Тем не менее, в некотором смысле Узбекистан и Туркменистан больше напоминали мне Советский Союз прошлого, чем большинство других регионов, где произошли крупные изменения. Многие встречи, о которых я просил, особенно со студентами, молодежью, неформальными объединениями, так и не состоялись. Беседы с руководящими работниками мало чем отличались от таких же встреч в годы прошлого.

Первый секретарь Компартии Ислам Каримов, например, принял меня в пышно убранном зале заседаний нового здания Центрального Комитета компартии в Ташкенте. (Во многих других республиках КПСС уже стремилась принять более скромный облик, передавая новые здания, теперь обреченные на неподобающую претенциозность, государственным и другим организациям: в Кишиневе, к примеру, новое здание горкома партии было переоборудовано под детскую больницу.) Вопросы он воспринимал с властной самоуверенностью былого партийного босса, Когда я спросил, почему основное оппозиционное объединение, «Бирлик», не было зарегистрировано в соответствии с новыми советскими законами, он попросту заявил, что оно не заслуживает регистрации, поскольку верх в нем взяли безответственные элементы, организовавшие демонстрации, которые могли повлечь за собой беспорядки. Несколько недель спустя после моего посещения Каримов устроил собственное избрание в качестве президента Узбекистана и тем положил начало параду среднеазиатских партийных руководителей, жаждавших заполучить более внушительные титулы, Эта особая причуда не ограничилась Средней Азией.

В то время Каримов все же терпел одну небольшую оппозиционную группу, которую возглавляли известные узбекские интеллектуалы, вышедшие из «Бирлика». Троих из них мы с Ребеккой пригласили на ужин.

Не так давно разменявший шестой десяток Еркин Вахидов, известный узбекский поэт, объяснял, что возглавляемое им движение, «Ерк», «Воля» по–узбекски, ставит целью установление политической и экономической автономии Узбекистана. Входящие в движение намеревались, впрочем, использовать исключительно «парламентские средства» и избегать больших демонстраций, чреватых насилием. Оба его коллеги, ужинавшие с нами, тоже были писателями: Нурали Кабул писал романы и политические эссе (одно из последних, о будущем Узбекистана, привлекло к себе широкое внимание), а заодно и руководил издательством; Амман Марчан был редактором молодежного журнала и, даром что сам молодой, имел на своем счету более двадцати изданных поэтических сборников.

Меня не удивляло их внимание к разрушению окружающей среды: в Средней Азии было общеизвестно, что невнимание к данной проблеме самоубийственно для политических движений, рассчитывающих на голоса избирателей. Однако их предложения шли дальше обычного списка: покончить с хлопковой монокультурой, увеличить водосброс в Аральское море, использовать менее расточительные способы полива и создать промышленную отрасль, базирующуюся на местном сырье. Понимали они — в отличие от многих московских интеллектуалов — и то, что экономические проблемы Узбекистана не решить, если не признать право частной собственности.

Они надеялись убедить узбекских законодателей принять новую конституцию. Когда я спросил, какие материалы использовались при разработке ее проекта, собеседники пожаловались на скудость библиотечных фондов в Ташкенте, не позволившую им изучить конституции стран за пределами Советского Союза. Впрочем, в их распоряжении были составленный Андреем Сахаровым проект конституции и русский перевод Конституции США, который один из их членов получил, побывав на приеме в Спасо—Хауз. Мы часто предлагали своим гостям интересующую их литературу, и радостно было обнаружить, что кое–что из этого и в самом деле пошло в ход.[82]

Большая часть намерений Ерка, похоже, сводилась к обретению автономии в составе СССР, поэтому я удивился, когда один из гостей признался в своем желании стать послом независимого Узбекистана в Соединенных Штатах.

«Это осуществимо?» — поинтересовался я.

«Не прямо сейчас, но дайте мне пять лет!» — рассмеялся тот в ответ. И он вовсе не шутил.

