…Один раз всего, давным-давно, приходила на берег с подружкой. Нырять не пошла, стояла на теплом песке, прижимала ко рту кулаки и очень боялась за Симу. А та не боялась ничего. Сколько лет тогда было — тринадцать? Двенадцать только стукнуло. А Симе — шестнадцатый пошел. Раздевшись на берегу, сунула Даше в руки летнее платье, и, с застывшей улыбкой, пошла в огромный прибой. Что загадала, не говорила, потому что нельзя, не сбудется. Даша только догадывалась, ведь не зря бегали друг к дружке ночевать, шептались по полночи. И в этот раз родителям наврали, что к подружке и ушли сюда. Сима велела слово дать, что никому и никогда Даша не расскажет, что были тут. Даша поклялась. И два года все ждала, когда же исполнится, когда Симина мачеха выгонит ее отца и наступит у Симы нормальная жизнь. И даже спросила один раз, неужто не сбылось, Сим? А та засмеялась и ничего не сказала. Или сказала? Это ведь было так давно! …Господи, сказала! Но Даша не поняла толком ничего и потому, видно, забыла, вот, до сегодня, когда собралась сама. «Когда сама прыгнешь, Дашута, тогда поймешь, главное — выбрать, желание-то одно всего»

— Вот что сказала она!

— Что, Дашенька?

Николай повернул к жене лицо. Но она махнула рукой:

— Это я так, Коля. Ты едь, закат скоро.

«Ведь желание — одно…». Всю свою жизнь, до страшного дня и после больницы, Даша примеряла, то одно желание, то другое, на будущее. Как денежку в кошельке, пока не зайдешь в магазин, все тратишь и тратишь на множество разных вещей, каждая ценой ровно в эту денежку. А купить можно только одну. Неистраченная Дашей возможность давала ей силы жить, пусть, как во сне, но все равно. Утешала. А сейчас осталось до этого магазина всего-ничего, километров пять и полчаса до заката.

— Коля, остановись.

Машину тряхнуло. Мотор поревел и стал рычать монотонно.

— Обратно? — в голосе мужа надежда. И в глазах.

— Ты постой пока. Я похожу, ладно? Минуток десять.

Мотор замолк. Даша выбралась из машины и пошла по траве, приминая короткие стебли резиновыми сапожками. Придерживала расстегнутую дубленку.

…Оделась жарко, все-таки зима, хоть солнце и яркое, а скинуть все надо будет быстро, и так же быстро после надеть. Коля заботливый, сложил в багажник хорошее одеяло, вроде она спортсменка — ловить на финише. И в бардачке, когда полезла положить перчатки, шкалик с завинченной пробкой, — самогону припас три глотка, согреть после моря.

Обернулась, увидела, что машина скрылась за холмом, и рассмеялась, каркая вороньим голосом.

…Заботливый! Хуже петли его забота! Вот если бы ребенка, ведь нет сорока, хоть и скоро. Но сейчас и старухи рожают.

В круглой лощине, на краю собравшейся в траве лужицы с кромками обтаявшего снега, остановилась. Дышала тонким воздухом зимней степи, медленно осматриваясь.

…Вроде и живут для себя, бобылями, но никогда не хватает времени уйти одной, побродить молча. То полы не мыты, то окна клеить. Еду готовить. После праздника приедет оператор, снова мальчишку пришлют, на практику, и его корми. Да что же в голову лезет и лезет всякая чушь. А надо ведь решить. Раз уж приехали. Коля там стоит, курит, наверное, возле жигуля. Надеется, что она передумает и уедут обратно. Золотой муж, все бабы в поселках обзавидовались. Если сын будет, значит, на него похожий? С такими же прямыми серыми волосами и нос с острым кончиком. Невысок, неширок, никакой.

Поддала носком сапожка кривые ветки малого кустика.

…Шиповник, вон ягоды висят, от дождей и снега почернели. А если бы по-другому, бегал бы мальчишка — чернявый, с глазами, как темное зеркало. И рос бы, крепенький, с белозубой улыбкой. Хулиганил, а то ж. В папку весь, и характером… А что бы Коля сказал, если вот так? Но если вот так, то причем тогда Коля. Будет у тебя тогда, Дарья Вадимовна, другой муж. И будешь ты тогда — хозяйничать не на маяке, а в большом хозяйстве. Ну, там многое можно до ума довесть, зря что ли, столько ночей провела за книгами, училась, смотрела. Он, конечно, хорошо сделал, но не все по уму, не все. И девок этих разогнать…

— Даша…

Над кривой макушкой холма показался силуэт мужа. Ветер поддел прямые волосы, развалил надвое пряди, как серые крылья. Даша поморщилась. Махнула рукой, показывая, иди, я скоро. Силуэт исчез.

