- Ты из деревни Назарьево? - переспросил Кирилл Афанасьевич.

   - Истина, товарищ командующий! - В глазах сержанта вспыхнули искорки, словно они загорелись изнутри. - Милая моему сердцу деревушка.

   - И мне эта деревушка мила, - сказал Мерецков. - Я в ней родился и вырос, сержант. Как твоя фамилия?

   - Из семьи Нестеровых, может, слыхали? Мой дед Егор Нестеров первым в уезде поднял красный флаг над домом купца, когда свершилась революция, а батя мой награду - серебряные часы - из рук Семёна Будённого принял, когда в девятнадцатом году громил под Ростовом деникинцев.

   - Значит, ты мой земляк? - Мерецков подошёл к сержанту ближе и крепко пожал ему руку. - Сражайся с немчурой, как твой батя, сынок! Мы с тобой ещё встретимся.

В штаб 2-й ударной армии Мерецков приехал под вечер. Пурга утихла, но снега намело по самое колено. Кирилла Афанасьевича встретил сам генерал Клыков. Был он среднего роста, крепкий в плечах, в его тёмно-голубых глазах таилась грусть. Он вскинул руку к шапке-ушанке, хотел было отдать рапорт, но Мерецков прервал его жестом.

   - Садись, пожалуйста! - Сам сел рядом. - Болеешь?

   - Что-то мотор у меня забарахлил, пришлось немного полежать. - Клыков натужно улыбнулся. - Ночью приступ случился, теперь уже легче. - Помолчав, добавил: - Зарылся немец в землю, и никак его не опрокинуть. Мне бы штук сто танков, и я бы смял вражью оборону.

   - Ишь чего захотел, - угрюмо произнёс Мерецков. - Сто танков... Ставка и половину этого не может нам дать. Москву надо отстоять. - Кирилл Афанасьевич бегло взглянул на карту, когда оба подошли к столу. - Я бы желал проехать с тобой на правый фланг армии, а потом заглянуть к конникам генерала Гусева. Как ты, сможешь?..

Из этой поездки Мерецков вернулся в штаб фронта удручённым. Глубокий снег и бездорожье исключали широкий манёвр. К тому же никак не удавалось наладить взаимодействие с командованием Ленинградского фронта. Трижды порывался поговорить с генералом Хозиным, а ему в штабе отвечали, что генерал уехал в войска.

«Наверное, Хозин сам уклоняется от разговора со мной», - подумал Кирилл Афанасьевич. Позже он писал: «Анализируя ход тогдашних событий, вижу, что и я, и штаб фронта переоценили возможности собственных войск. Не удалось нам найти также правильную форму и верные способы оперативного взаимодействия между армиями Волховского и Ленинградского фронтов. Это можно объяснить отчасти отсутствием контакта между мною и командующим Ленинградским фронтом М. С. Хозиным. В результате удары фронтов пошли по расходящимся направлениям и не совпадали целиком по времени». И всё же ряд мощных атак по немецкой обороне в середине февраля позволил расширить на несколько километров коридор, по которому продвигались наши войска. Теперь уже немцы не могли обстреливать коммуникации 2-й ударной армии.

Ночью, едва Кирилл Афанасьевич уснул, его разбудил полевой телефон. Мерецков дотянулся до стола и снял трубку.

   - Кирилл Афанасьевич, это я, Фёдор Чернов, - забасила трубка хрипловатым голосом. - Тут такое дело... Ты не забыл своего спасителя?

   - Ты о ком, Фёдор? - не понял спросонья Мерецков.

   - О бойце из штрафного батальона рядовом Кречете. Я посылал на него похоронку, а ты написал письмо его матери. Помнишь?

   - Ещё бы не помнить: в бою он прикрыл меня своим огнём, а сам погиб.

   - Жив он, твой спаситель! - громко крикнул Чернов.

   - Ты что, рехнулся, Фёдор? - едва не выругался Кирилл Афанасьевич.

   - Не сгорел он, когда «горючкой» поджигал немецкие танки. Был ранен, добрался до леса, что у самого озера, там его и подобрали моряки военной флотилии, которые взаимодействовали с войсками стрелковой дивизии генерала Князева. В тот день своим артиллерийским, огнём канонерские лодки помогли Князеву отбить атаки противника на участке Вознесенья. Тогда же был высажен отряд бойцов у леса, где твой Кречет бросал бутылки с «горючкой» в танки. Бойцы-то и нашли его у леса и доставили на корабль, а моряки выходили его. Теперь Кречет краснофлотец, плавает на канонерской лодке.

