Могла быть у него на уме и более макиавеллиевская тактика. Горбачев мог ведь и такое задумать: съездить в Литву, показать, насколько «неисправимы» литовцы, и воспользоваться этим как предлогом для последующего удара. Но и такое предположение тоже не отвечает фактам. За все время поездки Горбачев, несмотря на потоки замечаний и вопросов, какие он вполне мог бы счесть оскорбительными, ни разу не прибег к угрозе. Пустые угрозы, как в августе прошлого года, не прозвучали. И, кроме того, удар по Литве означал бы конец перестройки, которую Горбачев, похоже, собирался ускорить, а не искоренить.
Так почему он подверг риску свой авторитет, которому публичный отказ от его призывов, конечно же, нанес бы ущерб? Полагаю, есть две причины. Во–первых, его одурачили доклады КГБ, будто «националисты» в меньшинстве. Так что он действительно верил, что способен вызвать нажим на «отделистов» изнутри. И, во–вторых, он отправился в поездку, чтобы показать консерваторам: тем, кто раскалывает партию, от него не будет никакой поблажки. Горбачев готовил крупные предложения по изменениям в партийно–правительственной структуре. В лучшем случае, их окажется трудно провести через Политбюро и Центральный Комитет, в худшем, если его заподозрят к мягкотелости по отношению к национализму, ему не миновать судьбы Хрущева.
Возможно, Горбачев также опасался, что местные военные власти, поддерживаемые консерваторами в КГБ и партии, попытаются спровоцировать беспорядки в надежде принудить его вмешаться (как это они проделали годом раньше) или, вероятно, даже принудить его уйти в отставку. Поездка, следовательно, помимо прочего могла быть и попыткой выиграть время.
Наделе партийные консерваторы и большинство генералитета рассматривали несогласие с прибалтийской независимостью как пробу лакмусовой бумажкой на верность стране. Видя, как рушатся советские позиции в Восточной Европе, как торопится объединиться Германия, они укреплялись в стремлении противостоять появлению и ускорению любых перемен собственных границ Советского Союза, Практически все обозреватели, пристально следившие за событиями на московской политической сцене, считали, что ни единому советскому руководителю не удалось бы позволить Литве, не говоря уже обо всех прибалтийских государствах, отделиться и при этом сохранить себя как руководителя. Не сомневаюсь, что Горбачев так же оценивал ситуацию, и этим во многом объясняется его последующие маневрирования в данном вопросе.
Азербайджанская бесплодная революция
В то время как Горбачев все еще исполнял свою бесполезную миссию в Литве, утверждая, что сепаратизм способен привести к кровопролитию, множество людей погибли, когда в Азербайджане начались погромы и бунты: они стали результатом не сепаратизма, а этнической ненависти, накопившейся из–за Нагорного Карабаха.
Споры продолжали бушевать в 1989 году, и в Ереване и в Баку не стихали массовые демонстрации, однако было мало стычек, приводивших к гибели людей. Почти весь год Нагорный Карабах находился под управлением не Азербайджана, а старого партработника Аркадия Вольского, направленного в анклав Верховным Советом СССР в качестве особого управителя. Ни у армян, ни у азербайджанцев такой оборот дела радости не вызывал, но для армян он был более приемлем, чем для азербайджанцев. У армян появлялась надежда, что это первый шаг на пути передачи территории Армении, в то время как азербайджанцы видели в этом лишь покушение на территориальную целостность их республики.
В ноябре 1989 года я побывал и в Ереване и в Баку. Напряженность в обеих столицах была очевидной, Армения еще не пришла в себя от последствий разрушительного землетрясения предыдущего года, но было похоже, что внимание общественности даже больше обращено на судьбы армян в Нагорном Карабахе, Открытые требования передать территорию Армении сделались такими настоятельными, что ни один политик не мог рассчитывать удержаться у власти, не уделяя им хотя бы поверхностного внимания. Тем не менее, было очевидно, что на подобные действия азербайджанцы ответят насилием. Сурен Арутюнян, новый первый секретарь армянской компартии, сказал мне в частной беседе, что единственным достижимым выходом было бы держать Нагорный Карабах под прямым управлением Москвы, но он опасается, что это окажется неприемлемо не только для Азербайджана, но также и для Горбачева.
