Хотя и с оговорками относительно дележа «шкуры еще не убитого медведя», в целом союзники одобрили планы русской стороны. В общем виде французский кабинет министров высказался в поддержку русских предложений уже 20 сентября 1914 г. на заседании под председательством президента Пуанкаре. На следующий день Форин офис телеграммой Сазонову подтвердил решимость Англии продолжать войну «с предельной энергией вплоть до заключения прочного мира»{308}. Впоследствии в русский эскиз мирного договора союзники внесли уточнения и добавления. Лондон, в частности, заявил претензии на передачу себе большей части германского флота для его последующего затопления[50], компенсацию Бельгии за счет Голландии, Голландии за счет Германии и максимально возможное увеличение контрибуционных выплат последней.
Важные и, как тогда казалось, своевременные внешнеполитические инициативы России, подкрепленные крупными успехами на австрийском и турецком фронтах в осенне-зимнюю кампанию 1914/15 г. ее самой многочисленной в коалиции армии на фоне военных неудач ее западных союзников, способствовали превращению России в неформального лидера Антанты. На первые месяцы 1915 г. пришелся и всплеск общественных симпатий к России в союзных ей странах, даже в Англии. Неудивительно, что в начале 1916 г. Дума принципиально одобрила, а подновленное правительство (вместо Горемыкина премьер-министром был назначен ставленник придворной камарильи Б.В. Штюрмер, которого Бьюкенен назвал человеком с «умом лишь второго сорта»{309}) постаралось продолжить столь плодотворно проводимый в условиях войны внешнеполитический курс своего предшественника. Вопреки опасениям союзников, отставка Сазонова 23 июля 1916 г. (императрица с весны этого года добивалась его удаления как «труса перед Европой и парламентариста») и появление на его месте безликого Штюрмера не внесли принципиальных изменений в политику Петрограда на мировой арене. Последний министр иностранных дел императорской России, финансист H. H. Покровский, как и Штюрмер, не имел собственной внешнеполитической программы. Костяк дипломатического корпуса и чиновников МИД, несмотря на неоднократную смену первых лиц ведомства, все это время оставался прежним, что также способствовало стабильности русского внешнеполитического курса.
С начала войны царская дипломатия, как и русские военные моряки, не упускала из виду проблему Константинополя и черноморских проливов. В целом удачный для Антанты ход военных действий в первые месяцы войны она рассматривала как благоприятную конъюнктуру для окончательного решения «восточного вопроса» в свою пользу{310}. Военное счастье могло отвернуться от стран Согласия, и это заставляло русское правительство торопиться. До момента вступления Турции в войну Петроград настаивал лишь на гарантиях свободного прохода через проливы русских судов{311},[51] но уже в конце 1914 г., в согласии с принципиальной готовностью своих союзников к разделу Турции, поставил перед ними вопрос об изгнании турок из Европы и передаче проливов вместе с Константинополем России. Правда, вначале царь склонялся к превращению бывшей турецкой столицы в нейтральный город под международным управлением[52], предоставив туркам право избрать себе другой столичный город. Но чтобы добиться одобрения этих планов союзниками, Сазонову и русским послам в Париже и Лондоне потребовалось приложить немало усилий и дипломатического искусства, а также мобилизовать отечественные депутатский корпус и печать. В середине ноября 1914 г. Георг V заявил русскому послу в Лондоне, что для него очевидно, что «Константинополь должен быть ваш»{312}. Однако принципиальное согласие сентджеймского кабинета удалось получить только к началу 1915 г. и лишь поставив интересующий Россию вопрос в связь с ее будущим отношением к присоединению к Англии Египта и некоторых других османских владений. Но официальный Париж, французские парламент и пресса продолжали упорствовать в стремлении нейтрализовать проливы и придать Константинополю международный статус, одновременно пеняя Петрограду за забвение главных — антигерманских целей всей кампании. И без того туго шедшие консультации с Францией, как это ни парадоксально, осложнила операция по захвату Дарданелл, которую союзники начали в феврале 1915 г.[53] Изначально эта операция явилась их откликом на просьбу самого русского командования провести морскую демонстрацию в проливах для отвлечения турецких сил с Кавказа (в декабре 1914 г. турки успешно наступали на Саракамыш и Ардаган). Это должно было стать также и реакцией на их атаку Суэцкого канала в начале 1915 г. Однако непредвиденный размах союзнической демонстрации (80 вымпелов с 120-тысячным десантом) заставил русское военно-политическое руководство заподозрить Англию и Францию в тайном намерении, овладев Дарданеллами, перехватить инициативу и оттеснить Россию от решения столь чувствительной для нее проблемы. Спохватившись и пользуясь тем, что операция в проливе стала затягиваться, в Петрограде попытались форсировать события одновременно по дипломатической и военно-морской «линиям».
