Грохот разрывов обрушился внезапно, оглушил. Огненно-дымная завеса скрыла переднюю линию окопов. В короткие мгновения, когда дым рассеивался, было видно, как меняется эта линия, прерывается то язвами воронок, то вспухшими холмами вывороченной земли. Людей издали видно не было, и вся сердечная боль переносилась на эти окопы, стоившие такого большого труда.

И вдруг все стихло, сквозь медленно оседающую пыль Пичугин разглядел немцев, несколькими группами бегущих через нейтралку. Их подпустили близко и срезали внезапным ружейно-пулеметным огнем. Даже не верилось, что таким сильным и дружным может быть огонь после такого мощного артналета.

Снова загрохотала вражеская артиллерия. Наши батареи ответили, быстро пристрелялись, и огонь противника поослаб. А потом на широком пространстве нейтралки увидел Пичугин десятки танков и множество солдат противника, волнами перетекавших через неровности местности.

Там, во вражеских цепях, один за другим взорвались несколько разнокалиберных снарядов, а затем встала сплошная стена разрывов: наша артиллерия ставила заградительный огонь. В дымном мареве появилась какая-то большая движущаяся масса. Со стороны казалось, что она въехала в самую середину атакующих цепей противника, замельтешила всплесками пулеметных очередей, яркими вспышками орудийных залпов. Это был бронепоезд «Железняков». Вокруг него сразу заплясали разрывы: немецкие артиллеристы, давно охотившиеся за бронепоездом, торопились накрыть его в открытом поле. Не переставая стрелять, бронепоезд попятился, скрылся за складками местности. Снова огромное пространство перед оборонительными рубежами перечеркнула огненно-дымная стена заградогня, заставила залечь массы вражеской пехоты. Горели отдельные танки, но многие прорвались, навалились на слабую оборону полков.

Как ни хорошо расположен наблюдательный пункт, но всей картины боя дивизии отсюда не увидеть. Пичугин поспешил на КП, укрытый в каменной толще горы, чтобы понять, как она складывается, эта картина, по донесениям из частей и подразделений, точнее определить свое место в этом бою. Донесения поступали тревожные: противник то там, то тут врывался на позиции, местами и прорывался.

Пичугин маялся своим кажущимся безучастием: военком сейчас нужен был повсюду, и повсюду было не до него. В бою убеждают не слова, а только личный пример. И где, в каком полку, нужнее всего был сейчас его, комиссара дивизии, личный пример, Пичугин никак не мог определить. Разве что в полку строго предупрежденного командармом майора Петрова, где, как только что сообщили, военком возглавил контратаку и погиб…

Телефоны на КП трезвонили непрерывно, сообщения из частей поступали все более тревожные. Оборона рушилась.

Мотодрезина с разведчиками вернулась в Цыганский тоннель на исходе ночи. Железнодорожный путь оказался в порядке. Разведанные цели быстро были нанесены на планшеты, и бронепоезд, громыхнув буферами, потянулся к выходу из тоннеля. Светало. На всем переднем крае стояла напряженная тишина.

— В воздухе разведчик! — доложил сигнальщик.

Высоко в светлеющем небе кружила «рама» — двухфюзеляжный «фокке-вульф». «Рама» улетела, как только бронепоезд вышел на открытую местность. И тут взорвалась передовая сплошным грохотом разрывов. Всем было ясно, что это артподготовка, что за ней последует атака, и для отражения этой атаки орудия и пулеметы бронепоезда придутся как раз кстати.

— В воздухе самолеты! — крикнул сигнальщик.

Самолетов было много — целая эскадрилья. Сдав назад, бронепоезд быстро втянулся в черную нору тоннеля. Перед входом загремели бомбы, осколки хлестнули по броневой обшивке хвостового паровоза.

На фронте все гремела артиллерийская канонада, от сплошного грохота даже под скальным монолитом что-то дребезжало на бронеплощадках.

Сразу же, как перестали рваться бомбы у входа в тоннель, специально выделенные в помощь бронепоезду саперы принялись восстанавливать разрушенный путь. Работали артиллеристы и пулеметчики, машинисты и девчонки-санитарки. Торопились. Фронт изнемогал под непрерывными вражескими атаками, фронту нужна была помощь.

