Ездили и в Керчь, побывали на табачной фабрике и на швейной, выступали у рыбаков, накормивших отменной ухой и одаривших знаменитой керченской селедкой. Побывали в каменоломнях, откуда в ноябре и декабре действовали керченские партизаны. В каменоломнях был сырой затхлый воздух, рядами стояли ванны, еще хранившие запасы воды.

В каменоломнях Сарина чувствовала себя, как дома, до того привыкла к подземельям. Лишь один раз испугалась, и по поводу совсем пустяковому. Это когда ей посоветовали быть осторожнее, поскольку тут прижилась кошка, одичавшая настолько, что стала в темноте кидаться на людей. Представила, как кошка внезапно прыгает на нее, и передернула плечами от жути.

На митингах и встречах им говорили: «Раз Севастополь держится, и мы будем держаться». И от этого частого повторения росла тоска по родному городу.

Однажды из безопасного далека они увидели, как бомбили Керчь. Самолеты пикировали один за другим, черное ожерелье росло вокруг горы Митридат. В тот же день Сарина сказала секретарю обкома Булатову, что загостилась, что пора домой.

— Куда вы торопитесь, — отговаривал Булатов. — Морем и долго и опасно. Подождите немного, скоро сможете поехать в Севастополь по железной дороге.

Она не стала ждать. Подумала, что именно в такие дни, в дни освобождения, секретарю горкома по промышленности непременно надо быть на своем месте.

На катере они пересекли Керченский пролив, по разбитым дорогам Тамани добрались до Новороссийска. И здесь услышали о тяжелых боях на полуострове. Не сомневались, что это, наконец-то, перешел в наступление Крымский фронт…

Переход до Севастополя прошел до удивления спокойно. Лишь один раз, на закате солнца, появились два самолета-торпедоносца. Их отогнали дружным огнем, и они, наугад сбросив торпеды, улетели. Сарина лишь раз и выходила на палубу, чтобы посмотреть, что за стрельба началась. И снова забралась на свою койку, чтобы уж не подниматься до утра.

Рассвет вставал тихий и ясный. Навстречу шел красивый корабль, и Сарина снова узнала лидер «Ташкент». Пока они тащились через море, «голубой экспресс» успел разгрузиться в Севастополе и уже возвращался. Затем от темной полосы близкого берега отделился силуэт еще одного корабля. Это был корабль ОВРа — охраны внешнего рейда. Его появление принесло облегчение. Сразу ощутилось, что все опасности позади. Люди на палубе задвигались, заговорили.

— А нас где высадят? На Малаховом кургане? — гудел знакомый окающий говорок.

— Левее, — отвечал гнусавящий голос простуженного майора.

— А там чего, другой курган?

— Другой, безымянный.

— А чего безымянный?

— Для тебя оставили. Твоя как фамилия?

— Терехин.

— Когда ты там повоюешь, его будут звать Терехин курган…

Заря вставала над темными холмами Севастополя, и со стороны этой зари не доносилось ни орудийной стрельбы, ни взрывов. Тишина тревожила Сарину: не к добру. Потом она подумала, что, возможно, немцам не сладко приходится под Керчью, если забыли о Севастополе.

Было тихо и солнечно, когда она с облегчением ступила на берег. Пешком дошла до горкома партии на Большой Морской. Здесь было необычно оживленно. А первый секретарь горкома Борисов, которого она нашла в его кабинете, выглядел не выспавшимся и озабоченным.

— Очень хорошо, что вы приехали, — сказал он. — В двенадцать собрание партактива.

— Что-нибудь случилось? — забеспокоилась она.

— Случилось. Сейчас все узнаете, — отмахнулся Борисов, и это его странное поведение еще больше встревожило Сарину.

На площадке перед подземным кинотеатром «Ударник», где должен был состояться партактив, собирались секретари райкомов, директора предприятий. Она расспрашивала всех с нетерпением изголодавшегося человека, узнавала севастопольские новости, радостные и трагичные: погиб командующий ВВС генерал Остряков, прибыла в Севастополь делегация представителей азербайджанского народа…

А в синем небе курчавились легкие облака, а по улице проходили машины, груженные свежей зеленью — редиской, луком, и из-за домов доносило волнующие запахи моря…

Одна за другой подъехали машины командующих. Петров, увидев Сарину, сразу подошел к ней.