Абдулрахман Везиров, коллега Арутюняна в Баку, смотрел на дело по-другому. Армяне, говорил он, всегда жили в Азербайджане, и всегда им там будут рады. Бесчинства в Сумгаите устроили хулиганы, и больше такое не повторится. Он сожалел о том, что многие армяне в страхе уехали, и твердо намеревался сохранить для них и их рабочие места, и их жилье — в надежде, что скоро они вернутся. Следовало бы помочь вернуться и азербайджанцам, которых выдворили из Армении, убеждал Везиров. Но для того, чтобы из этого вышел толк, армянам придется отказаться от всех претензий на Нагорный Карабах. Территориальные претензии армян, убеждал он, возмущают общественность в Азербайджане и способны лишь привести к состоянию войны между двумя республиками де–факто.
Из обеих республик я уезжал с тяжелым сердцем. В каждой из них требования общественного мнения — к сожалению, нагнетаемые интеллектуальными элитами обеих наций, которые, похоже, склонны были будоражить чувства пристрастными и преувеличенными толкованиями истории, — не оставляли места для компромисса. Развитие событий предрекало взрыв.
Через несколько дней после моего возвращения в Москву, 28 ноября, Верховный Совет СССР проголосовал за прекращение особого порядка управления в Нагорном Карабахе и возвращение его под юрисдикцию Азербайджана. В то время в Москве исходили из того, что этот шаг заставит каждую из двух республик взять на себя ответственность за достижение согласия с другой. Это, как оказалось, было трагическим просчетом.
Тут же в Степанакерте, административном центре Нагорного Карабаха, вышли на демонстрации армяне, протестуя против решения вернуть их под власть Азербайджана. Армянский Верховный Совет осудил решение Москвы и 1 декабря проголосовал за объединение с Нагорным Карабахом. Азербайджанские власти, пользуясь тем, что практически все топливо и большинство товаров из России доставлялись в Армению по железной дороге через Азербайджан, ответили введением блокады Армении.
Общественное возбуждение нарастало в обеих республиках и приобрело массовый характер в Азербайджане. Азербайджанский Национальный фронт, легализированный несколькими месяцами раньше с разрешения партийного секретаря Везирова, воспользовался ситуацией вокруг Нагорного Карабаха для массового привлечения сторонников и в нескольких городах стал вытеснять коммунистических чиновников. К 11 января 1990 года (день, когда Горбачев прибыл в Вильнюс) демонстранты блокировали административные учреждения в Ленкорани, втором по величине городе Азербайджана, и в массовом количестве скапливались в центре Баку.
Еще через два дня столица Азербайджана стала свидетельницей самых кровавых беспорядков со времен Октябрьской революции. Погромщики нападали на жилые дома, в которых жили армянские семьи и убивали их обитателей. Женщин и детей в буквальном смысле выбрасывали из окон верхних этажей, и они гибли, разбиваясь об асфальт.
Азербайджанский Национальный фронт захватил власть в республике. Партийный руководитель Везиров улетел в Москву, а Национальный фронт взял под контроль все ключевые точки столицы. 15 января Москва ввела в этот район войска, однако они не входили в Баку до ночи 19 января. Вечером следующего дня Горбачев выступил по телевидению, призвал к спокойствию и миру и обвинил партийные и государственные власти обеих республик в неспособности наладить сотрудничество. Везиров был смещен с поста партийного вождя в Азербайджане, что давало основание полагать, что вина за насилие будет возложена на него.
К 21 января Советская Армия обеспечила контроль над Баку, однако город был неспокоен, Азербайджанский Верховный Совет единогласно проголосовал за проведение референдума о выходе из Советского Союза, если Советская Армия будет по–прежнему удерживать город силой.