Теперь из тоннеля вышли стремительно. Бойцы с обочин пути махали шапками, кричали радостное.

— Убрать дым! — приказал командир, чтобы не обнаружить себя раньше времени.

Миновав выемку, бронепоезд выехал на открытое пространство, сплошь усеянное атакующими немцами, огнем десятка пулеметов, орудийными залпами расчистил себе дорогу, ворвался на станцию. С высоты бронеплощадок далеко видно, наблюдатели быстро засекали цели, и артиллеристы тотчас ловили эти цели в прицелы. Танк высунулся из-за полуобвалившейся стены, его в упор расстреляли стомиллиметровки бронепоезда. И еще был танк, и еще. Стволы раскалились, краска на них коробилась. Кто-то накинул на ствол мокрую шинель, чтобы быстрей остывал. И на других стволах появились мокрые шинели и одеяла.

Так он и маневрировал возле станции, увешанный шинелями и одеялами. И маневрируя, все грохотал пушечными залпами, все рассыпал длинные пулеметные очереди.

А навстречу уже катилась волна контратаки. Краснофлотцы и красноармейцы раздирали рты в неслышных криках «Ура!», штыками выковыривали немцев из воронок, из-за камней и строений.

— Ура! — кричали артиллеристы и пулеметчики на бронеплощадках. — Станция наша!…

Все понимали: удержать эту груду развалин, называвшуюся когда-то станцией Мекензиевы горы, значит, спасти Севастополь.

Многое решала артиллерия. Не будь точных залпов, заставляющих умолкать вражеские батареи, не будь мощного заградогня, опустошающего цепи противника, как бы совсем обезлюдевшие подразделения сдержали бешеную лавину штурма? Да и в ближнем бою, когда приходилось, артиллеристы показывали образцы стойкости. Военком полка Богданова батальонный комиссар Иващенко, когда полковой НП остался без прикрытия, пошел с гранатами на танк. И подорвал его. И был сражен пулеметной очередью?…

А с чем сравнить выдержку капитана Бундича, командира дивизиона 107-миллиметровых орудий из артполка того же полковника Богданова, когда прямо на его позиции начали отходить остатки стрелковых подразделений? Артиллерия не может без пехотного прикрытия. А тут батареи оказались впереди пехоты. Между ними и наступающими немцами была пустота. Точнее, не пустота, а поле, на котором все мельтешили те же бойцы стрелковых подразделений, преследуемые наступающим противником. Ни оттянуть орудия на запасные позиции, ни вести огонь прямой наводкой. Двенадцать расчетов стояли у заряженных орудий и ждали. До первых шеренг атакующих немцев оставалось не больше тридцати метров, когда Бундич смог подать команду «Огонь!» Как они отбились, артиллеристы, трудно было представить. И еще труднее представить, что осталось от тех наступающих шеренг противника, напоровшихся на шквальные залпы в упор…

Очень многое решала артиллерия. Если бы побольше снарядов…

Впрочем, теперь, в конце декабря, грех было жаловаться, не то, что прежде, когда «сорокапятки» и 152-миллиметровые орудия остались вовсе без боеприпасов. Артиллеристы береговой батареи Драпушко, на которой как раз и стояли 152-миллиметровки, чуть не плакали: «Не давайте нам хлеба, но дайте снаряды!» Сейчас особенно дикими казались ошибки, когда в октябре и даже еще в начале ноября снаряды к этим пушкам увозились из Севастополя на Кавказ. Потом снаряды повезли обратно, но хватило их ненадолго. Работники боепитания разыскали на складах Сухарной балки и Инкермана 600 снарядов 5-й категории, еще перед войной приготовленных к отправке на завод, на перешивку, и пустили их в дело, принялись сами исправлять забоины ведущих поясков, с лупами искать трещины. Очень рискованная была затея. Попади в ствол орудия снаряд с трещиной по корпусу и… гибель всего расчета неминуема. Но на огневых позициях и этим рисковым снарядам были рады.

Теперь, в самом конце декабря, остро не хватало людей, — пополнения, которые прибывали, все были в бою, — но небольшой запас боеприпасов на огневых позициях имелся. На день-два вражеского штурма его должно хватить, а больше Манштейн не выдержит, начнет перебрасывать войска на Керченский полуостров.