   - Ты видел его?

   - Нет, мне о нём поведал боцман корабля. Его ранило в бою, он лежал в моём полевом лазарете, а его корабль обстреливал огневые точки немцев у Каменной гряды.

   - А почему ты раньше мне о Кречете не сообщил? - спросил Мерецков, плотнее прижимая трубку к уху: на линии появились помехи, и слышимость стала хуже.

   - Я был ранен и почти месяц пролежал в госпитале.

   - А где сейчас этот корабль? Я бы сам побывал на нём!

Фёдор Чернов сказал, что это неосуществимо. Приказом наркома ВМФ адмирала Кузнецова военная флотилия расформирована и передана в состав Волжской военной флотилии. А ещё раньше её корабли были перебазированы в Пермь для зимнего судоремонта. Ныне Кречет уже или в Перми или в Сталинграде, где находятся главная база и штаб Волжской флотилии.

   - Ладно, Фёдор, главное, что парень жив! - чуть громче обычного произнёс в трубку Кирилл Афанасьевич. - Я немедленно сообщу об этом его матери, она сейчас живёт у своей тёти в Москве, на Арбате, неподалёку от моего дома.

   - Как ты это сделаешь?

   - Попрошу свою жену сходить к ней. Теперь о твоём деле, - продолжал Мерецков. - Пока ты лежал в госпитале, обязанности командира полка исполнял твой начштаба, и сразу в полку выявилась слабина, так что наводи там порядок. Сам знаешь, как тяжело нам сражаться с врагом, и тут всем надо стоять насмерть. Ясно?..

С трудом он дозвонился в Москву. Дуня была дома и обрадовалась звонку. В её голосе было столько нежности, что Кириллу Афанасьевичу вдруг захотелось увидеть её, прижать к себе...

   - Как ты, всё хорошо? - едва выдохнул он в трубку. - Я рад... Писем от сына нет? Жаль... Я просил его, чтобы писал тебе. Ладно, постараюсь напомнить ему... Дуняша, помнишь, я рассказывал тебе, как наша машина наскочили на вражеские танки и меня выручил боец Кречет?

   - Тебя он спас, а сам погиб? - отозвалась жена на другом конце провода. - Ну и что, Кирюша?

   - Жив он! - выкрикнул Кирилл Афанасьевич. - Такое, понимаешь, дело. Вроде как с того света боец мой явился. Он рассказал Дуне о чудесном спасении Игоря Кречета и попросил её оповестить об этом Татьяну Игоревну.

Уснуть Дуня уже не могла и долго лежала в постели с открытыми глазами: всё думала о том, как сообщить Татьяне, что её сын жив. Ведь она может разволноваться, а там и до беды недалеко.

Когда наступило утро, Дуня быстро оделась и поспешила на Арбат. Было морозно, снег скрипел у неё под ногами, как сухой хворост. После разгрома немцев под Москвой столица будто заново родилась. Из эвакуации вернулись тысячи беженцев, заработали в полную силу заводы, фабрики и промышленные предприятия. На улицах стало оживлённо, люди спешили на работу, чтобы дать больше военной продукции фронтам: угроза нового наступления врага ещё не была полностью снята.

Арбат был недалеко, и минут через двадцать Дуня вошла в подъезд дома по адресу, который ей оставил муж. Уняв охватившее её волнение, она нажала на кнопку звонка, и ей сразу открыла дверь женщина средних лет. У неё было приятное розовощёкое лицо, живые, с лёгким прищуром глаза.

   - Татьяна Кречет здесь живёт? - спросила Дуня.

   - Да, - улыбнулась женщина. - Это я. - А про себя подумала: «Наверное, пришла лечить зубы».

   - У меня к вам дело...

   - Кто вы?

Дуня назвалась. Лицо у Татьяны вспыхнуло, а глаза забегали.

   - О вас мне Кирилл Афанасьевич рассказывал. Проходите, пожалуйста.

Она закрыла дверь и позвала тётю. Ася Марковна вышла из своей комнаты, на ходу раскручивая бигуди.

   - О, да у нас гости! - воскликнула она, поддерживая рукой копну волос, свисающую на плечи. - Простите, как вас величать?

   - Мерецкова я, Евдокия Петровна.

   - Я Ася Марковна, тётя Татьяны. Вы пришли как раз вовремя, мы сейчас будем пить чай с бубликами.