— Ты чего? — смущенно спросила Нина.

— А ты?… Я все спросить хочу…

Она прижалась к нему.

— Я тебе говорила: у нас будет…

— Меня же, сколько не было.

— Дуралей! — Нина засмеялась. — Так уж скоро восьмой месяц.

— Не может быть!… В такое время!…

Он сам не понимал, что говорил. Ошарашила его эта новость. Ошарашила почище, чем в тот раз, осенью, когда он попал в медсанбат, и Нина пришла к нему чистенькая, умытая, в белом халатике. Тогда он будто тонуть начал, так не хватало воздуха, и понял, что девчонка эта для него всё.

— Как же быть-то, как же… война ведь…

— Природе все равно — война не война.

— Тебе надо уехать. Все ведь может быть…

— Теперь везде все может быть.

— А мне-то как?… Что мне-то?…

— Чего тебе, воюй, знай. Теперь уж это мое дело.

Нина снова засмеялась, и он вдруг почувствовал себя перед ней маленьким, никчемным. Но все взбунтовалось в нем от такой мысли, он начал лихорадочно соображать, что бы такое сделать важное для Нины, чем бы помочь. Всплыло в памяти самоуверенное заявление младшего лейтенанта — «Я знаю, что вам надо». И вдруг он понял, о чем говорил патрульный. Схватил Нину за руку, быстро повел по улице. Мелькали витрины, вывески, лица людей, плакаты на стенах и заборах — артист Лемешев в шоферской кепке из кинофильма «Музыкальная история», надпись «Агитпункт» с приклеенной у входа газетой «Маяк коммуны», человек в дверях парикмахерской, кричавший «Фронтовикам без очереди!», мальчишка — чистильщик сапог, призывно стучавший щетками…

— Куда ты меня тащишь? — смеялась Нина, слабо сопротивляясь.

— Сейчас, сейчас, — повторял Иван. — Приморский бульвар… угол отбит…

Патрульный ничего не напутал: видно, не первые были Иван с Ниной, кого он направлял по этому адресу. Каменный павильон с углом, отбитым снарядом, Иван нашел быстро, и увидел то, что ожидал, — небольшую вывеску с надписью «ЗАГС».

— Чего надумал-то? — испугалась Нина.

— Чего надо… Хочу, чтобы он был Зародовым…

Пожилая женщина, сидевшая за столом, фазу встала, как только они открыли дверь.

— Проходите, проходите, пожалуйста, — заговорила она так обрадовано, словно только их и ждала целый день. Взглянула на Нину, все поняла и забегала по комнате, подставляя стулья. — Что ж вы, милые, так поздно-то, пораньше бы надо.

— Да мы и не знали, — смутился Иван. — Да и война ведь.

— Конечно, конечно. Ну, вы садитесь, садитесь. Без свидетелей? Ладно, я свидетельница.

— Найдем кого-нибудь.

Ивану хотелось, чтобы все было честь по чести в этот день, он выскочил на улицу, заоглядывался, решая, кого бы позвать. Увидел пестро раскрашенную «эмку», кинулся к дороге, поднял руку.

— Чего тебе? — сердито спросил шофер, притормозив;

— Женюсь я…

— Ну и женись.

— Свидетели нужны. Хотя б один.

Он видел в глубине «эмки» каких-то людей и говорил громко, рассчитывая, что выйдет хоть кто-нибудь. С другой стороны машины открылась дверца, и вышел генерал в поблескивающих пенсне, с усиками, с ремнями через оба плеча.

— Извините, — попятился Иван, — не знал я…

— А где невеста? — спросил генерал.

— Там, — кивнул он на открытые двери ЗАГСа.

— Что ж, надо уважить фронтовика.

Следом из машины выскочил молоденький лейтенант, совсем мальчишка, вдвоем они вошли в сумрачное помещение, оба пожали руки Ивану, Нине, женщине за столом, генерал серьезно, а лейтенант с веселым озорным любопытством. Потом все расписались в какой-то книге. Подпись генерала показалась Ивану знакомой, он еще наклонился над книгой и вспомнил: точно такая же подпись была на Почетной грамоте. «Там стояло: «Командующий войсками Ив. Петров».

— Что ж это?! — пробормотал он. — Да я теперь!…

— Не сомневаюсь, — сказал генерал, словно читал его мысли. — Героя сразу видно. К другому бы я в свидетели не пошел.

Он снова пожал всем руки, пожелал счастья, победы над врагом и вышел, добавив, что не может больше задерживаться, ждут дела.

