Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Мать с дочерью решили скрыть от дона Сегундо и даже от Лилибет истинную причину своей неожиданной поездки в Гонконг. Донья Хулия всем сообщила, что они просто хотят немного развеяться. Мужа она решила ни во что не посвящать, отнюдь не потому, что боялась его (в конце концов ведь он отчасти повинен в несчастьях Долли); просто она считала, что не стоит отвлекать его от дел этими чисто женскими заботами. Единственно чего она опасалась, так это, что, узнав всю правду, старый Монтеро может вспылить и наделать непоправимых глупостей, и тогда всем им не поздоровится.

Поначалу она и Долли не рассказывала о своем намерении. Чтобы дочь уверовала в правоту и неизбежность задуманной ею акции, требовалось время. Они сияли двухкомнатный номер в одной из самых дорогих гостиниц. Сразу после войны манильцы редко отваживались так запросто ездить в Гонконг. А между тем никаких сложностей с валютой тогда не возникало; филиппинские песо котировались наравне с американскими долларами, и спекуляция валютой и драгоценностями в то время еще не достигла таких гигантских масштабов, как это обнаружилось впоследствии. В течение нескольких дней мать и дочь осматривали достопримечательности Гонконга и Коулуня, посетили знаменитые панситерии, славившиеся приготовленной особым способом лапшой, привели свой гардероб в соответствие с последней модой, накупили сувениров и даже побывали в Макао.

Спускаясь в ресторан, Долли частенько ощущала подступавшую тошноту. Порасспросив самым деликатным образом сведущих людей, донья Хулия заполучила адрес одного гинеколога-португальца, слава о котором достигла даже Манилы. На следующий день мать с дочерью отправились в клинику. Знаменитый врач подтвердил догадку доньи Хулии, обещал устроить все наилучшим образом и, конечно же, сохранить тайну. Когда речь зашла о плате за услуги, то даже видавшая виды донья Хулия смутилась. Однако в их положении торговаться не приходилось. Заверив врача, что они наведаются к нему в самом скором времени, донья Хулия и Долли любезно распрощались с ним.

Поначалу Долли не поддавалась ни на какие уговоры. Она спорила, сердилась, плакала. К своему греху перед людьми ей не хотелось добавлять грех перед богом. Донье Хулии пришлось прибегнуть к самым тонким ухищрениям. Разговор их напоминал богословский диспут. Мать доказывала, что речь идет вовсе не о человеке, а всего лишь о бесформенном зародыше. И неизвестно еще, выживет ли он, а если выживет и появится на свет, то наверняка будет уродом, поскольку для матери это нежеланное дитя. Двойной позор падет на головы семьи Монтеро и на саму Долли, станет для нее тяжелой обузой в будущем, если вообще после всего этого возможно какое-либо будущее. Зачем так рисковать, если доктор обещал все устроить. Аборт нисколько не отразится на ее здоровье, на ее внешности, она по-прежнему будет пленять мужчин, и даже дон Сегундо ничего не заподозрит.

Под напором таких веских и убедительных аргументов Долли постепенно уступала и наконец сдалась окончательно. Уайт тоже ничего не узнает, ведь, как доказала донья Хулия, речь идет не о ребенке, а всего-навсего о плоде их совместного греха. К тому же при расставании она утаила от Уайта свою беременность. И почему она должна за все расплачиваться одна?

В клинике португальца Долли пробыла всего два дня, на третий мать перевезла ее в отель. «Глядя на вас, ни о чем нельзя догадаться», — сказал ей на прощание знаменитый врач.

Когда они очутились в номере, мать первым делом подвела Долли к огромному зеркалу в ванной комнате.

— Посмотри, твоей красоты ничуть не убавилось.

Горько усмехнувшись, Долли кивнула в знак согласия.

— Мама, ты просто не видишь на моем лице того, что творится у меня в душе.

— Все это забудется, и ты снова станешь чувствовать себя, как прежде. — Донья Хулия пыталась говорить как можно более веселым и беззаботным тоном.

— Время — лучший лекарь, — не удержалась она, чтобы еще раз не повторить банальность, которая в подобных ситуациях и так очевидна.

Но на сей раз донья Хулия оказалась права: не прошло и недели, как переливистый смех Долли зазвучал на различных приемах в высшем свете Гонконга.

Глава шестнадцатая

Так называемое «освобождение» скорее всего можно было сравнить с большим сельским праздником. Кругом гремели оркестры, вспыхивали фейерверки — веселье царило в каждом доме, и в бедном и в богатом. Но всех тревожила мысль: что будет потом? Опять питаться отбросами, затягивать потуже пояса? Снова долги, смертельная усталость, уйма мелочных забот?

На Филиппинах у каждого города, у каждой деревни и даже храма есть свой бог-покровитель, которого свято чтут местные жители. Поэтому ежегодно в стране справляют свыше четырехсот праздников, больше, чем дней в году. Можно подумать, что с тех пор, как филиппинцы приняли христианство, их жизнь превратилась в сплошной праздник, а теперь к нескончаемой череде праздников добавился еще один — «освобождение». Бары и кафе заполнились американцами, торжествовавшими победу над японцами.

На первый взгляд вроде бы установились мир и спокойствие, стих гром войны. Но уже через несколько дней началась суровая и жестокая битва за хлеб насущный, за жизнь на земле. И боролись теперь сильные со слабыми, истинные партизаны с самозванцами, кровопийцы-эксплуататоры с трудовым людом, помещики с арендаторами, лавочники с покупателями. В городе остро ощущалась нехватка жилья, неимоверно подскочили цены на товары первой необходимости. Все желали одного — «чтобы все было как до войны». События военного времени постепенно отходили на второй план. Уже почти никого не интересовало, кто остался верным отечеству, а кто перешел на сторону врага. Общая картина военного времени быстро стиралась в памяти, хотя писалась она отнюдь не красками, а человеческой кровью. Возрождались прежние понятия о законности и правопорядке.

Земля, которую владельцы забросили во время войны, вновь начала обретать своих «хозяев». А тех, кто ее обрабатывал, кто не дал заполонить ее лесам и болотам, безжалостно гнали прочь. Помещики создавали особые вооруженные гвардии, куда вербовали, как правило, бывших японских прислужников, и те за щедрую мзду должны были разыскать и вернуть своим хозяевам брошенное в первые дни войны имущество. Между помещиками и крестьянами постоянно возникали раздоры, доходившие до открытых столкновений. А так как большинство крестьян в годы войны либо партизанили, либо активно поддерживали партизан, то, естественно, незаконная деятельность бывших японских наймитов вызывала их резкий протест. Око за око, зуб за зуб.

Правительство было в центре всех событий, все обо всем знало. Но в нем опять оказались те же самые люди, которые находились у власти до войны. Неимущие пожинали плоды своей слабости. Прыткие коллаборационисты, вроде Монтеро, с помощью друзей и денег умело пролезали всюду. Они-то и поддерживали мнимых партизан, натравливая их на настоящих героев, сражавшихся за родину. Ни о какой справедливости в послевоенной жизни не приходилось и говорить. Было ясно, что победа не принесла равенства, о котором мечтали участники Сопротивления, и снова выиграли те, кто заботился только о собственной наживе.

В первый послевоенный год рабочие и служащие получали ту же зарплату, что и до войны, хотя всем было очевидно, что стоимость жизни выросла по меньшей мере в четыре раза. Цены постоянно ползли вверх, продуктов не хватало. И в этом оказались повинны не столько послевоенная разруха, сколько спекулянты-перекупщики, наживавшие сказочные богатства буквально за несколько дней.

Однако уроки войны не прошли для трудящихся даром. Они научились думать, для защиты своих прав рабочие объединялись в профсоюзы, в деревнях возникали первые крестьянские союзы. Народ твердо усвоил, что оружие не стоит далеко прятать, его надо держать наготове. День ото дня в нем крепла решимость добиваться своих прав и той доли, которая причиталась за участие в общей борьбе, народ на практике убеждался в том, что порознь ничего не добьешься, что его сила в единстве. Он вдруг прозрел и увидел истинное лицо политических деятелей. Да, они отнюдь не святые, а скорее напоминают — стаю хищных птиц, которые кружатся над своей жертвой и, выбрав удобный момент, обрушиваются на нее. Не брезгают они и падалью. И движет ими одна-единственная цель — обогащение.

29
{"b":"279769","o":1}