Выступая от имени «группы московских депутатов», Сахаров внес два предложения по вопросам, которые группа считала принципиально важными: во–первых, право принятия законов СССР должно принадлежать исключительно Съезду Народных депутатов, а не меньшему по составу Верховному Совету, который съезду предстояло избрать, и, во–вторых, Председателя Верховного Совета следует избирать не в начале сессии, как планировалось, а в конце, после обсуждений по «всему кругу вопросов, определяющих судьбу страны», и рассмотрения всех возможных кандидатур. Выдвигая это предложение, Сахаров недвусмысленно заявил, что поддержит на выборах кандидатуру Горбачева, но считает плохим прецедентом проводить выборы до обсуждений.

Пока Сахаров говорил, в зале нарастал шум, и в конце голос выступавшего был едва слышен. Горбачев вмешался, заявив что выступления следует ограничить пятью минутами и что Сахарову пора заканчивать. Позже, когда состоялось голосование, предложение Сахарова было отвергнуто абсолютным большинством голосов.

————

Наблюдая за этой сценой, я испытывал смешанные чувства. Не могло не внушать огромного удовлетворения, что Сахарову дали высказаться еще до того, как начались обсуждения по повестке дня. Однако враждебность зала навевала зловещие мысли: настрой депутатов не свидетельствовал об открытости их сознания.

В то же время я считал, что Сахаров и связанные с ним депутаты продемонстрировали недальновидность в вопросах, избранных ими для его первого выступления. Сколь бы ни был либерален Горбачев, ясно же, что число раз, когда Сахарову позволят обратиться к Съезду, будет ограничено. Я сомневался, что обозначенные два вопроса были самыми животрепещущими, и гадал про себя, отчего Сахаров не подождал и не воспользовался предоставленным ему временем, чтобы затронуть предметы более насущные и значимые.

————

Из 2250 мест на новом Съезде народных депутатов лишь 1500 принадлежала избранным в избирательных округах. Треть мест предназначалась представителям «общественных организаций», таким как Коммунистическая партия и различные связанные с нею учреждения. Это явно было сделано для того, чтобы позволить ряду высших официальных лиц, как и самому Горбачеву, попасть в новый орган власти, минуя борьбу за голоса и без риска проиграть выборы. Теоретически Горбачев, используя аппарат Центрального Комитета, был бы в состоянии назначить всех 750 таких депутатов.

Жесткий контроль со стороны КПСС, однако, в ряде таких организаций уже дал сбой, что побудило другие организации попытаться стряхнуть к себя оковы партии с помощью выборной кампании.

Центральному Комитету Коммунистической партии было отведено 100 депутатских мест (самая большая квота для одной организации) — и уж они- то безусловно находились в распоряжении Горбачева. В этой квоте для придания ей целостности Горбачев свел концы с концами: наряду с представителями высшего руководства КПСС, включая Лигачева и Яковлева, в группе мелкими порциями были представлены все слои общества — управленцы, военные, писатели, председатели колхозов и тому подобное. В совокупности группа включала в себя отдельных реформаторов и гораздо большее количество слегка перекрашенных аппаратчиков.

После публикации результатов Горбачев заявил, что выборы стали победой Коммунистической партии, поскольку 87 процентов избранных депутатов являлись членами КПСС. Рыжков в своих мемуарах пишет, что он оспаривал это утверждение Горбачева и напоминал ему, что партия на самом деле проиграла, поскольку не смогла добиться избрания тридцати партийных руководителей крупных регионов, а многие члены КПСС были избраны не потому, что состояли в партии, а вопреки этому.[52] В то время я не был осведомлен об этих разногласиях, но мои оценки совпадали с Рыжковскими.

