Дон Сегундо снова ощутил прилив злобы, но решил сдержаться и проявить гибкость.

— Хорошо, — сказал он, — раз такое дело, поступай, сообразуясь с обстановкой. Когда наступят лучшие времена, я сам займусь имением. Не вечно же будут бесчинствовать эти бандиты. Рано или поздно им придет конец. Все будет опять по-старому. Все будет по-старому. — Снова повторил он.

Дон Сегундо выдал Пастору небольшую сумму на расходы и наказал в следующий раз обязательно привезти четыре мешка риса.

Собираясь уходить, Пастор вспомнил, что позабыл спросить одну вещь.

— Дон Сегундо, — обратился он к помещику, — чуть было не забыл у вас спросить, где теперь Андой.

— Андой? — переспросил дон Сегундо, как будто впервые слышал это имя.

— Ну да, Андой, сын моей старшей сестры, — напомнил ему Пастор.

— А, это тот Андой, — наконец, как бы что-то смутно припоминая, приговорил дон Сегундо, — тот самый парень, который служил здесь? Негодяй, неблагодарный мальчишка. Сбежал неизвестно куда.

— Сбежал?! — удивился Пастор.

— Да, просто сбежал, и все, — подтвердил дон Сегундо. — Ты ведь знаешь, что я делал для него все, что было в моих силах. И вот что получил вместо благодарности. Я относился к нему как к родному сыну, устроил его в колледж. Шутка ли сказать, он был уже на последнем курсе. И вдруг проявил такую неблагодарность.

— Куда же он мог деваться? — продолжал недоумевать Пастор. После смерти сестры Андой был единственный его близкий родственник.

— Не ищи его, — посоветовал помещик. — У меня есть сведения, что его арестовала японская контрразведка, потому что он вступил в какую-то подозрительную организацию. Если бы я, его приемный отец, не был доном Сегундо Монтеро, то его, наверное, пришлось бы уже давно оплакивать.

У Пастора от неожиданности глаза полезли на лоб, голос задрожал.

— Они что, могли убить его?

— Не знаю и знать не хочу, — разозлился дон Сегундо. — Он сам этого добивался. Это участь всех неблагодарных бандитов.

Пастор, тяжело ступая, вышел во двор, у него было такое чувство, будто к ногам ему привязали тяжелые гири. Он считал себя повинным в горькой судьбе племянника. После смерти сестры он обязан был взять на себя заботы о ее единственном сыне, хотя справедливости ради надо сказать, что близости между Андоем и Пастором никогда не было и даже разговаривали они весьма редко.

Особенно ранили душу Пастора слова дона Сегундо о неблагодарности Андоя. Внутренне он с этим никак не мог согласиться. Отец Андоя, всю жизнь прослуживший у Монтеро, и его мать — оба были образцом добропорядочности. Андой не мог оказаться неблагодарным. Пастор глубоко верил: «кто родился львом, тому лисой не бывать».

Предстоящее прощание с полковником японской императорской армии Мото вызвало у дона Сегундо Монтеро мрачные предчувствия.

Еще несколько дней тому назад полковник сказал ему, что из Токио пришел приказ о переводе его в другую часть, и он готовится к отъезду. От пышных проводов, предложенных Монтеро, японец категорически отказался. Чем меньше шума по поводу отъезда, тем лучше, потому что его новое назначение — военная тайна.

Поэтому в тот вечер в доме Монтеро не было других гостей, кроме полковника Мото и его адъютанта. Оба они были в новой, хорошо подогнанной форме.

Ради этого случая донья Хулия и Долли приготовили обильный ужин. Несмотря на огромные трудности с продовольствием, семья Монтеро не испытывала недостатка даже в деликатесах, ибо всегда хорошо платила поставщикам с черного рынка.

Помимо королевского ужина, полковнику Мото был приготовлен также особый подарок в знак искреннего к нему расположения.

Дону Сегундо было за что благодарить своего друга полковника. Когда Монтеро впервые столкнулся с ним в штабе японской армии под Манилой за несколько часов до вступления японцев в «Открытый город», тот обратился к нему с шутливым «дон». Весело поболтав с филиппинским помещиком, он без обиняков предложил ему сотрудничать с японской армией, отбросив в сторону всякие угрызения совести.

