Успех вызвал у молдаван ликование. Близились к осуществлению планы провести в ближайшие выходные дни массовую демонстрацию на берегу реки Прут, на границе с Румынией, закрытой до того почти для всякого передвижения. Молдаванам предстояло сойтись и обменяться цветами со своими родичами, живущими через границу. Демонстрацию поддержала даже местная Коммунистическая партия, научившаяся, вероятно, кое–чему после бесплодного противостояния «Балтийскому Пути» прошлым летом. Первый секретарь Коммунистической партии Лучинский говорил мне, что собирался лично участвовать в ней.
Впрочем, в волне местечкового национализма почувствовали угрозу жившие в республике этнические русские. Однажды за ужином в отдельном кабинете местного ресторана мы с Ребеккой оказались свидетелями страстного спора, в котором участвовали обе стороны. Два лидера Национального фронта, Ион Хадирка и Ион Унгуряну, едва прибыв, заявили, что им придется уйти пораньше; надо было участвовать в телевизионной передаче. Местные советы в двух городах к востоку от реки Днестр, Тернополе и Бендерах, отказались вывесить новый молдавский флаг. Городское население в них в основном состояло из русских и украинцев, так что этот шаг являлся протестом против растущего молдавского самоутверждения. В тот день молдавский Верховный Совет признал действия этих местных советов неконституционными. И вечером наши гости были приглашены разъяснить свою позицию по телевидению.
На мой вопрос, насколько серьезен вызов с восточного берега, они ответили, что дело весьма серьезно, поскольку, похоже, может привести к попытке отделиться от республики. Затем они долго рассказывали о притеснениях, которым подвергались молдаване со стороны русских иммигрантов, и отстаивали закон о языке как акт элементарной справедливости. У русских, занятых а сфере общественных услуг, будет время, чтобы научиться изъясняться на молдавском языке, но, если они этого не сделают, то будут уволены, Что касается парламента, то в нем говорить будут на молдавском и на русском, а все речи сопровождаться синхронным переводом.
Оба Иона, как и многие в Кишиневе, спрашивали, признают ли Соединенные Штаты Молдавию законной частью Советского Союза. Им было известно, что мы не признаем включения в него прибалтийских государств, а поскольку Молдавия тоже потерпела от секретного протокола к нацистско–советскому пакту, собеседники считали, что и к ней следует подходить с теми же юридическими мерками.
Пришлось разъяснить, что, к их огорчению, данный случай имеет иную правовую подоплеку Большая часть нынешней Молдавской республики между двумя мировыми войнами являлась частью Румынии, а не независимой, как государства Прибалтики. После второй мировой войны Румыния официально уступила эту территорию Советскому Союзу. Хотя это и было сделано не совсем добровольно — Румыния являлась побежденным союзником Германии, местность находилась под советской оккупацией, — ее передача входила составной частью в мирный договор с Румынией, в котором участвовали и Соединенные Штаты, Следовательно, у нас не было юридического основания ставить под сомнение статус Молдавии как части Советского Союза.
«Очень жаль, — произнес Хадирка. Потом, после паузы, добавил: — Все равно мы добьемся независимости. А потом и решим, хотим ли мы возвращаться к Румынии, оставаться независимыми или договариваться о каком–либо объединении с Советским Союзом». Его слова были первым упоминанием независимости как реалистической цели, услышанным мною от высокопоставленного молдавского лица. В то время Хадирка был не только лидером Национального фронта, но и заместителем председателя молдавского парламента, а также народным депутатом СССР Унгуряну, театральный художник и кинематографист, был молдавским министром культуры.
Пока наши молдавские гости делились своими политическими и культурными чаяниями, гости русские сидели молча с хмурыми лицами. Учитель английского языка по образованию, Людмила Лобзова была директором местного музея Пушкина и в тот день устроила нам изумительный показ его экспозиций. Когда разговор за столом стих, она неожиданно попросила разрешения прочитать — в русском и английском переводах — стихотворение молдавского поэта Михаила Эминеску. Остальные гости почтительно выслушали и вернулись к прежнему разговору, во время которого лицо Людмилы снова нахмурилось.
