Слова сливались, уже почти ничего не было видно, и он торопился.

«Дорогой товарищ Сталин!…»

Связной подтолкнул Кольцова к низкой двери блиндажа, и сам вошел следом.

— Принимайте пополнение!

— Тише ты, — сонным голосом отозвался пожилой краснофлотец, читавший растрепанную книжку у коптилки, видно, дневаливший тут.

Блиндаж был просторный, в тусклом свете коптилки, мерцавшей на столе, вырисовывались невысокие нары, на которых спали люди. Или блиндаж только казался таким большим, поскольку свет был слаб, и дальние углы терялись во тьме.

— Назначен к вам в разведку, — сказал Кольцов. Где командир?

— Командир спит. Давай устраивайся, раз назначен.

Дневальный показал на нары, и Кольцов удивился такой беспечности: ни проверки документов, ничего. Уже забираясь в промежуток между спящими, догадался: видно, звонили из штаба, предупредили о его приходе, а дневальный и связной, приведший его, давно знаком. И проверка документов будет, как проснется командир. Не только проверка документов, а и вообще его, Кольцова, пригодности к разведке, о чем предупреждали в штабе.

Связной пошептался минуту с дневальным и ушел. Тихо стало в блиндаже, так тихо, что и не верилось в присутствие тут многих людей: никто не сопел, не храпел, не бормотал во сне. Одно слово — разведчики.

Когда десять дней назад Кольцов попал в медсанбат, не думал, что так скоро выберется оттуда. Но переломов и никаких серьезных травм у него не оказалось, головокружения и гул в голове быстро прошли, и уже через неделю он почувствовал себя в медсанбате очень даже неуютно. Кругом люди с такими ранениями, что и представить страшно, а он, как сачок между ними. На него даже медсестры приходили глядеть, на счастливчика, которого и штыками кололи, и пулями били, и осколками полосовали, а все не всерьез. Будто он заговоренный какой.

— Долго жить будешь, старшина, обходит тебя косая, — сказал ему как-то краснофлотец, которому взрывом ушибло грудь, и он лежал пластом не в силах даже приподняться для малой надобности!

И тогда измаявшийся от стыда Кольцов вдрызг разругался с врачами: выписывайте, а то сам уйду. Убеждали, говорили, что раны у него непонятные, незнамо как скажутся в дальнейшем. А он свое: руки-ноги целы, остальное заживет. А насчет дальнейшего: если немцев не отбить, так никакого дальнейшего не будет…

Выписали. Пришел он обратно в бригаду, а никого из своих нет, все полегли в тех окопах боевого охранения, немногое же уцелевшие — в госпиталях. И опять вышло, что старшина I статьи Кольцов — один такой везучий.

Выложил он комиссару все начистоту: и как немецкую атаку проворонили, и про танкетку, и про геройского младшего лейтенанта Северухина, и про Файку, стрелявшую из пулемета, пока он со своими пустяковыми ранами придуривался. И еще сказал, что в помкомвзводы он больше не пригоден, а потому желает рядовым бойцом умереть в первой же контратаке, искупить вину.

— Большая твоя вина, — сказал тогда комиссар, — и геройство твое большое. Надо бы наказать. И награду надо бы выдать. Но награды мы тебе никакой не дадим, и это и будет твоим наказанием.

И начал думать комиссар, куда бы его определить, недолечившегося. Бои шли тяжелые, людей везде нахватало. Но что-то такое наговорили ему врачи, и он, жалея сейчас же посылать Кольцова в бой, подумал вслух:

— Куда бы тебя определить?

— В разведку, — выпалил он давнюю свою мечту.

— В разведке тяжелее всего.

— Готов на любые трудности.

— Ты-то готов, да они готовы ли?

— А пускай поглядят. Как узнать, не глядя-то?

— Ну, пускай поглядят, — засмеялся комиссар. — Похлопочу за тебя.

Так Кольцов оказался в этом блиндаже. Лежал, положив под голову вещмешок, и все боялся заснуть: вдруг захрапит во сне? Как заснул, не заметил. А проснулся от смеха:

— Глянь, ребята, подкидыш у нас!

— Новенький, ночью пришел.

— Больно спать горазд.

— Ничего, сгодится. Дневальным будет…

Кольцов вскочил полный гнева и готовности ответить соответственно.