Эта случайная остановка породила в душе командарма тихую и светлую печаль. Всю дорогу он не проронил ни слова, вспоминая другие свадьбы, довоенные. О них в Ташкенте оповещали длинные медные трубы — карнаи. Карнаям стонуще вторили сурнаи. Бубны то и дело вскидывали свою пулеметную дрожь. Чтобы весь город знал и торжествовал вместе с молодыми, с их родными и друзьями. А теперь приходится справлять свадьбы так вот, второпях, отпросившись у войны на несколько часов. Но и это радовало. Какую же надо иметь веру в победу, чтобы справлять свадьбы в Севастополе?!

А Иван в это время вел свою Нину по залитому солнцем Приморскому бульвару и все никак не мог придти в себя от случившегося.

— Ну влип, так влип, — растерянно повторял он.

Нина молчала, не замечая двусмысленности этой фразы, у нее были свои думы, свои беспокойства, куда более серьезные, чем у Ивана.

— Пойдем, я тебе что-нибудь куплю, — предложил он.

— Зачем?

— Муж всегда должен что-нибудь покупать своей жене.

Она засмеялась и открыла дверь, прижатую к небольшой витрине, наполовину забитой фанерой. За прилавком сидела совсем молоденькая девчушка, одетая по-зимнему, — в пальто с меховым воротником.

— Озябла? — спросил Иван.

— Боюсь, — прошептала девушка. — Стреляют.

— Так чего тут сидишь?

— А вдруг кто придет. Вы же вот пришли.

— Мы — особая статья.

— Нельзя закрывать, — наставительно, как маленькому, стала разъяснять она. — Людям спокойнее, когда часы работы соблюдаются. И с фронта приходят, вот как вы. Карандаши берут, конверты. Письма-то надо писать.

— Храбрая ты! — сказал он, с удовольствием пересыпая карандаши в коробке.

— Ой, что вы, трусиха я, — девушка махнула обеими руками. — Сижу и трясусь, как овечий хвост.

Дверь толкнулась от ветра, и девушка напряглась вся, сжалась, — не от взрыва ли?

— Так ты себя совсем перепугаешь.

— А как же не бояться-то?

— А так вот, не бойся и всё.

— А вы разве не боитесь? Там, на фронте?

— Мы?…

Он задумался. Как не бояться? Все боятся смерти. Но страшнее выказать эту боязнь. Лучше умереть, чем струсить…

— Ваня! — ревниво позвала Нина, и он замер от новой волнующей интонации, прозвучавшей в ее голосе, от такого домашнего слова «Ваня». — Посмотри, что я для тебя нашла.

Он не сразу даже и понял, что Нина держала в руках. Оказалось галстук, ярко красный довоенный галстук.

— Зачем он мне?

— Ну, тогда трость. Ты, наверное, хорошо будешь выглядеть с тростью. А еще соломенную шляпу.

— Хорош, я буду, заявившись таким во взвод.

Девушка-продавщица весело захохотала, должно быть, представив себе эту картину.

— А больше ничего нету.

Он оглядел прилавок: в самом деле, ничего. Лежали детские переводные картинки, почтовые марки, ссохшаяся липкая бумага для мух, какие-то хозяйственные металлические подставки, огромные, неизвестно для чего сделанные такими, пуговицы.

— Давай уж галстук. Выну в свободную минуту, погляжу, вспомню.

— Бумагу все берут, — подсказала девушка. — И карандаши. Письма писать будете.

— Пудреницу давай. И картинки. Пригодятся.

Он посмотрел на Нину. Продавщица тоже посмотрела на нее, все поняла и покраснела.

Рассовав по карманам покупки, они пошли к берегу, возле которого, метрах в десяти, стояла мраморная колонна с бронзовым орлом наверху, и еще издали увидели над морем группу немецких самолетов. То, что это немецкие — сомнений не было, — наши таким скопом не летали.

Слева, из-за мыска, отсекавшего бухту от моря, вынырнули два наших истребителя, затем еще два, и Иван, только что оглядывавшейся, куда бы укрыться, не тронулся с места. Он был уверен: пусть немецких самолетов больше, но и четыре истребителя не пустят врага в город, не дадут испортить такой день.

Светило солнце, зеленели уцелевшие деревья на бульваре, а над морем, совсем близко, крутилась, гудела, трещала пулеметными очередями привычная для севастопольцев карусель воздушного боя…