— Как там, в Керчи?

— В Керчи? Просто рай.

— Рай? — Он как-то странно посмотрел на нее. — Был бы рай, если бы не сидели сиднем, а делали, что приказано. Досиделись.

— А что, плохо там?

— Очень плохо. Немцы прорвали фронт, бои идут уже на окраине Керчи.

Она молчала, не в силах поверить в страшное известие. По разрозненным рассказам, которые успела услышать здесь, Сарина догадывалась, что на Керченском полуострове не все ладно. Но чтобы такое!…

— Заходите, заходите, товарищи, — послышалось от дверей. Люди заспешили к входу в кинотеатр, не радостно оживленные как всегда бывало на партактивах, а молчаливые, встревоженные.

Никто не предполагал, что это собрание партийного актива в осажденном Севастополе будет последним.

Солнце померкло над крымским берегом. Каждый вечер оно погружалось в море за бонами, чистое и ясное, предвещавшее очередной погожий день. Голубовато-золотистое, каким всегда бывало в эту пору перехода весны в лето, море тихо принимало огненный шар и долго нежилось в переливчатом сиянии. До войны сотни севастопольцев каждый вечер собирались на Приморском бульваре полюбоваться этим таинством природы. Теперь здесь не было никого. Грозная туча нависла над Севастополем в эти майские дни сорок второго года.

Почему так внезапно рухнули все надежды на близкое снятие осады, лелеемое целых четыре месяца? Почему столь мощная группировка, сосредоточенная на Керченском полуострове, не удержала позиций? Почему наши войска, изготовившиеся к наступлению и совершенно уверенные в победе, позорно отступили, оставив врагу технику, немалые склады боеприпасов, военного имущества?!

Среди ста одиннадцати тысяч находившихся на севастопольском плацдарме бойцов и командиров, пехотинцев, моряков, артиллеристов, врачей, медсестер в госпиталях, среди десятков тысяч оставшегося в городе гражданского населения не было ни одного человека, который бы не задавал этот вопрос.

Почему?!.

И как в самом начале войны поползли слухи: «Измена! Предательство!…» Ведь как писалось в газетах: «Наши глаза смотрят на запад… Скоро просохнут дороги…» Просохли!…

Слухов этих было бы еще больше, если бы люди знали о соотношении сил. Всего у нас на Керченском полуострове было больше, чем у немцев, — войск, артиллерии, танков.

Лишь единицам были известны подлинные масштабы разгрома Крымского фронта. Эти единицы, по своей высокой должности привыкшие к бесстрастности цифр, объясняли успехи немцев хитрым отвлекающим ударом против нашего левого фланга, еще одним очень сильным ударом в центре, ловким маневром, когда танковые части, введенные в узкий прорыв, были брошены не на восток, а на север, и пошли по тылам изготовившихся к наступлению армий, круша связь, сея панику…

Но и они, эти, умеющие бесстрастно рассуждать, люди, случалось, в сердцах били кулаком по столу, по холодной стене землянки и выкрикивали в отчаянии.

— Ну, почему?!.

Большинству высших начальников армии и флота было ясно: командование Крымского фронта, готовясь к наступлению, не позаботилось о надежной обороне, чем и воспользовался противник. Знание не утешало, оно заставляло делать выводы: ведь и здесь, в Севастополе, в январе-феврале преобладали наступательные настроения. В марте боевым специальным приказом пришлось напомнить, что главной задачей Приморской армии является оборона. И тогда началось особенно активное укрепление рубежей.

В армии непозволительны парализующие волю рассуждения. Лишь приезжие корреспонденты да некоторые раскованные мыслью спецпропагандисты из «хитрого отдела» позволяли себе додумываться до широких обобщений и видели в трагедии Керчи те же самые причины, которые привели к многочисленным трагедиям в первые месяцы войны. Стремление утвердить монолитность государства любой ценой отозвалось принижением той основы, на которой собственно и стоит государство, — простого человека. Общество стало напоминать дорогу с односторонним движением. Инициатива могла идти только сверху, создавая вредный стереотип веры о наказуемости самоинициативы. Общественное равновесие нарушалось: самоуверенность верхов порождала пассивность низов. И не столь опасны были пассивные исполнители (в смертный час они дрались с врагом без оглядки на авторитеты), сколь иные представители верхов, уверившиеся в премудрости своей.