— Чего гогочешь?! — одернул все улыбающегося парня, по всем признакам простого краснофлотца. — Перед тобой старшина первой статьи.

Как обрезало смех. Кто-то вздохнул, кто-то удивленно присвистнул. Разведчики потянулись к выходу. Один, проходя мимо, сказал, не глядя на него:

— Боюсь, ты у нас не приживешься.

— Братцы! — взмолился он, вмиг сообразив, что пересолил со своей дурацкой амбицией. — Я ж ничего в ваших делах не понимаю. Я же готов учиться.

Откуда-то из темной глубины блиндажа вынырнул невысокий краснофлотец, щуплый, почти подросток, тронул Кольцова за рукав, сказал тонким ломающимся голосом:

— Пойдем.

И он пошел за ним. Было уже совсем светло, под ногами хлюпало: вчерашний мороз сменился оттепелью, мельчайшим, как туман, дождем, и кругом было мокро.

— Ориентир видишь? — спросил парнишка, указав на одинокий дубок, топорщивший голые ветки на голом склоне. — Какое до него расстояние?

— Метров триста.

— А точнее?

— Триста четыре метра, пятнадцать с половиной сантиметров, — снова разозлился Кольцов. Что они его совсем за салажонка принимают?

— Верно, — без улыбки сказал парнишка, — Через двадцать минут принести с дерева ветку. Я вот тут буду сидеть, но чтобы я тебя не видела.

Он побежал, потом плюхнулся на живот, поскольку надо было переползти через бугорок, и остановился, внезапно вспомнив последнее слово — «видела». Девка?! Специально поиздеваться решили? Хотел уж встать и сказать этой переодетой красавице все, что навертывалось на язык, да вдруг услышал разговор:

— Что тут происходит?

— Да Клавка с новенького петушиную спесь сбивает.

Только тут до него, как до жирафы дошло, что его просто проверяют, и он, сразу забыв все свои обиды, даже обрадовавшись, — проверяют, значит, принимают», — быстро пополз через мелкие стылые лужи, стараясь ползти по всем правилам, не поднимаясь на коленках, не вихляя задом.

— Далеко собрался? — послышался над ним тихий, любопытствующий, никак не соответствующий обстановке голос. Повернул голову, увидел коренастого дядю в ватнике, — то ли командира, то ли рядового краснофлотца, а может вообще пехотного. Но черные флотские клеши, заправленные в сапога, выдавали своего.

— Выполняю приказ, — неопределенно ответил Кольцов.

— Какой, если не секрет?

— Приказ — всегда секрет.

— Я говорила — с гонором, — сказала та самая Клавка, которую он принял за парня. Как она подошла с другой стороны, Кольцов даже и не слышал.

— Гонор делу не помеха.

— Если в меру.

— Если в меру, конечно, — согласился дядя. — Ну, ладно, вставай.

Кольцов покосился на Клавку. Та засмеялась.

— Вставай, вставай, это наш командир, капитан Еремин. Он вскочил, но виду не подал, что наслышан о Еремине и страшно рад этой встрече. Отер грязную руку о шинель, не спеша, как положено, доложился, с любопытством разглядывая знаменитого разведчика. Ничего в нем не было выдающегося, ни обличьем не вышел, ни ростом. Спокойный взгляд, даже какой-то грустно добрый, шапка со звездой, телогрейка, будто жеваная, не то, что у франтоватой Клавки.

— Идите, приведите себя в порядок.

— Есть привести себя в порядок!

Он козырнул, повернулся и пошел, стараясь ничем не выдать свое ликование, поскольку понимал: теперь не прогонят. Хоть дневальным, а оставят. А там будет видно. Услышал сзади разговор:

— Он еще после госпиталя не оклемался, а ты, не спрося?…

— Я ж не знала…

Долго ли привести себя в порядок простому бойцу: отряхнулся и готов. И едва Кольцов отряхнулся, как услышал обычную утреннюю побудку — грохот разрывов, трескотню пулеметов и винтовок.

Видно, сегодняшний день был неудачным. Не прошло и четверти часа, как подняли разведчиков по тревоге.

Молча бежали гуськом друг за другом по открытому полю, потом по траншее, снова по полю. И Кольцов бежал, стараясь не отставать, слушая с беспокойством, как тарахтят не столь уж далекие выстрелы и пулеметные очереди.