После того как японцы прочно обосновались в Маниле, семейство Монтеро завязало тесную дружбу с полковником Мото. Редкая неделя проходила без роскошного приема в особняке Монтеро. На этих приемах собирались высшие японские военные чины и верхушка филиппинской марионеточной администрации.

И японскому офицеру, и филиппинскому помещику-негоцианту было ясно, как дважды два — четыре, что их сотрудничество, в котором не было и тени любви с первого взгляда, приносит обоим нешуточные прибыли.

Полковник ведал снабжением целого военного округа. И перед Монтеро, как перед опытным дельцом, открывались широкие перспективы. Помыслы же полковника были устремлены не столько чистой прибыли, сколько к всевозможным увеселениям, на которые он имел право как победитель. Он был молод, пылок и располагал обширными возможностями, а семья Монтеро открыла ему доступ в высшее общество. Донья Хулия была отнюдь не старой, а ее единственная дочь Долли выглядела настоящей красавицей даже в глазах японца, рассчитывавшего использовать Монтеро в качестве плацдарма, откуда он мог бы проникнуть в роскошные гостиные высшего общества не как военный, а как пользующийся уважением господин, которого они с удовольствием принимают.

Мысль дона Сегундо работала приблизительно в том же направлении. Он гадал, каким образом сойтись с полковником поближе и что он может от этого выиграть.

«Им нужны поставки? Ну что ж, я их обеспечу», — решил про себя Монтеро, радостно потирая руки. «Им нужны автомашины, моторы, приборы, резина, веревки? Отлично, лампа Аладдина в моих руках. Полковнику нравятся вино и женщины? Он может увязнуть в разврате по самые уши. Это судьба. Да, это сама судьба. Дураком будет дон Сегундо, если в самый короткий срок не станет мультимиллионером», — и он весело похлопал себя правой рукой по левому плечу.

Довольно скоро «фирма» Монтеро-Мото заработала.

Полковник стал почти равноправным членом семьи Монтеро, В особняке ему отвели отдельную комнату, где он мог отдыхать когда вздумается. И прислуживали, японцу отнюдь не слуги, а сама донья Хулия и чаще всего Долли.

Не раз доводилось ему бывать наедине с Долли. В такие моменты они разговаривали совсем не о войне. Полковник ощущал внутреннее удовлетворение, оценивая достоинства девушки, а она, в свою очередь, не оставалась равнодушной к тому, что ростом он был выше других японцев, отличался веселым нравом и хорошим воспитанием.

Тем временем дон Сегундо сделался единоличным поставщиком ведомства, руководимого полковником Мото. У филиппинского дельца была своя собственная контора и оптовый склад, через который по соглашению с полковником шли все поставки для японской армии. Деньги рекой текли к Монтеро.

Однако это счастье для Монтеро было не из легких. С полковником он расплачивался не деньгами, этими «микки-маусами», которые, по словам полковника, они же сами и печатали, а унизительным прислужничеством.

Помимо частых приемов, ужинов и балов в честь полковника и других японских офицеров, устраивавшихся то в саду особняка Монтеро, то в отеле «Манила», Монтеро и полковник почти каждый вечер отправлялись куда-нибудь вдвоем. Днем Монтеро набивал себе карманы, а вечером Мото срывал ароматные цветы развлечений.

Они стали завсегдатаями модных ночных клубов и прочих сомнительных заведений. Как только Монтеро с полковником появлялись в каком-нибудь из злачных мест, оркестр в их честь спешил исполнить любимые ими мелодии. На пороге их уже ждал метрдотель и провожал в отдельный кабинет. Затем он посылал к ним самых отменных девиц, какими только располагал этот клуб. Целая свора официантов была наготове, чтобы немедленно исполнить любое их желание. Бутылки наилучшего вина, которого прочие посетители и в глаза не видывали, сменяли на столе одна другую, как по мановению волшебной палочки.

Иногда они танцевали, а чаще только пили и болтали. Через час-полтора они обычно удалялись под руку с девицами. Это бывало уже далеко за полночь, потому что конферансье не выпускал почетных гостей, покуда они не прослушают на прощанье «Хоум, свит хоум»[31]. Но им к этому времени бывало совсем уже не до песен. Метрдотель сопровождал их до автомобиля.