Сталин закрыл папку, затем поднял трубку прямого телефона. Ему ответил Берия.

   - Зайди ко мне, Лаврентий...

Берия вошёл в кабинет, сел в кресло и начал листать свой блокнот. Сталин говорил по телефону с генералом Ватутиным, уточняя обстановку на Западном фронте, который после ареста генерала Павлова возглавил нарком обороны маршал Тимошенко, а его заместителем стал генерал Ерёменко. Наконец вождь положил трубку и, глядя на Берию, жёстко произнёс:

   - Дело Мерецкова - сущая липа! - Он взял со стола папиросу, закурил и добавил: - Мерецкова из-под ареста освободить, вернуть ему форму генерала армии, Звезду Героя Советского Союза и всё остальное, что было изъято во время ареста. Завтра в десять часов утра он должен быть в моём кабинете при всех своих регалиях!

   - Слушаюсь, Коба! - Берия вскочил с кресла.

Сталин так посмотрел на него, что у Лаврентия Павловича защемило сердце.

   - Не Коба я, а товарищ Сталин! И чтобы этого слова я от тебя больше не слышал, иначе... - Он замялся, сжал горящий окурок пальцами и бросил его в пепельницу. – Сам знаешь, что потом может быть. Сегодня ты комиссар государственной безопасности, а завтра можешь им не быть. Вождь заметил, как по лицу Берии мелькнула улыбка. Что смеёшься? Кто спас тебя от ареста в тридцать восьмом? Ежов хотел набросить тебе петлю на шею, а я тебя защитил.

   - Я этого не забыл... - обронил Берия.

   - Что, совесть заговорила? Ну-ну, - Сталин усмехнулся и уже мягче продолжал: - Генералы Жуков и Василевский говорили мне, что на Лубянке сидят ещё несколько военных. Перепиши всех и завтра к девяти вечера принеси мне список. Идёт кровавая война, и нам крайне нужны опытные командиры.

   - Слушаюсь, товарищ Сталин, - отрапортовал Берия, и, хотя он бодрился, на душе у него было муторно.

С тех пор, как арестовали мужа, Дуня не знала покоя. Хорошо ещё, что рядом был семнадцатилетний сын, он разделял её печаль. Но однажды, когда сын ушёл в школу, она начала перебирать старые фотокарточки, где была заснята с мужем, и ей стало очень больно от мысли, что её Кирилл страдает невинно. Дуня не сдержала слёз.

«Поплачь, голубка, и тебе станет легче», - сказала она себе.

Но легче ей не стало. А под вечер, когда из школы вернулся сын, он подлил масла в огонь, заявив, что отнёс военкому заявление с просьбой призвать его на военную службу.

   - Хороший полковник, мне он понравился, - выразил свои чувства Володя, побывавший на приёме у военного комиссара. - Обещал послать меня учиться на танкиста.

   - Что ты задумал, сынок? - встревожилась мать. - А как же я, с кем останусь?

Володя увидел, как у матери под глазом забилась тонкая жилка и вся она как-то вдруг сникла, лицо пошло белыми пятнами. И голос у неё изменился, начал дрожат!.. Ему стало жаль её, но отказаться он не мог.

   - Ты же сама говорила, что в Москве формируется народное ополчение, ребята, чуть постарше меня, целыми классами уходят защищать столицу, - сказал он, волнуясь не меньше матери. - Почему же я должен отсиживаться дома? Вряд ли тебе самой это понравится.

   - Я тебя понимаю, сынок. - Дуня подошла к нему и, присев рядом на диван, ласково взглянула ему в лицо. - Давай ещё подождём немного. Пока не всё ясно с арестом отца: то ли это какая-то ошибка, то ли вправду он в чём-то провинился. Военная служба не сахар, может, где и лопнула нужная струна, а с него спрос. Как бы его не оклеветали - вот чего я боюсь. Может, потому и не дают мне свидания с ним?

   - Идёт следствие, мама, и свидание с ним не положено, такой у чекистов порядок. Но я согласен с тобой: давай ещё неделю подождём.

Дуня ушла на кухню и стала готовить ужин, а Володя ушёл к себе в комнату и сел за уроки. Он был всё ещё под впечатлением своего визита в военкомат. Седой полковник с угрюмым лицом прочёл его заявление, отложил в сторону и сказал насмешливо-весёлым голосом:

   - Если желаешь идти служить в Красную Армию, я тебе помогу, хотя дело это трудное. По возрасту ты не подходишь... Конечно, на фронт я тебя не пошлю, - продолжал военком. - Надо прежде научиться бить врага. - Полковник открыл папку и нашёл в ней какую-то бумагу. - У меня есть возможность послать тебя учиться в Бронетанковую академию. Есть там своего рода подготовительный класс... Желаешь? Так сказать, «броня крепка, и танки наши быстры...»