Заручившись поддержкой обеих русских законодательных палат и цензовой печати, Сазонов перешел в наступление. Вместе с военными специалистами и с учетом мнений руководителей военных ведомств и Ставки он наметил конкретные участки зоны проливов, на которые России имело смысл претендовать, и 1 марта 1915 г. ознакомил с их списком Палеолога и Бьюкенена, потребовав, чтобы страны-союзницы теперь же «громко заявили», что «согласятся в день мира на присоединение Константинополя к России»{313}. 3 марта тот же императив французам высказал Николай II, со своей стороны пообещав поддержать любые территориальные притязания Парижа. 4 марта, сразу после «высочайшего» одобрения представленного Сазоновым перечня турецких земель, которые должны были превратиться в русские владения (это были западный берег Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, Южная Фракия, азиатский берег Босфора от устья реки Сакарья до Измитского залива, а также два небольших острова в Мраморном море у входа в Дарданеллы){314}, союзным послам была направлена памятная записка для передачи своим правительствам.
Положительный ответ из Лондона пришел спустя всего неделю. Вечером 12 марта 1915 г. Бьюкенен торжественно зачитал его царю и Сазонову в Царском Селе с констатацией «полного поворота в традиционной политике его величества» и присовокуплением, что Россия благодаря этому станет обладателем «главного приза» всей кампании и после войны вместе с Англией превратится «в самую могущественную державу мира»{315}. Особый вес полученным британским гарантиям придавало продолжавшееся сражение союзников за Дарданеллы. Франция же медлила с определенным решением, озабоченная, как это видно из внутренней переписки парижского кабинета, с одной стороны, нарушением «равновесия сил» в восточном Средиземноморье, как неизбежным следствием реализации российских притязаний в регионе, а с другой — тем, что, овладев проливами, Россия может утратить интерес к продолжению войны с Германией{316}.
В марте Петроград деликатно поторопил Париж, объявив согласие на присоединение к Франции левого берега Рейна, а также турецких Сирии и Киликии. В конце этого месяца Черноморский флот обстрелял укрепления Босфора в поддержку забуксовавшей дарданелльской операции союзников, впрочем, без установления «постоянной стратегической связи» с англо-французским флотом{317}.[54] В экстренном порядке в Одесском военном округе, по личному указанию царя, началось формирование 150-тысячного босфорского десантного отряда{318}. На этот раз босфорский десант сорвало наступление австро-германской группировки генерала А. фон Макензена, начатое 2 мая 1915 г. в районе Горлице-Тарнов. Десантная армия была срочно переброшена в Карпаты для ликвидации Горлицкого прорыва. Новый начальник штаба Ставки генерал М.В. Алексеев так же, как и его предшественник, не считал овладение проливами первоочередной задачей русской действующей армии. «Главной целью войны должна быть победа над главным неприятелем, — излагал он князю Кудашеву азы военной стратегии весной 1916 г. — …Главный наш противник — Германия, и так как несомненно, что для нас несравненно важнее вернуть, например, Курляндию, нежели приобрести Проливы, то первым и главным делом должно быть сокрушение Германии. Задача эта настолько трудная, что для ее выполнения требуются все усилия и все жертвы. Одной из таких жертв должен быть отказ от некоторых наших надежд». [Письмо князя Кудашева Сазонову. Ставка (Могилев), 5(18) марта 1916 г. // Константинополь и Проливы. Т. 1. С. 213]. О дальнейшей судьбе планов русского десанта на Босфоре см.: Айрапетов О.Р. На Восточном направлении. С. 238–252. Ответ Парижа пришел в Петроград только 10 апреля.
