- Ну, не хочешь, как хочешь, - равнодушно ответил крот и сменил объект спасения.

* * *

Медведь сидел на берегу реки. Его полуслипшиеся не то от счастья, не то от усталости глаза как-то нежно и трепетно осматривали знакомое с детства русло. Здесь, у воды, по-прежнему стоял туман. Ветер не трогал его. Казалось наоборот - он согнал его с полян и просек сюда - в низину и здесь им играл.

Туман гулял свободно и раздольно, то поднимаясь вверх, гонимый восходящим потоком, то пышными клубами падал вниз, скрывая волны и растворяя берега. И во всём этом чувствовалось что-то такое, что невозможно оспорить. Что-то такое, что можно только принять. Принять со всеми излишествами и всеми бре╛шами. Принять как неразделимое целое, и лишь принявши, почувствовать себя частью этого целого.

Медведь всматривался во всё это с какой-то детской неподдельной улыбкой, той улыбкой, которой в другое бы время постеснялся, той, которая исходит не из глубин созна-ния, приспособленной к окружению и обстоятельствам, а неосознан╛ной, неконтролируемой. Он просто улыбался.

Он не видел реки, но это было неважно. Он знал, что она там - внизу. Что она никуда не делась и не могла, что она всегда была, есть и будет, ибо так уж устроено природой. Он знал, что порядок этот никто и никогда не изменит, что реки будут течь, ветры дуть, а зимы сменяться вёснами.

Он закрыл глаза, но в сознании продолжала стоять всё та же удивительная и не ценимая ранее картина. Он не видел, как с ветки клёна оторвался багровый лист и, подхваченный ветром закружился в прощальном танце увядания. Он не видел этих замысловатых па, он не знал, что лист оторвался и умер, он не почувствовал, как, уже мёртвый, он опустился ему на плечо. Он спал...

* * *

Обойдя с важным видом место предполагаемых раскопок и, измерив шагами соответствующие длины, крот приступил к работе. Реактивный способ копки, подумав, он решил сохранить в тайне, потому как способ этот до конца им не освоен, а позориться перед ежом дюже не хотелось.

Начал по старинке, но уже через несколько минут понял, что такими темпами страуса не спасти. Поразмыслив немного, он решил план подкорректировать и для начала прокопать только отверстие к голове страуса, чтобы тот не задохнулся, а остальное в крайнем случае можно докопать и завтра.

Приблизительно на половине пути он снова подкоррек-тировал план, решив, что можно докопать и после╛завтра, а то и вообще не докапывать. "Пусть, - думал он, - торчит здесь, пока не расскажет все секреты копки, а уж там я его, может, и отко╛паю. Придётся, правда, кормить его два раза в день и воды приносить, ну да ладно - ради такого дела можно. Впрочем, двух раз, пожалуй, тоже многовато. Хватит с него и одного".

Заканчивал тоннель он уже в полном отсутствии благо-род╛ства.

Когда последний кусок земли был благополучно вы-швырнут наружу, по тоннелю пронёсся глубокий протяжный вдох, едва не засосавший и самого крота.

- Дыши, дыши, - вернулась к кроту толика милосердия. - Воздух сегодня, - он втянул носом, - наисвежайший.

- Да уж, - присоединился к пожеланию ёжик, - кстати, носом-то оно и правиль╛нее будет.

- Да уж, да уж! - в свою очередь присоединился к присо╛единению крот и ответственно помотал мордой. - Кстати, может, пошире прокопать?

Вместо ответа послышалось только какое-то неясное шебур╛шание.

- Страус, ты живой? - задал крот глупый вопрос, но страус ответил ещё глупей и даже не без доли любопытства.

- Где?

Ответ поставил в тупик.

- Чего где? - не понял крот и вопросительно заглянул в лунку.

- Где страус? - снова полюбопытствовала лунка.

- Здрасте! - выдержав паузу, сам с собой поздоровался крот. - Ты чего, страус, себя не узнаёшь?

Страус тоже выдержал паузу и не то с гордостью, а не то с обидой ответил:

- Я не страус. Я червяк!

"У-у", - подумал о чём-то ёжик и попытался улыбнуться.