————

В общем и целом, результаты выборов обнадеживали тех, кто рассчитывал на установление демократии в Советском Союзе. И вовсе не потому, что все выборы проводились честно: во многих местах, если не в большинстве, это было не так. И вовсе не потому, что в результате был избран орган власти, ясно поставивший перед собой задачу создания конституционного государства, основанного на правлении закона: большинство депутатов были консервативно настроенными стойкими приверженцами КПСС, не желавшими допускать какой бы то ни было утраты власти.

Результаты радовали душу потому, что выборы выдвинули — в первый раз за всю советскую историю — значительную когорту представителей, завоевавших голоса народа в борьбе с реакционными политическими силами. Не менее важно было и то, что немалое число наиболее авторитарных руководителей КПСС позорно проиграли выборы. Выборы были не последние, и урок они преподнесли общественности в целом: если действительно постараться, то официально навязываемого кандидата «прокатить» можно.

Еще один аспект выборной кампании свидетельствовал о крупном сдвиге в отношениях общественности. Внезапно люди утратили боязнь высказаться. Это было замечательно в стране, где еще несколько десятилетий тому назад всего лишь подозрение в инакомыслии грозило смертью» а совсем недавно доводило до тюрьмы или ссылки. Внезапно словно бы у всех на устах оказались самые беспощадные поношения коммунистическому режиму.

Желание народа избавиться от мерзавцев не новость для Советского Союза, не удивляло оно и тех, кто был знаком с советским общественным мнением. Новым было то, что население выражало свое мнение открыто — даже перед камерами — и что средства массовой информации выпускали это мнение в эфир.

После первоначальных отклонений от объявленной программы первый Съезд народных депутатов продолжал работу, в целом, в рамках, определенных Горбачевым и его сторонниками. Обсуждения шли острые и зачастую затрагивали вопросы фундаментальные. Решающее голосование часто требовало значительного закулисного маневрирования — тактики, которой Горбачев владел превосходно.

Было несколько случаев, когда Съезд едва не дискредитировал себя. Была развязана организованная кампания разнузданной критики Сахарова. В словах выходивших один за другим ораторов, обвинявших его в оскорблении Советской Армии, слышался отзвук оголтелой сталинской травли. Возможно, не Горбачев был инициатором этих безобразных потуг, но он ничего не сделал, дабы сдержать их.

Второй случай связан с Ельциным. Одна из задач, стоявших перед Съездом, заключалась в избрании из своей среды Верховного Совета, становившегося постоянным парламентским органом и включавшим в себя около четверти депутатов Съезда, или 556 из 2250. Ельцин выдвинул свою кандидатуру, и, принимая во внимание полученное им подавляющее большинство голосов избирателей, невозможно было себе представить, чтобы он оказался за бортом, пожелай депутаты соблюсти видимость демократического органа. И все же именно это едва не произошло.

Ельцин был одним из кандидатов от России, и при тайном голосовании получил на несколько голосов меньше, чем требовалось, чтобы занять место в Верховном Совете. России было отведено одиннадцать мест в Совете Национальностей, Ельцин же по количеству голосов занял в списке двенадцатое место. Голосование подтвердило то, что и без того было ясно: большинство депутатов Съезда гораздо больше были склонны поддержать партийную структуру, чем такие реформы, которые могли бы ее ослабить. В данном случае, отвергнуть Ельцина значило дискредитировать новые образования, которые Горбачев так долго и настойчиво претворял в жизнь.

Положение в тот день спас Алексей Казанник, дотоле безвестный сорокасемилетний профессор права из Омска, чью впечатляющую бороду, черную по щекам и седую на подбородке, уже привыкли узнавать миллионы телезрителей. Его включили в список кандидатов в члены Верховного Совета от России двенадцатым — и потому только, что Ельцин с другими настояли, чтобы число кандидатов превышало количество отведенных мест и у депутатов, таким образом, имелся бы выбор. Казанник заявил, что дома не сможет от стыда смотреть в глаза своим избирателям, если окажется, будто он виноват в том, что Ельцин не попал в Верховный Совет, а потому взял и уступил тому свое место.