…Скажи, какой заботливый! Другой бы сидел тихо и надеялся, что она прокопается тут, гуляючи, да и опоздает к закату. А этот нет, раз взялся везти, то уж будьте вам нате, отвезет.

Пошла вверх, выбирая место посуше, иногда хватаясь за макушки травы. Сердилась, что ничего не подумалось, а снова мысли, как мыши, все мелкие да мелкие шмыгали. Как-то все не так, все не так, а жизнь идет. Вчера ночью, когда разговаривала с Колей после любви, было жарко и она, вся растаяв рядом с его маленьким худым телом, жестким, как у мальчишки-подростка, думала, что решила твердо. Сын нужен. За тем и поехали. А теперь вот раздумалась…

Открыла дверцу и села, устраивая большое тело поудобнее, вытерла пот у ворота просторного платья. Мотор урчал тихонько, Коля сидел, положив руки на оплетенную баранку руля и прислушивался. Вот сейчас скажет, что там постукивает, не кардан ли…

— Выбрала?

Вздрогнув, посмотрела на него сбоку. Сидит, глядит через стекло, забрызганное грязью, волосы уже пригладил. Белеет воротничок рубашки из-под ею связанного джемпера.

— Молчишь. Не смогла, значит. А ты, Даша, не волнуйся. Если решила нырять к рыбам, то оно само придет, и выбирать не надо. Поняла?

— Ты-то откуда знаешь?

— Знаю. И если хочешь себе счастья, не противься. Первое, что придет, оно и твое. Жаль только…

— Что жаль?

Он наступил на педаль и дернул ручкой скоростей. Мотор отозвался. Пала на капот острая тень высоко пролетевшей чайки.

— Жаль, что кому-то от твоего решения плохо будет. Говорят так.

— Мало ли что говорят. А еще говорят, что и со мной может что случиться…

Она замолкла, ожидая горя, руки на своем колене, просящих глаз. И удивилась до мурашек по локтям — Коля и не повернулся, а лицо стало резким, будто из картона резали его острым ножом.

— Если б только тебе, то и твоя грусть. А так, не знаешь ведь, на кого переведется.

— А что ж. Переведется. На такую же дуру, как я. Да и выдумки это все.

Жигуленок подпрыгивал на ухабах, соскакивала рука, придерживавшая ворот дубленки, да и ладно, тепло за гнутыми стеклами. И разговор такой, что по спине — пот. А Сима тогда уехала, далеко, во Владивосток к тетке. И не вернулась. И Даша еще год не знала, что думать, а вдруг ее там и нет уже, молчит, ни писем, ничего. А потом пришло письмо и в нем фотка. Сима хохочет, третья справа в первом ряду, в Японии на чемпионате по плаванию. И написала, что выходит замуж, узкоглазенький и зубы, как у нашего кроля, помнишь, Дашка?

Тогда от сердца отлегло и Даша подумала, честно за подругу радуясь, врут старухи, что за желанным счастьем беда придет. И только потом, уже когда легла спать и почти заснула, вдруг подскочила в кровати, даже сетка зазвенела. Вспомнила, что в то лето, когда Сима ее нырнула таки с рыбами, в Верхнем утонула девчонка. Плавала хорошо, но на спор прыгнула со скалы и напоролась на борт от старой баржи. Его, видать, песком принесло незаметно, тягуны там всегда сильные, но сколько до того пацаны прыгали и — ничего. А ей вот, не повезло. Они ее почти и не знали, эту девчонку, она с родителями из города переехала и даже в школу не ходила поселковую, решили, закончит там. И о том, что что она тоже нырнула, узнали потом, видно, услышала от местных и сама потихоньку.

На склоне вдоль проселка натыканы были козы, солнце светило на их круглые бока и вытянутые к траве морды. Скифской бабой в плаще с остроконечным капюшоном сидел пастух. Или и есть — баба? Проводил из-под капюшона темным равнодушным взглядом. А впереди дорога сваливалась к плоскому подножию холма, огибая мыс по внутренней, степной стороне.

Затыркал мотор, когда съехали с дороги и поползли вверх, прямо по траве, чтоб с макушки спуститься поближе к песку на широком языке пляжа.