   - «И наши люди мужества полны», - подхватил Владимир, улыбнувшись.

   - Вот-вот, и у тебя, должно быть, есть это самое мужество, но его нужно в себе пробудить, - философски заметил военком. Он встал и заходил по кабинету. - Я сам обожаю танки. Сидишь в бронированной машине, водитель жмёт, как говорится, на все педали, а ты бьёшь из пушки или пулемёта по врагу. И сразу видно, кто ты такой и на какое ремесло пригоден. А наше военное ремесло, Володя, очень тяжёлое, зато оно самой что ни на есть высокой пробы и ценится нашим народом. Погоди, ведь у тебя отец военный с юношеских лет, неужто не рассказывал?

   - Бывало, и рассказывал, - замялся Володя. Он боялся, что полковник вдруг спросит, где отец и почему он не пришёл с ним. Но тот снова заговорил о том, как ему по душе танк.

   - Конечно, в бою пуля и тебя может укусить, но в танке такое случается редко, а вот в открытом поле настичь тебя может скорее. Ну как, пойдёшь в танкисты?

   - Согласен! - выдохнул Владимир. - Но я бы хотел ещё поговорить с мамой.

«А вот мама-то и не одобрила пока мой выбор», - взгрустнул Владимир, решая задачу по математике. - Ничего, батя меня поддержит, потому как сам военный...»

Дуня же, готовя ужин, всё гадала, когда, наконец ей разрешат навестить мужа. Вчера она ходила на Лубянку. Дежурный капитан сразу же принял её, едва она вошла к нему в небольшую комнату.

   - Вы кто? - спросил он. В окно светили лучи солнца, и он прищурил глаза.

   - Я жена генерала армии Мерецкова, мой муж находится в камере уже почти три месяца, и я ещё ни разу не имела с ним встречи. Может быть, сегодня мне разрешат навестить его? Я вас очень прошу...

   - У меня, Евдокия Петровна, нет на этот счёт полномочий, но я доложу своему начальству вашу просьбу.

Она вскинула на него печальные глаза.

   - Откуда вы знаете, как меня зовут?

Капитан, однако, ничуть не смутился, наоборот, в его чёрных глазах вспыхнули весёлые искорки. Он сказал, что однажды был в камере у её мужа и тот спросил, не при ходила ли на Лубянку его жена, и назвал её имя.

   - Ах вот как, извините, - смутилась Дуня.

Пока он звонил, она вышла из комнаты.

Через несколько минут дежурный пригласил её и сообщил, что в настоящее время её мужа осматривает врач, поэтому свидание не состоится.

   - Приходите завтра к десяти утра, - предложил капитан.

   - Спасибо вам, - промолвила Дуня, однако не уходила. - Скажите, он болен?

   - Нога у него чуть опухла. - Капитан участливо посмотрел на неё. - Он что, ваш Мерецков, был когда-то ранен в ногу?

   - Ещё в Гражданскую войну в боях под Казанью белоказак выстрелил в него в упор. Тогда могла быть гангрена, но врачи спасли его...

Домой Дуня вернулась чуть повеселевшая. Наконец-то завтра она увидит Кирилла. Когда сказала об этом сыну, тот тоже повеселел.

   - Я очень волнуюсь, мама, - признался он. - А вдруг отца там били?

   - Да ты что, сынок? - удивилась Дуня. - За что его бить-то? Он ведь не только генерал армии, но ещё и Герой Советского Союза! Нет, твой батя человек заслуженный...

Сталин выполнил обещание, данное Жданову. Генерал армии Жуков улетел в Ленинград принимать фронт у старейшины Наркомата обороны и верного друга вождя маршала Ворошилова. Направляя Георгия Константиновича в Ленинград, Сталин написал Клименту Ефремовичу записку: «Передай командование фронтом Жукову, а сам немедленно вылетай в Москву».

«Клим наверняка обидится, - подумал Сталин. - Ну и пусть! А если взбунтуется - получит от ЦК партии такой удар, от которого не скоро оправится. Да и оправится ли? Надо воевать по-современному, а он всё ещё видит себя на рысаке с шашкой в руке».