В Гегарде мы впервые встретили «сталактитовую» резьбу под сводами и тему зооморфного близнечного мифа: бык быка поднимает на рога (сравните со славянским мотивом, наблюдаемым в силуэтах кратеров на Луне: «Брат брата на вилах держит», – так однажды украинская крестьянка в степи под Одессой в полнолуние объяснила мне действо, происходящее на спутнике нашей планеты).

Ветер, сильный ветер, пришедший с Арагаца, гуляет по Еревану. По тротуарам в небольших смерчах пляшут и вальсируют мусор и сухая листва, поднимается пыль и запорошивает глаза. На площади Республики подсвеченные струи фонтанов готически взлетают, подчиняясь музыкальному ритму. Ветер срывает с мелодии брызги и окропляет праздничную толпу. Вокруг полно французов, прибывших на международный кинофестиваль. Парковка перед гостиницей зарезервирована для кортежа мэра Парижа, в чьей компании – Клаудия Кардинале и Фанни Ардан.

На площадях и в кальянных можно увидеть стамбульских и иранских армян, предпочитающих проводить отпуск на исторической родине; много армян из Ирака – эти были вынуждены перебраться в Армению после начала в Месопотамии войны.

Улицы многолюдны и приветливы. Юная девушка свободно подсаживается на парапет к мужчинам, годящимся ей в деды, и вполголоса о чем-то увлеченно с ними говорит. Что, кроме уважения к старшим, может связывать два возраста? – европейская ментальность не способна это объяснить.

Фонтаны гаснут, и только ветер рябью размазывает скромные огни ночного города по водной глади.

Мы сидим в ресторанчике, закусываем тутовку летней долмой (вместо мяса в виноградных листьях – нут и травы). Писатель Арис Казинян рассказывает: «Когда-то военные действия проходили в пятидесяти километрах от Еревана. Столицу окружали леса, теперь они вырублены, но свое дело деревья сделали: согрели город. В начале девяностых вся Армения была обесточена. В каждой квартире стояла буржуйка, стены домов чернели сажей. В подъездах не было дверей – они были пущены в топку. В ясные дни матери выносили детей из квартир с обледенелыми стенами на улицу – согреться на солнце. Дорога в Иран, до границы с которым от Еревана 400 километров, звалась «дорогой жизни». Иран помогал и помогает. За тысячу лет армяне не прибавили в численности населения. Вышла ничья с небытием. Но творчески мы его победили».

Благодарные большеглазые дети, получившие за банку красной смородины тысячу драм (восемьдесят рублей). Длинный зеленый язык горнолыжной трассы, рассекающей лесистый склон над Джермуком. Пугливый ослик на пригорке, стоящий по шею в закатном солнце и приплясывающий от щелчков затвора фотоаппарата. Серебряное полотно, пролитое полнолунием на поверхность Севана. Одинокий таинственный хачкар, высеченный в скале. Притяжение гор, влекущих подняться в них и раствориться в дали над монастырями Санаин и Гндеванк.

Бюраканская обсерватория по дороге на Арагац. Ее основатель академик Виктор Амазаспович Амбарцумян изучал здесь галактики с активным ядром, до сих пор остающиеся предметом пристального внимания ученых. Территория обсерватории – прекрасный парк, ухоженный, со сложным рельефом, сочлененным подвесными мостками, с двумя выглядывающими из листвы башнями телескопов. Из ковра барвинка вдоль тропы вспархивают тучи мотыльков.

Научная работа заглохла; лишь изредка здесь проводятся астрофизические симпозиумы. Сотрудники обсерватории водят экскурсии и время от времени приоткрывают купол, чтобы окунуть телескоп в пучину Вселенной. Мы какое-то время играем с приблудившейся кусачей дворняжкой, пасемся у тутовых деревьев, пачкая пальцы чернильным соком шелковицы, и заглядываем в дом-музей Амбарцумяна. Экспозиция состоит из семейных фотографий, библиотеки научных журналов, образцов полезных ископаемых Армянской ССР и парадного портрета, изображающего академика в кабинете за рабочим столом, почему-то с книгой «Здравоохранение СССР» под рукой.

В Армении часто звучит русская речь. Русский изучается в школе, много рекламы на русском, и всё, что связано с техникой и технологиями, тоже по-русски, хоть иногда и с местным колоритом: например, «ХОДОВИК – СМАЗКА – МОТОРИСТ» вместо: «ХОДОВАЯ – ЗАМЕНА МАСЛА – РЕМОНТ ДВИГАТЕЛЯ».