Когда Хадирка и Унгуряну уехали в телестудию, а другие гости–молдаване увлеклись беседой между собой, Людмила вдруг принялась делиться со мной своими «русскими» горестями и страхами. Ей представлялось, что молдавские «экстремисты» считают русских «захватчиками» и намерены выслать их. Оправдывая свое незнание молдавского языка, который она так и не выучила за многие годы жизни в Кишиневе, она заявила, что вместо этого учила английский, «который каждому пригодится». Людмила всю жизнь работала, не жалея сил, за тринадцать лет накопила денег на кооперативную квартиру, и нигде больше в Советском Союзе у нее никого не было.
«Националисты», жаловалась она, пытались перенести памятник Пушкину из центра парка, носящего его имя, куда–то на задворки. Справедливости ради: там он и стоял, но был перенесен на более почетное место, когда парку присвоили имя Пушкина. Возражала она и утверждению, что Россия играла роль захватчика, когда присоединила Бессарабию в 1812 году. «Мы пришли защитить православных молдаван от турецких угнетателей», — утверждала она.
Попутно Людмила делилась фактами из своей собственной биографии: дочь морского офицера, она девочкой жила в Хабаровске. Отца ее перевели в Измаил, порт на черноморском побережье Молдавии, когда Людмила была подростком. Она приехала в Кишинев, поступила в институт и с тех пор жила здесь. И вот теперь, когда и старость не за горами, оказалась одна в городе, который все больше и больше делался чужим, охваченная страхом потерять работу и единственный дом, какой знала.
Прими участие в этом разговоре наши гости–молдаване, они, без сомнения, развеяли бы ее страхи. Пройдет совсем немного лет, убеждали бы они Людмилу, и она конечно же вполне овладеет молдавским, чтобы объясняться с посетителями ее музея. Требование это не было ни необоснованным, ни трудным для выполнения, зато оно сохранило бы ей место в молдавском обществе.
Людмила же инстинктивно чувствовала, что беду ее так просто не разрешить, даже если бы у нее и хватило желания сделать такое усилие. Настроения, которые, как она считала, несли опасность, предвещали, казалось, политику, которая оставляла Молдавию одним только молдаванам, а может, и отдавала бы ее под власть Бухареста. Настоящее понимание между большинством молдаван и русских перестало существовать.
————
Такого брожения, какое я наблюдал в Молдавии, в Узбекистане и Туркменистане, похоже, не было, или же его загнали под спуд, но тамошние коммунистические власти действовали с большей независимостью от Москвы и стремились прибрать к рукам местный национализм.
В Самарканде Палат Абдурахманов, секретарь обкома партии, долго говорил со мной о планах отхода от хлопковой монокультуры и выращивания больше фруктов и овощей, Его огорчало, что так мало удалось сделать для развития промышленной переработки местной продукции: особенно выгодным представлялось расширять текстильную и перерабатывающую отрасли. Тем не менее, его область все еще ощущала на себе диктат центральных хозяйственных министерств. Узбекам, жаловался Абдурахманов, по–прежнему не позволялось свободно торговать продукцией, произведенной сверх плана, или продавать такую продукцию за границей за твердую валюту, Законы, позволяющие подобные операции, были приняты много месяцев назад, но заинтересованные министерства никак не могли привести свои инструкции в соответствие с этими законами.
В большинстве крупных городов Средней Азии возводились новые мечети, хотя исламские учреждения по–прежнему находились под неослабным контролем и коммунистические власти как в Узбекистане, таки в Туркменистане отказывали в регистрации исламским политическим партиям. Предложение Саудовской Аравии прислать в Среднюю Азию миллион экземпляров Корана все еще не осуществилось, поскольку Москва не давала разрешения на ввоз.[81] Впрочем, республиканские власти пересмотрели давнюю политику запрета на соблюдение традиционных исламских празднеств. В 1990 году, впервые за десятилетия, общины по всему Узбекистану отмечали праздник Навруз, знаменовавший начало нового сельскохозяйственного года.