————

Казахстан, где я снова побывал в июне, являл собой политический контраст в сравнении с соседями на юге. Нурсултан Назарбаев, сменивший Колбина на посту партийного секретаря, говорил о проблемах и чаяниях республики с подчеркнутой прямотой. Казахстан, сказал он, хочет остаться в СССР, а он всецело поддерживает Горбачева, но союз необходимо переосмыслить, предоставив республикам полный суверенитет. Назарбаев выразил готовность сотрудничать с Ельциным и другими руководителями республик для достижения этого и в то время совместно с другими республиками участвовал в разработке проекта союзного договора взамен предложенного Москвой.

Он глубоко осознавал колониальный статус Казахстана и твердо намеревался изменить его. Его не устраивало представление, преобладающее в Москве, будто Казахстан получал инвестиционных средств больше, чем создавал сам. Обширные ресурсы республики, указывал он, позволили бы ей самой содержать себя, если бы в торговле с другими республиками применялись рыночные цены вместо искусственно заниженных цен, диктуемых Москвой. Средней Азии, считал также Назарбаев, необходимы структуры для региональной кооперации и, несмотря на неприязнь Москвы, неделю назад он председательствовал на встрече среднеазиатских руководителей.

Местные политики, хотя и не столь открытые и независимые в суждениях, как в Москве, казались менее зашоренными и более непосредственными, чем в Ташкенте. Несколькими годами ранее Олжас Сулейменов, известный поэт, организовал общество «Невада—Семипалатинск», выступившее против ядерных испытаний, (Большая часть советских ядерных испытаний проводилась на семипалатинском полигоне к северо–востоку от Алма—Аты.) Группе удалось добиться, чтобы некоторые из запланированных испытаний был и отложены, и вскоре она превратилась в более широкое политическое движение. Сам Сулейменов был активным членом парламента СССР. Он все еще оставался членом Коммунистической партии, но, похоже, создавал независимую нишу для своего движения.

————

Стремление избавиться от контроля имперского центра крепло во всех союзных республиках. В одних, таких, как прибалтийские государства и Молдавия, движущая сила исходила от национальных движений, обычно возглавлявшихся интеллектуалами. В других, таких, как Узбекистан и Туркменистан, она исходила от коммунистических партработников, жаждавших сохранить контроль за политической системой, который оказался бы под угрозой, укоренись в их республиках перестройка. Даже такие лидеры, как Назарбаев, желавшие и реформ и союза, требовали положить конец имперскому правлению.

Сепаратистские чувства, охватившие теперь большинство союзных республик, проникали и в самую РСФСР. Руководители ряда «автономий» в России также стали заявлять права на суверенитет. В августе Карельская АССР провозгласила суверенитет. За считанные недели верховные советы еще шести АССР, от Удмуртии и Татарстана до Якутии (переименованной в Саха) и Бурятии, проголосовали за суверенитет. Многие к тому же сменили свои официальные названия, избавившись от термина «автономные» и став именовать себя «Советскими Социалистическими Республиками» — точно так же, как и союзные республики. Это было более, чем просто символ, ибо со сменой наименования пришли требования таких же прав, каких домогались и союзные республики: контроль над природными ресурсами и хозяйственной деятельностью, исключительное право сбора налогов и — зачастую — право на отделение.

Ненависть к централизованному управлению была такова, что лихорадка суверенности охватывала все меньшие и меньшие образования, включая «автономные» области и округа, некоторые из которых имели крошечное население.

Большая часть этих автономных образований находилась в России, но два в Грузинской республике: 25 августа Верховный Совет Абхазии провозгласил суверенитет и статус союзной республики (тем самым выходя из Грузии), однако грузинский парламент тут же аннулировал этот акт. В следующий месяц совет Юго—Осетинской автономной области также провозгласил себя республикой и, получил такой же отпор со стороны Тбилиси. Две эти декларации выявляли гораздо более глубокие разломы, чем большинство трещин в РСФСР: абхазцы и югоосетинцы настаивали на переходе из Грузии в Россию или на суверенном статусе в составе СССР. Со временем обе территории окажутся втянуты в войну с Грузией — на деле, она уже началась в Южной Осетии.