Кирилл Афанасьевич молча взял рюмку и вмиг опорожнил её.

   - Вот теперь я вижу, Иероним Петрович, что у тебя начальник штаба не только умеет проводить учения, но и не прочь выпить! - засмеялся Тухачевский.

   - Он человек воспитанный, соблюдает субординацию: увидел, что замнаркома опорожнил рюмку, тогда и свою выпил, - усмехнулся Уборевич.

   - Своего рода тактика, но не на поле брани! - пошутил Тухачевский. - Так вот о вашей идее насчёт включения танков в штат стрелковых полков, - весело продолжал он. - В Красной Армии ещё маловато танков, но мы будем форсировать их производство, ибо война будущего - это война моторов! Правда, Клим Ворошилов, мой теперешний нарком, с этим не согласен, и ему вторит его боевой друг Семён Будённый, до мозга костей преданный лошадям. Но я стою на своём. Да, Варшаву в двадцатом году я не взял, тому было немало причин, но кто мне запретит ратовать за танки и моторы для Красной Армии?

«В нём уже заговорил коньяк, - подумал Мерецков, наблюдая за Тухачевским. - И всё же он сам признает, что Варшава на его совести».

   - У тебя, Михаил Николаевич, немало боевых заслуг, Варшава была на закуску, но проглотить её не удалось, - промолвил Уборевич. - Ну и к чёрту её, Варшаву! Уже за то, что в марте двадцать первого года ты подавил Кронштадтский мятеж, командуя 7-й армией, тебе надо при жизни поставить памятник. Что, разве я не прав? А ещё раньше ты дал жару адмиралу Колчаку[13]... Нет, у тебя заслуг столько, сколько волос на моей голове.

   - Иероним Петрович, чего ты, голубчик, прибедняешься? - добродушно упрекнул Уборевича замнаркома. - У самого-то не меньше заслуг. Ты вот лучше ему, Мерецкову, помоги осилить науку побеждать.

   - Он её уже осилил, а когда начнётся война, на деле покажет, как надо бить врага! - весело ответил Иероним Петрович.

Мерецков предложил наполнить рюмки.

   - А за что выпьем? - спросил Уборевич.

   - За то, чтобы в каждом из нас жило высшее искусство! - едва не продекламировал Тухачевский.

Когда все опорожнили рюмки, Мерецков спросил:

   - Михаил Николаевич, что значит высшее искусство и в чём его корень?

Тухачевский снисходительно улыбнулся, поведя бровями.

   - А то, Мерецков, почаще заглядывай в книги, - сказал он без укора. - Читал Монтескье? Так вот сей гений советует убеждать человека, когда не следует принуждать, руководить, когда не следует повелевать, - это и есть высшее искусство!

   - Кажется, Монтескье сказал, что законы воспитания - это первые законы, которые встречает человек в своей жизни? - спросил Кирилл Афанасьевич, хитро прищурив глаза.

   - А ты, Мерецков, не так прост, как я думал! - добродушно чертыхнулся замнаркома. - И всё же ты знаешь в военной науке меньше, чем я!

   - Потому-то и слушаю вас, Михаил Николаевич, чтобы знать больше, учусь понимать военную науку, чтобы, как вы говорили, быть не Наполеоном, а хотя бы чем-то похожим на него.

Тухачевский пристально посмотрел на начальника штаба, и в его глазах тот увидел огоньки.

   - Запомни, Мерецков, будущее - за танками и авиацией, плюс к тому артиллерия! Надобно лишь уметь ими распорядиться на поле брани. - Он попросил Уборевича дать ему закурить. - У меня кончились папиросы. Ещё махнём по рюмашке, и мне пора, друзья, в гостиницу. А завтра с утра на поезд!

На другой день перед отъездом в Москву Тухачевский зашёл в штаб в сопровождении Уборевича. Увидев его, Мерецков вскочил с места и собрался было отдать рапорт, но замнаркома остановил его жестом:

   - Не надо рапортовать, Кирилл Афанасьевич. Скажите, как вам тут служится?

   - Хорошо, Михаил Николаевич, - улыбнулся Мерецков.

   - Мне кто-то говорил, что вам хочется послужить на Дальнем Востоке. Это правда?

   - Я готов служить в любом месте, куда меня сочтут нужным послать! - Лёгкая тень набежала на лицо Кирилла Афанасьевича. - А вообще-то хорошо, когда начальника или командира переводят из одного района в другой: есть возможность изучить различные театры военных действий на случай войны.

