— Куда бы ты хотел теперь, в «Фоли Бержер» или в оперу? Я лично рекомендовала бы тебе «Фоли Бержер». Такого больше нигде не увидишь, — тоном знатока заявила Элен.

У входа толпилась уйма народа, главным образом, туристы из разных стран. За входные билеты Мандо пришлось заплатить втридорога, поскольку в кассе их уже, конечно, не было. Мандо был ошарашен зрелищем. Ему и в голову не приходило, что можно увидеть на сцене такое обилие до предела обнаженных, а то и вовсе голых женщин. Публика неистовствовала. Зрителям особенно понравилась сценка «Ад для женщин», в которой обнаженный мужчина с телосложением Геркулеса, изображавший Люцифера, хлыстом и вилами гонял по просцениуму среди огня и молний целую стаю нагих юных красавиц. Всех насмешили американские моряки, вошедшие в раж. «Buddy, sure, there’s heaven in that place!»[60] — заорал один из них во всю глотку.

— Да-а, такого шоу наши манильские матроны не разрешили бы, — шепнул Мандо на ухо Элен.

— Но это же — искусство, — возмутилась она.

— Может быть, но в Маниле это называется развратом.

— Развращенность существует только в мыслях зрителя. Красивое тело никогда еще не считалось развратным. Как тогда следует относиться к «Венере Милосской» и «Адаму» Микеланджело или «Обнаженной Махе» Гойи?

— Но Манила-то — город католический, — напомнил ей Мандо.

— В Париже, между прочим, тоже достаточно католиков. И тем не менее здесь каждый воспринимает обнаженное тело как произведение искусства и не видит в этом ничего постыдного и развратного. Если бы было иначе, то этот город перестал бы называться Парижем…

Из «Фоли Бержер» Мандо и Элен отправились на Плас Пигаль, в ночной клуб «Баль Табарен». Оказалось, что все места уже заняты. Однако, получив весьма крупную банкноту на чай, метрдотель тут же нашел для них столик. В те дни во дворце Шайо проходила сессия Генеральной ассамблеи Организации Объединенных Наций, и большинство мест зарезервировали различные делегации. Мандо отыскал глазами столик с филиппинским флажком. Филиппинский делегат сидел с премиленькой француженкой.

— Взгляни-ка, какие все они довольные и сытые, шампанское так и льется рекой, а кур едва успевают подносить, — заметила Элен.

— А на заседаниях, если послушать их речи, грозят третьей мировой войной.

— Такова уж дипломатия, — примирительно рассудила спутница Мандо, снова показав себя неглупой женщиной. — Уж лучше словесные баталии, чем настоящая «горячая» война с пушками и бомбами.

— Но это та же война, только холодная.

Мандо и Элен приятно провели время — за ужином посмотрели «флор-шоу»[61] и потанцевали.

Когда, направляясь домой, они проходили через зал, их внимание привлекла веселая компания и особенно женщина, которая заразительно смеялась и беспрестанно чокалась со своими спутниками. «Где я мог видеть ее раньше?» — лихорадочно соображал Мандо, но бравурная музыка и непринужденная болтовня Элен мешали ему сосредоточиться. Мандо быстро проводил Элен до «Нормандии» и снова вернулся в «Баль Табарен». Заинтересовавшая его женщина и ее спутники продолжали веселиться. Присев неподалеку, Мандо пристально разглядывал женщину, продолжая вспоминать. И вдруг, помимо своей воли, он вслух произнес: «Долли Монтеро!» Да, теперь он знал точно. Это была именно она и никакая другая женщина.

За несколько секунд в памяти Мандо промелькнули годы его жизни в семье Монтеро. Вспомнилось, как пришлось спешно искать убежище в горах у партизан после того, как именно Долли случайно обнаружила в тетради Мандо (тогда он был еще Андоем) напечатанную на машинке американскую радиосводку о ходе военных действий на фронтах второй мировой войны. Долли рассказала об этом отцу, и дон Сегундо с кулаками набросился на Мандо, проклиная и его, и тот самый день, когда он додумался послать этого «деревенщину» учиться. Он пригрозил выдать его японской контрразведке — кемпейтай. Угроза могла быть приведена в исполнение в любую минуту, потому что почти ежедневно в доме у них бывал японский полковник, возивший Долли на вечеринки и всевозможные увеселения. Семейство Монтеро, судя по всему, поощряло эту связь, обеспечивавшую им различные удобства и выгоды в условиях оккупации.

Мандо сидел, раздумывая над прошлым и искренне радуясь тому, что теперь он уже не тот несчастный мальчик на побегушках, которому мог приказывать всякий, кому не лень. «Мне нет никакого дела до этой Долли», — решил он. Конечно, она еще больше похорошела, красота ее стала особенно броской. Но, объехав чуть ли не весь свет, Мандо встречал тысячи девушек и женщин не хуже Долли. Стоит ли возвращаться к прошлому и заново знакомиться с дочкой богача только для того, чтобы преподать ей урок? И вместе с тем он никак не мог оторвать взгляда от ее прекрасного лица шоколадного цвета, так выгодно выделявшегося на фоне стандартных европейских красавиц.

Так ничего и не решив, Мандо направился в бар, где в полумраке зала сидели редкие уже посетители. Виски обожгло горло, но не принесло успокоения, мысли обгоняли одна другую и вихрем кружились вокруг Долли. Неожиданно в баре появилась и она сама в сопровождении белого мужчины. Они сели за соседний столик. Он пил виски, она спросила себе шампанского.

Краем уха Мандо улавливал обрывки их разговора. Мужчина говорил по-английски с сильным французским акцентом:

— Долли, шерри[62], ты ведь сейчас свободна. У вас не будет больше занятий.

— Я же тебе уже говорила, что не хочу уезжать из Парижа даже на каникулы. Только теперь у меня и будет время походить по магазинам. Ты же знаешь, что я долго тут не задержусь, мне скоро отправляться обратно в Манилу.

— Но, Долли, только на одну неделю, — продолжал он умоляющим тоном. — Ты ведь не была еще в Каннах, это же настоящий рай, там на каждом шагу можно встретить знаменитость. Только на одну неделю. Погода там чудесная. Покатаемся на яхте, поплаваем, а вечером будем ходить на танцы.

— Не насилуй меня, Пьер, — в свою очередь, умоляла его Долли. — Пригласи лучше Ивонн или Одетт — и наслаждайся себе вволю.

— Ты меня избегаешь. У тебя есть другой, этот американец, да? — настаивал Пьер.

— Ты ошибаешься, у меня никого нет, — твердо ответила Долли.

Он хотел было поцеловать ее, но она отвернула от него лицо и решительно направилась к выходу. Выпитое за вечер виски, очевидно, начинало сказываться. Пьер загородил ей дорогу и снова попытался обнять. Она отстранила его руку и буквально взмолилась:

— Перестань, имей совесть…

Этой сцене никто из присутствующих не придал значения — здесь видели и не такое. Размолвка возлюбленных, и не более того. Однако в глазах Мандо она приобретала совершенно иной смысл. Он не собирался спускать этому ловеласу, который в его присутствии так грубо приставал к женщине, к филиппинке… Он решительно подошел к спутнику Долли.

— Послушайте, мистер, — вежливо и стараясь не повышать голоса, сказал Мандо и попытался высвободить Долли из объятий мужчины.

«Мистер» презрительно оглядел Мандо с головы до ног и оттолкнул одной рукой, прошипев: «Не суйся не в свое дело». Он потащил девушку в сторону.

— О, пожалуйста, пожалуйста, — теперь Долли взывала к Мандо о помощи.

Мандо, не раздумывая более ни секунды, встал между ними, и тут же получил сильный удар в лицо. Не увернись он немного, и очки разлетелись бы вдребезги. Оправившись от неожиданности, Мандо так ударил француза в подбородок, что тот отлетел в угол, схватил Долли за руку и быстро вывел из бара, пока не начался всеобщий переполох.

— Пожалуйста, отвезите меня домой, — попросила девушка.

В такси Долли назвала адрес пансионата. Мандо сидел молча, забившись в угол на заднем сиденье. Словно откуда-то издалека до него донесся вдруг голос Долли: