Пробило ровно одиннадцать часов, когда от дома Монтеро отъехали одна за другой две машины. Трехэтажная вилла погрузилась в темноту и стала похожа на гиганта, закутавшегося в черный плащ.
Глава сорок вторая
Режим, установленный в асьенде новым управляющим Монтеро, явился, как говорится в Библии, той соломинкой, которая сломала хребет верблюду, той последней каплей, которая переполнила чашу терпения. Новый управляющий, в прошлом капитан констабулярии, прославился своей жестокостью еще в годы японской оккупации, когда, не щадя живота своего, прислуживал временным хозяевам. Вот он-то и заменил Пастора.
Настоящей фамилии этого управляющего никто не знал, да если бы и знал, то уж сеньором Кабальеро, — такова была его настоящая фамилия, — никогда не назвал бы. За ним прочно укрепилась кличка «Капитан Пугот»[70]. Поговаривали, что во время японской оккупации он обретался в провинциях Центрального Лусона, и на его счету больше отрубленных партизанских голов, чем у любого офицера из японской контрразведки. Когда американцы заняли Манилу, он добровольно сдался в плен и таким образом избавился от партизанского возмездия.
Назначение Пугота управляющим было равносильно пощечине, которую Монтеро влепил всем крестьянам разом, потому что многие из них участвовали в антияпонском движении и активно поддерживали партизан. Дон Сегундо даже не пожелал выслушать крестьянские требования. Пастор был единомышленником крестьян, поэтому его и убрали. Капитан Пугот ровным счетом ничего не смыслил в сельском хозяйстве, ему было совершенно безразлично бедственное положение арендаторов, но он охотно выполнял любые приказы Монтеро и требовал этого же от других. Он, не задумываясь, отвергал любые предложения крестьян, за малейшую провинность налагал жестокие штрафы. А если «провинившийся» не уплатит штраф, ему немедленно предъявлялся ультиматум — или плати, или убирайся с асьенды на все четыре стороны. Прежняя издольщина полностью оставалась в силе. «Это для вас лучше, чем совсем потерять землю!» — нагло заявлял он.
Двор асьенды, где прежде жил Пастор со своей дочерью, Пугот превратил в настоящую крепость, поставив у ворот вооруженных часовых. В качестве личного телохранителя и стражника он привез с собой бывшего солдата, отъявленного головореза, с которым в период оккупации вместе чинил зверства. Из числа всякого отребья Пугот сформировал вооруженную «гвардию», пообещав «гвардейцам» земли тех, кто станет сопротивляться распоряжениям хозяина или его управляющего. Кроме того, вновь испеченный управляющий затеял переговоры с издольщиками из провинций Илокос и Исабела, которые из-за невероятных условий труда были готовы бежать куда глаза глядят…
Пастор с дочерью тем временем перебрался на свою землю. У него теперь были две заботы — собственная земля и крестьянский союз, которым он отдавал все свои силы, всю свою неуемную энергию. В его доме часто проводились и заседания местного крестьянского союза.
Члены союза решили не идти на уступки дону Сегундо и его управляющему, а бороться за свои требования и права. Даже капитану Пуготу со своими «гвардейцами» не удалось их запугать.
— Знаем мы капитана Пугота и его людишек, — говорил, выражая общее мнение, Даной. — Они еще нам ответят за все свои гнусные дела. Только дьявол остается безнаказанным.
— А что случилось с нашей петицией губернатору? — в один голос спросили несколько человек.
— Говорят, надо ждать и надеяться, — проворчал Манг Томас, — а сами, наверно, положили ее под сукно.
— Губернатор хочет, чтоб было и вашим и нашим, — не унимался Даной, — с нами он разговаривает только тогда, когда ему нужны наши голоса. Но сам-то он из той же компании, что и дон Сегундо. Я вообще этим перекрашенным политикам не доверяю.
Поля, заброшенные арендаторами, постепенно зарастали травой. Поросла травой и дорога, ведущая в усадьбу. Зато сверкали штыки винтовок «гражданской гвардии». Но крестьяне тоже не дремали и потихоньку доставали из тайников оружие, сохранившееся со времен партизанской войны. Тревожное затишье предвещало бурные события. Холодная война в асьенде была в полном разгаре.
Донья Хулия тоже ощущала тревогу и благоразумно попросила мужа отменить под предлогом плохого самочувствия пикник, который устраивал для них капитан Пугот. Монтеро знал, что на асьенде неспокойно, но Пугот слал дону Сегундо успокоительные реляции, и тот одобрял все действия нового управляющего.
Однажды из Манилы к Пастору приехал Рубио, руководитель одного из самых крупных в городе профсоюзов, и с ним Иман, репортер «Кампилана». Они бывали на асьенде уже много раз. Пастор позвал к себе Манг Томаса, Даноя и других арендаторов.
Рубио вкратце проинформировал собравшихся об обстановке в стране и в столице. Безработица, угрожавшая миллионам, стремительный рост цен и небывалое падение уровня заработной платы, полчища спекулянтов, высасывающих последние соки из трудового народа…
— Если те, в чьих руках находятся средства производства, думают только о своей выгоде, а правительство никак не может осмелиться принять соответствующие меры, то народ сам должен действовать! — закончил он свое выступление.
— У нас тут тоже не слаще, да к тому же, того и гляди, что-нибудь случится… — добавил Манг Томас. — Вы, наверное, видели вооруженных часовых у въезда в поместье.
— Пока плохо в городе, плохо будет и в деревне, — решительно заявил Рубио. — У нас одни как сыр в масле катаются — таких меньшинство, большинство же ложится спать и встает с голодным урчанием в животе. Но ведь мы проливали кровь и жертвовали жизнью вовсе не для того, чтобы за наш счет теперь жирели предатели и беззастенчивые грабители. Мне кажется, что наше спасение в наших руках, в руках рабочих и крестьян. Надо сопротивляться, надо бороться!
Рубио приехал сюда, чтобы убедить крестьян выйти вместе с рабочими Манилы на демонстрацию, а затем провести митинг и объявить всеобщую забастовку в знак протеста против деятельности правительства.
Иман привез от Мандо письмо для Пастора и Пури, в котором тот просил, если они надумают принять участие в демонстрации, приехать пораньше и обязательно разыскать его в редакции газеты «Кампилан». После приезда из-за границы Мандо навестил Пастора на новом месте, в дальнем баррио. Он провел там целый день. Ему удалось не только побеседовать с руководителями союза, но и побыть наедине с Пури. Поэтому он был полностью в курсе последних событий. И у него была возможность опять сравнить Долли и Пури…
Когда Рубио и Иман вышли из дома Пастора и направились к шоссе, где они оставили свой джип, дорогу им преградили вооруженные люди и стали допытываться, откуда и куда они идут.
— Где ваш пропуск? — строго спросил один из них.
Иман спокойно объяснил, что они были в отдаленном баррио и на земле асьенды оказались случайно.
— Все равно, — сурово сказал стражник и для устрашения навел на них карабин, — у вас должен быть пропуск. В следующий раз приходите за пропуском туда, — и он кивнул в сторону асьенды.
Рубио и Иман не стали с ними спорить, но когда отошли на почтительное расстояние, Рубио громко крикнул:
— В следующий раз вас здесь, может быть, уже не будет!
Стражники бросились было за ними вдогонку, но они успели сесть в джип и укатили.
Глава сорок третья
Все арендаторы асьенды Монтеро изъявили желание отправиться в Манилу, чтобы принять участие в грандиозном митинге на Пласа Миранда. Они готовились к этому событию, словно к праздничному торжеству. Им впервые довелось испытать чувство собственной значимости, личного участия в решении своей судьбы.
Сбор назначили у дома Пастора, куда должен был прибыть автобус, заказанный специально для этой цели. Однако желающих собралось около ста человек, и один-единственный автобус вместить всех не мог. Поэтому решили, что остальные будут добираться на попутных и что на митинге от них выступят Пастор и Даной. Пастор изложит историю асьенды: как она от святых отцов незадолго перед войной перешла во владение дона Сегундо Монтеро, а Даной — требования арендаторов, рассказав, какие им приходится терпеть притеснения со стороны нынешнего владельца.