"Бедный. Бредит, - тяжело вздохнул крот. - Надо вытаскивать, а то, чего доброго, ласты отбросит, или копыта откинет, или, чего у них там - у страусов, жабры склеит. И не видать мне тогда секретов".

Положение осложнилось. Конечно, нужно было что-то решать, да только что можно было придумать? Его скромные возможности и малень╛кие габариты ставили операцию спасения под сомнение. Помощи ждать было неоткуда, а время работало явно не на него. Необходимо было какое-то альтернативное решение, и от решения этого зависело - успеет страус передать секреты мас╛терства или нет.

Раздираемый жуткими сомнениями, крот решился. Мед-ленно повернувшись к учителю спиной, он бросил тучный взгляд на слабо видневшийся свет в конце тоннеля, затем наклонился и, так же медленно выкопал углубление для передней части туловища. Несколько раз он глубоко вздохнул и, наполнив лёгкие, наклонился.

- Ничего, что я к вам спиной? - полюбопытствовал он у учителя и на этом счёл приготовления законченными.

А ёжик в это время отчаянными усилиями пытался вы-свобо╛диться из злополучного дерева. Он даже уже умудрился вытащить одну лапу и теперь, неистово болтая ею взад и вперёд, расшатывал крепкое сцепление.

Уже намечался явный прогресс. Уже появился небольшой люфт, как из дырки в земле, словно из гигантского рупора, вырвался наружу небывалой боли крик, и земля вспенилась. От испуга ёж так рванул конечности, что добрая половина колючек выткнулась из дерева, а недобрая половина выткнулась из ёжика. Уж не знаю, от боли ли или от страха, но ёж свернулся в клубок и заорал:

- Помогите, спасите! Страус крота сожрал.

Он высунул из клубка глаз и, заметив, что бурлящая земля медленно, но верно приближается к его дереву, высунул ещё и лапу. Нет. В бога ёжик, конечно, не верил, но на всякий случай осенил землю знаменьем.

Не помогло. Земля по-прежнему ревела и разлеталась во все стороны, оставляя за собой приличной ширины канаву. Добравшись до дерева, или, вернее, упершись в него, земля остановилась, а когда пыль осела, из неё вылез сияющий от радости и гордости крот. Способ работал.

- Ну как? Видал? - скрестив лапы на груди, спросил он у ежа в надежде услышать от того возгласы удивления и восхище╛ния, но ёж ответить не успел.

Пленившее его дерево издало подо╛зрительный скрип, и повреждённая корневая система дала сбой. Дерево качнулось, отчего верёвки, которыми были связаны все представители его вида, натянулись и запели.

Песня оказалась короткой и невнятной. Верёвки и те не успели насладиться ею. Сначала нижняя, а следом и верхняя пшикнули и, испустив сноп искр, порвались.

Описав в воздухе замысловатую дугу и продолжая угрожа╛юще искрить, освещая испуганную и виноватую морды ежа и крота соответственно, они быстро разобрались с ситуацией и, вычислив обидчика, отлетели в его сторону.

Вообще-то до этого крот особой реакцией не отличался, но, видимо, таланты его имели свойство раскрываться только в экстренных ситуациях. В общем, крот успел отскочить...

Крот успел. Страус - нет.

Верёвки, как ядовитые змеи, впились в страуса и, жужжа и стрекоча, принялись жалить и кусать невинную плоть. Истошный сдавленный крик вырвался из страусиной глотки, и в воздухе запахло жареным. Последнее, что видел ёжик, это глаза. Налитые кровью, глаза вепря, готового порвать всё живое, встретившееся на пути. Глаза, которые и врагу в страшном сне не посоветовал бы увидеть, которые, он знал, будут преследовать его всю оставшуюся жизнь.

Того, что произошло следом, он уже не видел. От страха он потерял сознание.

А вот крот сознания не терял. Он потерял совесть и пото-му смотрел на происходящее с долей цинизма, время от времени убеждая себя - "это не я, они сами". В конце концов он набрался смелости, или, скорее, наглости, и подошёл к краю канавы.

- Ты уж извини, страус. Я бы и рад помочь, но с детства верёвок боюсь. Я же ведь не такой смелый, как ты.

Крот потупил взгляд и, тщательно скрывая выворачива-ющу╛юся наружу улыбку, как бы невзначай, добавил: