— Ты выглядишь просто великолепно. С тобой не сравнится никакая Мона Лиза.

— Спасибо. — Девушка зарделась от удовольствия. — А скажи мне, Мандо, что тебе больше всего во мне нравится: прическа, платье или духи?

— Мне нравится все, но больше всего — ты сама. Даже если б ты сделалась вдруг лохматой, если бы исчез аромат духов и если бы на тебе оказалось самое дешевое платье.

Долли рассмеялась.

— Ну, говори, куда мы теперь направимся, Я ведь в Париже новичок, — обратился к ней Мандо, как только они уселись в машину.

— Сначала ты скажи, что ты хочешь на ужин: французские, американские или испанские блюда?

— А разве найдется в Париже человек, который бы пожелал есть американские блюда, кроме самих американцев, конечно? Бутерброды с сосисками и свиные отбивные?

Долли снова развеселилась, вспомнив, как сразу после войны все питались одними сардинами и пресной колбасой, от которых ее тошнило. Она предложила маленький ресторанчик на берегу Сены с пикантным названием «Запретный плод». Маленькие парижские ресторанчики — это не то что манильские «карихан де бангау». В Париже они отличаются от больших лишь своими размерами, но отнюдь не обслуживанием и элегантностью, зато зачастую превосходят большие своей кухней. В «Запретном плоде» играл оркестр. У двери их встретил швейцар в расшитой ливрее, какие в Маниле носят кучера катафалков. Он ловко распахнул дверцу автомобиля, взятого Мандо напрокат в отеле, и очень галантно подвел их к самым дверям ресторана, где уже ожидал метрдотель. Не успели они расположиться за столиком, как словно из-под земли выросли два официанта. Один принял заказ на аперитив и вино, другой — на ужин.

Заиграл оркестр, и Долли попросила, чтобы Мандо пригласил ее на вальс. Нежно сжимая ее руку, Мандо вывел девушку в круг, где в интимном полумраке медленно кружились пары. Он едва прикасался к Долли, словно опасаясь ненароком повредить это хрупкое создание. Красивое гибкое тело девушки покоилось в его объятиях. Она склонила голову на плечо Мандо, и молодой человек с наслаждением вдыхал аромат ее волос.

Долли самозабвенно отдавалась танцу. Она еще толком не знала, кто такой Мандо, но начинала трепетать при одной мысли о нем. На следующее утро после их первой встречи он показался ей даже привлекательным. Он был довольно рослым для филиппинца, хорошо развит физически. Она нашла, что он в меру интеллигентен, а в благородстве его она убедилась накануне. Долли невольно сравнивала его с теми мужчинами, которых она достаточно перевидала на своем еще коротком веку. Он, конечно, совершенно не похож на полковника Мото, эту полусонную змею. Выигрывал он и в сравнении со своекорыстным и самовлюбленным Уайтом. Ну, а уж о Пьере и говорить не приходится: тот отличался полным отсутствием уважения к кому бы то ни было и удивительным легкомыслием. На уме у него были одни только развлечения. К Мандо девушка испытывала безотчетное доверие, которое ей не было знакомо прежде. Сейчас она ощущала себя птицей в уютном гнездышке — так ей было покойно и приятно. Она машинально поглаживала руку партнера и будто невзначай прикасалась щекой к его губам.

В Мандо боролись два противоречивых чувства, и в этом выразилась его раздвоенность — он помнил прошлое. Возможно, порыв Долли искренний и обусловлен признательностью или симпатией. Ну а если это всего лишь желание подразнить его, поиграть им, как это свойственно кокеткам? И все же он не был уверен, что устоит — «не перейдет на ее половину дома», вместо того чтобы захлопнуть распахнутую дверь и бежать прочь.

Еще совсем недавно Мандо убеждал себя, что Долли ему не нужна, что для Мандо Плариделя ухаживание за ней лишено какого бы то ни было смысла, что в Париже сколько угодно женщин еще более привлекательных. В Париже можно стать королем, если у тебя водятся деньги, а у Мандо их предостаточно. Но Долли рядом, она в его объятиях, он ощущает аромат ее волос и совсем не отдает себе отчета в том, что если не он сам, то его сердце попало в ловушку. Ему казалось, что эта легко скользящая в танце красавица, воздушная, невесомая, каждым словом своим дающая понять, какие глубокие чувства она питает к нему, не имеет ничего общего с той капризной и вздорной девицей, которую он знал когда-то.

Мандо утешал себя мыслями о том, что унижения, которые ему пришлось испытать в доме Монтеро, со временем забудутся; это не шрам, оставленный предательским ножом Мартина на всю жизнь. — К тому же нет худа без добра: если бы все были с ним милы и добры, он до сих пор находился бы в услужении у Монтеро, и ему никогда не открылась бы возможность повидать мир. Тут его размышления прервались: танец окончился. Они вернулись к столику, и официант ловко откупорил для них бутылку шампанского.

— Ты представляешь, сегодня звонил Пьер и молил о прощении. У него даже хватило смелости просить о свидании.

— Примирение всегда сладостно. Оно наверняка бодрит и опьяняет, как это шампанское, — ответил Мандо.

— А ты знаешь, что я ему ответила? «Я тебя прощаю, но больше мы никогда не увидимся».

— Но почему же? Разве у тебя есть другой, этот амэрикэн? — копируя Пьера, сказал Мандо, и оба весело рассмеялись.

— И вовсе не американец, а филиппинец, — игриво поддержала шутку Долли. — Знаешь что? Давай это отпразднуем! — Подняв бокал, она звонко чокнулась с Мандо.

Расплатившись и щедро вознаградив официантов чаевыми, Мандо и Долли из «Запретного плода» отправились в ночной клуб «Пуэрта дэль соль», стилизованный под испанский кастильо. Посмотрели флор-шоу в испанском стиле, потанцевали, а затем предприняли экскурсию по ночным заведениям Парижа, побывав еще в двух или трех местах. Рассвет их застал в «Мулен Руже». Долли настолько опьянела, что тут же уснула в такси, положив голову на колени Мандо. Зная о строгих правилах пансионов, куда вход после полуночи запрещен, тем более в нетрезвом виде, Долли еще в ресторане «Запретный плод» предупредила Мандо: «Если я буду немного навеселе, вези меня куда хочешь, только не в пансион, а назавтра мы придумаем мне алиби». Мандо велел шоферу ехать в «Ритц». Разбудив знакомого официанта, он попросил его принести в номер горячего чаю. Одну чашечку он дал Долли выпить, а из другой старательно обмыл ее лицо. Потом уложил ее на кровать, а сам в пижаме устроился на софе в кабинете. Но поспать ему не удалось. У Долли разболелась голова, она несколько раз призывала его на помощь. У нее открылась рвота, и ему пришлось отнести девушку в ванную комнату, обтереть мокрым полотенцем и переодеть в банный халат, поскольку ее вечернее платье было перепачкано, Мандо и сам едва держался на ногах: сказывалось полное отсутствие привычки к спиртному. Нескольких бокалов шампанского было для него более чем достаточно, а в этот вечер он впервые в жизни утратил над собой контроль.

Мандо проснулся, когда солнечные лучи, проникшие в комнату сквозь распахнутое настежь окно, ударили ему в лицо. Первое, что он увидел, открыв глаза, была женщина, нежно обнимавшая его во сне. На полу валялся халат. Долли была доверчиво беззащитна в своей очаровательной наготе. Поначалу ему подумалось, что все это просто сон, наваждение, кошмар похмелья. Но, протерев глаза, он убедился в реальности увиденного. Мандо нежно погладил спутавшиеся волосы Долли, потом прижался губами к ее губам, еще хранившим горечь алкоголя и аромат духов Герлен. И снова забылся глубоким сном.

Как говорят, и счастье и несчастье никогда не приходит одно. У Мандо были все основания считать свои сделки успешными. Ему довелось многое повидать, он набрался впечатлений на всю жизнь. А тут еще нежданно-негаданно на его голову свалилось новое сокровище в лице Долли. Тот памятный вечер сразу же сблизил их. Филиппинская красавица буквально опьянела от Мандо и никак не могла протрезветь. Была ли это «настоящая любовь», сказать трудно, но ее непреодолимо и страстно влекло теперь к Мандо. Правда, эта страсть могла оказаться сродни страсти к новому платью, пока оно новое…