сказал Козырев. — Почувствовав опасность, мы понимаем необходимость сотрудничества для предотвращения их использования. — Возможность избрания Ельцина, продолжал Козырев, заставит Горбачева пойти на компромисс независимо от его личных приязней и неприязней. — С коммунистами можно разговаривать только с позиции силы, — заключил он, ухмыльнувшись и тем самым давая понять, кого он имеет в виду.

Перед нами стоял один щекотливый вопрос: могу ли я заверить Ельцина, что президент Буш примет его, если он поедет в Вашингтон. У него было приглашение от Конгресса и несколько приглашений от частных групп. И хотя он предпочел бы поехать по приглашению высшего должностного лица, я объяснил ему, что это невозможно, и, казалось, он понял. Но ему вовсе не хотелось ехать в Соединенные Штаты, пока у него не будет уверенности в том, что он увидится с президентом Бушем. До моей поездки в Вашингтон в апреле 1991 года меня специально предупредили, чтобы я не обещал Ельцину встречи, которой он добивался.

Президент Буш принял меня в Овальном кабинете днем 18 апреля, и большую часть времени я рассказывал об отношениях между Ельциным и Горбачевым. Я утверждал, что у них единые политические интересы, несмотря на то, что они упорно отказываются это признать. Я заметил, что прошлой осенью Горбачев отклонился от реформаторского пути и тотчас изменился в своем отношении к Ельцину. Политический курс, которым он с тех пор следовал, ничего не дал. Горбачев, сказал я, поступает так в интересах военно–промышленного комплекса, так как республики резко сократят поставки ресурсов, необходимых военным, как только у них в руках окажутся нити управления. Я упомянул мнение Козырева о том, что обе стороны напуганы угрозой гражданской войны и советники обоих рекомендуют пойти на компромисс. Возможно ли это, — увидим, но перспективы окончания забастовок не видно, пока Ельцин не получит права дать шахтам самоуправление. Это потребует освобождения от контроля со стороны центральных министерств, которые в глазах рабочих олицетворяют коммунистическую систему, угнетающую и эксплуатирующую их.

В сложившейся ситуации я рекомендовал переговоры со всеми участниками, чтобы не втягиваться во внутриполитическую борьбу. (А именно к этому подталкивал нас Горбачев, подстрекая бойкотировать Ельцина.) В отношении финансовой и технической помощи мне казалось, что нам следует не встревать во взаимоотношения республик с Центром и работать с местными органами — городскими и областными, — выступающими за развитие частного сектора. Я считал также, что помощь надо направлять в частный сектор, а не через центральное правительство, на чем настаивал Горбачев.

Президент спросил, что я думаю по поводу недавней просьбы Горбачева о предоставлении дополнительно гарантированного кредита на 1,5 миллиарда долларов для закупки американских сельскохозяйственных продуктов. Я сказал, что считаю это прежде всего внутренним вопросом. Конгресс одобрил программу поддержки экспорта американской сельскохозяйственной продукции. Если президенту кажется, что кредит послужит этой цели, он должен его одобрить, при условии, что СССР представит гарантии погашения кредита. Однако ему не следует удовлетворять просьбу Советского Союза, считая, что это поможет проведению там экономических реформ, — этого не произойдет. Советский Союз и в правду может столкнуться с дефицитом продуктов предстоящей зимой, но политика Горбачева лишь усугубляла проблему. Я считал, что все крупные кредиты следует предоставлять на конкретные реформы.

————

Через день после моего разговора с президентом Бушем Эдвард Хьюетт, вошедший в состав Национального совета обороны в качестве основного специалиста по Советскому Союзу, связался со мной и сказал, что по возвращения в Москву я могу информировать Ельцина, что президент Буш встретится с ним, если он приедет в Вашингтон. Но перед этим разговором мне следует позвонить министру иностранных дел Бессмертных и довести до его сведения, что президент Буш все сделает, чтобы Ельцин не мог использовать визит и вбить клин между Бушем и Горбачевым.

Двадцать третьего апреля 1991 года, вскоре после моего возвращения в Москву, Горбачев встретился с главами девяти республик включая Ельцина и Кравчука, и они девять с половиной часов непрерывно заседали на правительственной даче в Ново—Огарево. На следующее утро «Правда» опубликовала текст заявления, подписанного всеми десятью участниками и призывавшего заключить новый союзный договор между суверенными государствами и предпринять шаги по стабилизации разваливающейся экономики. Это заявление остановило усиливавшуюся тенденцию к дезинтеграции. Наконец, создалось впечатление, что Горбачев готов пойти на значительные уступки главам республик.

Позиция Горбачева на переговорах по союзному договору становилась все более отчаянной. Предыдущие редакции оказались неприемлемыми для буквально всех республик — лихорадочное стремление к независимости возрастало. В начале апреля, после продолжительных затяжек, начались официальные переговоры о независимости государств Балтии. Девятого апреля Верховный Совет Грузии единогласно проголосовал за восстановление суверенитета и независимости Грузии. Молдова, Армения и Азербайджан также выпали из переговорного процесса.

В атмосфере усиливающихся центробежных тенденций представители пяти «основных республик» (России, Украины, Белоруссии, Казахстана и Узбекистана) встретились в Киеве 18 апреля — пока Горбачев был с государственным визитом в Японии, — чтобы согласовать свои позиции по предлагаемому союзному договору. Собрание поддержало требования Ельцина и Кравчука о необходимости создания «Союза независимых государств», а не союзного государства, — другими словами, непрочной конфедерации, вроде той, которую мне описывал Руслан Хасбулатов прошлым августом. Вдобавок, они выступили против предоставления бывшим «автономным республикам» статуса союзных, что представляло собой попытку Горбачева ослабить Ельцина, создав российские «автономии».

Соглашение, подписанное 23 апреля, означало резкий сдвиг Горбачева в сторону требований республик. Несмотря на то, что предстояло обсудить еще много деталей, соглашение, казалось, создавало базу для фундаментальных переговоров между Горбачевым и большинством республик, включая самые крупные.

Пресс–секретарь Горбачева приветствовал соглашение как серьезную победу тенденции к единению и вначале назвал его соглашением по формуле «Один плюс девять». Но — как и при переговорах об объединении Германии — порядок цифр был важен, и в течении нескольких дней, по настоянию лидеров республик, формула изменилась на «Девять плюс один».

Текст Декларации был опубликован в центральной прессе 24 апреля 1991 года. Вторя резолюции, принятой на встрече «основных республик» неделей раньше в Киеве, в Декларации говорилось, что новый договор будет заключен между «независимыми государствами» и потребует принятия новой конституции, которая через полгода после подписания договора будет передана для обсуждения в парламент. Затем, в соответствии с новой конституцией, пройдут новые выборы,