Из приведенных выше пунктов программы по борьбе с дороговизной сразу бросается в глаза неприкрытое желание правых всячески ограничить деятельность банков и синдикатов, нарушавших интересы помещиков, ведущих традиционное хозяйство, и по сути разрушавших его в пользу капиталистических отношений. Не последнюю роль играло и стремление крупного капитала прибрать политическую власть в стране к своим рукам, изменив существующее законодательство в свою пользу. «По Москве, — говорил H. E. Марков на Особом совещании по обороне 5 февраля 1917 г., — ходят разжиревшие либеральные купцы, которые требуют политической свободы, стремясь принести вред государственным интересам. Москва нажила на войне миллиарды, а оказалась неспособной покрыть миллионный займ». Указывая на кадета М.В. Челнокова, владельца заводов, бывшего с начала войны главноуполномоченным Всероссийского союза городов, Марков заключал, что самым эффективным способом борьбы с теми, кто наживается на войне, является виселица{1499}. Поэтому нет ничего удивительного, что правая печать развернула мощную кампанию против «власти капитала».
Прекрасно понимая всю сложность реализации данной программы на практике, консервативные круги настаивали на самой решительной борьбе правительства с подорожанием предметов «тепла и пищи», вплоть до объявления в стране военного положения и применения военных законов. «Нельзя безнаказанно жить при условиях военного времени, но не по законам военного времени, — писал Г.А. Шечков А.С. Вязигину. — Мы все живем в осажденной стране <…>. Все ропщут не на войну, а на безнаказанность хищников, предателей, на безвластье. Введите полевые законы, и население благословит вас, как спасителей. Но, увы, это невыгодно предателям. Это нелиберально, неконституционно»{1500}. Справиться с дороговизной и спекуляцией под силу только царскому правительству — выражали уверенность правые. Либералам они не верили, считая, что те никогда не пойдут на бескомпромиссную борьбу с экономическими преступлениями, поскольку в них замешана та же либеральная буржуазия. «Слишком много спекулянтов и мародеров в прогрессивных кругах — в этом и несчастье. Бороться вам хочется, — заявлял, обращаясь с думской кафедры к либералам H. E. Марков, — а когда бороться приходится приходится бить по своим собственным дельцам, и тут у вас духа не хватает»{1501}. В итоге выход для успешной борьбы с растущей дороговизной виделся только один: экономическая диктатура, «чисто правительственная, строгая, суровая, ответственная, но властная, и которая может тут же карать, тут же наказывать и тут же конфисковывать»{1502}. Пока такой власти в стране не будет, предупреждали правые, не будет и борьбы с дороговизной.
Отдельные голоса в консервативном лагере звучали в пользу введения в стране твердого государственного протекционизма в отношении отечественной промышленности, так как «Великая европейская война слишком наглядно показала, что главною причиною наших прошлых неудач явилась наша техническая или промышленная отсталость. А сия последняя происходила от недостатка протекционизма»{1503}.
Для поднятия боевого духа армии правые также требовали от правительства немедленно провести закон, который бы после победоносного окончания войны гарантировал государственные пенсии всем раненым, лишившимся трудоспособности, семьям погибших воинов и георгиевским кавалерам, а также предоставлял единовременное пособие тем солдатам-крестьянам, хозяйства которых пришли в полный упадок в результате войны. Поскольку предложенные меры требовали значительного финансирования, проводить их в жизнь предлагалось после войны за счет взысканной с побежденного врага контрибуции{1504}.
Также консервативные круги обращали внимание властей на то, что «святое дело помощи беженцам должно быть постановлено возможно шире». При этом особо подчеркивалось, что речь идет о беженцах русских, так как различные «национальные инородческие организации» и так пользуются широкой государственной финансовой поддержкой. «Хотя среди русских беженцев наиболее бедственною была участь крестьян и вообще простонародья, но весьма тяжелая судьба постигла также мелких правительственных служащих и православное духовенство, в отношении которых правительство уже отнюдь не обнаружило той отзывчивой щедрости, которую оно проявило для инородческих комитетов, оставив в тяжелую минуту бедствия и разорения тех, кто служил ему верою и правдою, почти без всякой поддержки», утверждали правые{1505}. В связи с этим монархические организации требовали от правительства «восстановить в деле помощи беженцам нарушенную справедливость» и принять меры, чтобы «правильным и планомерным возвращением русского населения западного края на родные места после изгнания неприятеля быстро и прочно вновь утвердить разрушенную там врагом русскую государственность»{1506}.
«Рабочий вопрос» в условиях резкого падения благосостояния рабочих и, как следствие, их радикализации, также обращал на себя внимание консервативного лагеря. Правые не раз говорили о необходимости увеличения заработной платы рабочих в соответствии с прогрессирующей инфляцией, об улучшении условий труда, но при этом указывали, что добиваться этого можно только «мирными» средствами, полностью отвергая тактику забастовок и перевода экономических требований в политическое русло. Причем за военные годы отношение к забастовкам и прочим выступлениям рабочих стало еще более суровым, так как любая забастовка в условиях войны трактовалась ими как государственное преступление, поскольку, когда простаивает завод, войска недополучают оружие. Кроме того, подчеркивали правые, рабочие такие же военнообязанные, как и другие подданные царя, но только «одного солдата оторвали от семьи, отправив в окопы без всякого жалованья», другого же, знающего ремесло, «избавили от возможности каждый день получать пулю в лоб», оставили в кругу семьи и выплачивают жалованье. Отсюда делался вывод: рабочие, не желающие добросовестно исполнять свой долг в тылу, должны отправляться исполнять свой долг в окопы{1507}. В.М. Пуришкевич, неоднократно призывавший рабочих не внимать агитации левых партий, призывающих к «праздности» (восьмичасовому рабочему дню), заявлял, что такие требования преступны, когда русские солдаты бессменно сидят в холодных окопах{1508}. К тому же причины забастовок виделись правым больше в агитации левых и немцев, чем в ухудшающихся экономических условиях, поскольку, говорили они, подорожание жизни «все испытывают, и телеграфисты, и почтальоны, и кондуктора, и чиновники мелкие <…>, но мы никогда не слышим о забастовках <…>. Почему же такое нетерпение допустимо для рабочих и недопустимо для всех остальных?»{1509}
Не раз в годы войны правые обращали внимание на вопросы, касающиеся свободы слова, военной цензуры и политики, проводимой оппозиционными органами печати. Если члены Прогрессивного блока настаивали на необходимости освещать все события тыла и фронта во всей их полноте, категорически возражая против действий военных цензоров, изымающих из газет целые статьи и полосы, то правые проявили полное понимание действий властей, выступив защитниками военной цензуры и противниками широкого осведомления армии обо всех темных сторонах жизни общества и государства. Такие вопросы, как свобода печати, полагали они, могут подниматься лишь в послевоенное время, когда первоочередной задачей перестанет быть борьба с внешним врагом. «Думается мне, — отмечал в начале 1917 г. в частном письме член правой группы Государственного совета Н.В. Плеве, — что по нынешним временам не придумаешь тут ничего другого, как подчинение непокорных газет предварительной цензуре и затем наблюдение, чтобы последняя действительно делала свое дело и не пропускала непозволительных статей»{1510}.