   - Что верно, то верно, - согласился Тухачевский.

По лицу Уборевича скользнула улыбка.

   - У меня, Михаил Николаевич, медвежьей болезнью никто не страдает, а тем более Мерецков, - сказал он. - Будь моя воля, я бы давно назначил его командующим округом.

   - А ты напиши об этом в аттестации, Иероним Петрович, мы с наркомом Ворошиловым рассмотрим твоё предложение. - Тухачевский взглянул на Мерецкова. - Сколько вам лет?

   - Тридцать восемь!

   - Зрелый возраст, так что, Иероним Петрович, подумай о своём кандидате. - Михаил Николаевич подошёл к Мерецкову и пожал ему руку. - Учения вы провели отлично!

   - Старался, товарищ замнаркома! - растрогался Кирилл Афанасьевич.

Пожалуй, не меньше Мерецков волновался, когда узнал, что к ним на учения, связанные с теорией глубокого боя, едут начальник Генштаба Красной Армии Егоров и поенные делегации некоторых соседних государств.

   - Что, поджилки трясутся? - усмехнулся Уборевич.

   - Есть немного, - признался Кирилл Афанасьевич.

Но учения прошли, как говорится, без сучка и задоринки. Войска действовали слаженно, чётко. Огонь по противнику умело вели и пехота, и артиллерия, и танки. Авиация метко бомбила передний край. Егорова так захватило зрелище «боя», что ему захотелось покинуть укрытие, чтобы ощутить дыхание «войны».

   - Ну, что я могу тебе сказать, Иероним Петрович, - улыбнулся Александр Ильич Егоров. - Начальник штаба у тебя весьма подготовлен. Пожалуй, я охотно взял бы его к себе в Генеральный штаб.

Мерецков отчего-то залился краской.

Когда этот разговор шёл в Минске, в Москве, в Наркомате обороны, уже была решена судьба Кирилла Афанасьевича: нарком Ворошилов назначил его начальником штаба Особой Краснознаменной Дальневосточной армии - ОКДВА. Наверное, тут не обошлось без вмешательства Тухачевского. Поехал Мерецков на Дальний Восток в январе 1935 года не один, а с группой командиров. Он не знал, чем это было вызвано, да и не интересовался. Когда из Минска прибыл проездом в Москву, то поспешил в Наркомат обороны, чтобы ему оформили билет на прямой поезд до Хабаровска. Пока делали это, он зашёл в буфет и увидел Будённого, который пригласил его к своему столику. Мерецков не отказался.

   - Что, едешь на Дальний Восток? - спросил Семён Михайлович.

   - Еду, - подтвердил Мерецков.

   - Тебе повезло, Кирилл: армией там с двадцать девятого года командует Василий Блюхер[14], - сообщил Будённый. - Ты с ним знаком?

   - Лично нет, но слышал о нём ещё в Гражданскую войну.

   - Блюхер - человек легендарный. Кто первым в восемнадцатом году получил орден Красного Знамени? Блюхер! Кто дал отпор гоминдановцам во время заварухи на КВЖД? Блюхер! Кто в тридцатом году получил орден Красной Звезды? Блюхер! А чуть позже к его наградам прибавилась и самая главная - орден Ленина. Ты знаешь, Кирилл, я славой не обделён, но по-хорошему завидую Блюхеру. Так что кое-чему по части военной науки ты у него научишься.

Мерецков всё порывался спросить у Семёна Михайловича, откуда тот узнал о его поездке на Дальний Восток, да всё не мог, пока говорил Будённый. Вот он умолк, и Кирилл Афанасьевич задал ему этот щекотливый вопрос.

   - Откуда? - переспросил Семён Михайлович. - Нарком Ворошилов сказал на совещании о перемещении по службе лиц начальствующего состава Красной Армии в те районы, где запахло порохом. Это западная граница и Дальний Восток, где бряцают оружием япошки. У меня на них тоже зуб ещё с тех пор, как воевал там в Русско-японскую войну, но меня туда нарком не пошлёт: годы не те... И потом, есть уже приказ о твоём назначении к Блюхеру. Но ты скоро снова вернёшься в Москву.

   - Нет уж, спешить не стану, я хочу побольше набраться боевого опыта, - возразил Кирилл Афанасьевич. В его словах не было ни бравады, ни лести в адрес своего бывшего командарма, ни зависти, ни лукавства: с Семёном Михайловичем он всегда был прям и честен и не обижался, когда тот за что-нибудь его критиковал.