В горах пастухи и крестьяне жуют маковое семя; это добавляет выносливости. Здесь высок метаболизм и велико прямодушие: много работы, много еды и непременна крепкая тутовка.

Стоит только заглянуть в нищий крестьянский дом, как тут же усаживают за стол, вынимают из тандыра горячий хрустящий лаваш (чем выше в горы, тем он солонее), достают огурцы, помидоры, травы, сыр, выпивку…

Ущелье, в котором течет Дзорагет, образующий слиянием с Памбаком реку Дебед, – это несколько десятков километров полета над бурлящей водой, после вчерашнего шторма полной селевых мутных сходов; дома, стоящие на сваях, – над водой и на склонах, с многоярусными этажерчатыми верандами, по которым носятся дети; это сосредоточенные ловцы речной форели на мостах, неотрывно наблюдающие за кончиком удилища и готовые подсечь радужную рыбешку, бьющуюся на крючке кольцом…

Годы независимости очистили воды реки, куда раньше опорожнялись технические резервуары медного производства. «Тогда здесь даже лягушек не было», – говорит Тофик Манукян, 65 лет, выпускник московского Института стали и сплавов, присевший к нам поболтать во время спонтанного пикника на рыночной площади городка Туманян. Тофик среди прочего рассказывает, что ударно-комсомольское строительство гидроэлектростанции, которую мы миновали выше по течению, описано Мариэттой Шагинян в романе «Дзорагэс» (1931).

Мы вычерпываем и выскребываем ложками половинки арбуза, выпиваем по чашечке густого кофе и едем к Микояновскому мемориалу: легендарный МИГ‑21, целехонький, стоит на бетонном постаменте, у него даже крутится переднее цельнорезиновое шасси.

Дорога вдоль Дзорагета и Дебеда идет параллельно железнодорожной колее, перелетающей с берега на берег по мостам с опрокинутыми вниз арочными горбами. Пролеты их расположены так высоко, что, оглядываясь вокруг, восхищаешься мужеством машинистов, когда-то осмеливавшихся тянуть над этими провалами составы. Теперь шпалы заросли травой, и на рельсах пасутся коровы и ослики.

Ласточки пронизывают темные своды монастыря близ Санаина, сшивают многосоставное храмовое пространство и уносят вверх свои «ки-ир, ки-ир»… Вокруг – высота и покой; взгляд следует за уходящими в гору воздуха луговыми террасами, грядами, холмами, покрытыми волнами садов.

Душа народа с неизбежностью становится похожа на тот ландшафт, который ее окружает.

На прохладном Севане столпотворение туристов и вечный праздник. Вдоль обочины встречаются лавки, у которых зазывалы заговорщицки мотают головой и разводят руками. Так они показывают, какого размера у них рыба в холодильнике. Форель в Севане четырех видов, два из которых почти утрачены. Кроме форели здесь водится вкуснейший сиг, какового, тушенного с картошкой и помидорами, нам и подают в глубокой сковородке, когда мы сидим над красной горой из раков, потягивая вкусное армянское пиво. Слева от меня капитан корабля «Киликия» Карен Балаян, два десятилетия потративший на строительство своей мечты – копии среднеразмерного торгового судна времен возрождения армянской государственности на малоазийской территории Киликии в XI веке. Спокойным тихим голосом Карен рассказывает, что после вчерашней бури, которая застала нас на Арагаце, его корабль, не имея надежного причала, получил пробоину в корпусе от сваи и лишился мачты. «Севанцы такого шторма еще не видели, – говорит Карен, несколько лет назад проведший свой корабль вокруг Европы, с зимовкой в Венеции. – Мы всю ночь откачивали воду и заделывали дыру».

Справа от меня сидят мой однокурсник Давид Пахчанян и его компаньон Ашот Асланян. Они были среди тех студентов МФТИ, что в 1988 году организовали выезд спасательного отряда в Спитак, и сейчас уже шесть лет озабочены одним большим подвижническим делом. Вместе с десятком других предпринимателей они строят в Ереване старшую школу «Айб». Уже построен учебный корпус и разработаны учебные методики, отобраны учителя и ученики; осенью начнется первый учебный год. Спортивный лагерь, который строится «Айбом» на берегу Севана и где дети будут отдыхать и обучаться морскому делу, станет пристанищем для «Киликии».