Проездом Мандо побывал на родине Вильгельма Телля. В сопровождении гида он долго бродил по Берну, осматривая достопримечательности. На одной из маленьких улочек гид указал ему на старичка, проезжавшего мимо на велосипеде.

— Посмотрите, это наш бывший вице-президент. Отслужив вице-президентский срок, он вернулся к своей прежней профессии часовщика… У нас должность президента или вице-президента не приносит богатства, она лишь свидетельствует о доверии народа к лицам, избранным на эти высокие посты и об уважении к ним.

Путешествуя по Италии и Швейцарии, побывав лишь проездом в странах Бенилюкса, Мандо отметил для себя существенные отличия в политической и экономической жизни, которые неизбежно возвращали его мысли к положению на родине и в Азии вообще.

В Лондоне на аэродроме его встречал один английский литератор, с которым он познакомился незадолго до этого. Разговор зашел о падении кабинета Черчилля и приходе к власти лейбористов. «Не всегда герои военного времени могут оставаться лидерами нации в мирное время, — пояснил литератор свою мысль о причинах таких перемен. — Тому очень много примеров в истории: и Александр Македонский и Джордж Вашингтон проявили себя не очень-то способными политиками в мирное время. Как говорится, „каждому лидеру свое время, и каждому времени — свой лидер“».

Новый знакомый Мандо оказался великолепным гидом. Он показал ему Лондон, поводил по редакциям газет и журналов. Благодаря его помощи Мандо сумел основательно ознакомиться с работой крупных лондонских газет — «Таймс» и «Дейли Мейл».

— У нас «демократия» и «свобода» не пустые слова, — похвалялся англичанин перед Мандо. — Вспомните хотя бы наш знаменитый Гайд-Парк.

В Гайд-Парке им довелось услышать ораторов, критиковавших премьер-министра. Рядом можно было прослушать целую лекцию о коммунизме.

— Здесь не требуется никаких разрешений на выступление перед публикой, — продолжал англичанин, — и полиция свято охраняет это право, ни о каком вмешательстве с ее стороны не может быть речи.

Мандо удалось встретиться с одним из членов парламента. Скромная квартирка парламентария не шла ни в какое сравнение с роскошными особняками филиппинских конгрессменов. Когда Мандо явился к нему, как было условлено в половине шестого, парламентарий разжигал камин у себя в кабинете.

— А разве в доме нет электричества? — поинтересовался Мандо.

— Есть, конечно, но ввиду режима экономии не разрешается его включать ранее шести часов, — ответил хозяин.

Мандо попытался себе представить, как поступил бы в такой ситуации филиппинский законодатель. Он не сомневался, что тот непременно воспользовался бы своим «исключительным» правом. Парламентарий предложил гостю чашку чая. Угощение оказалось весьма скромным.

— А почему у вас до сих пор карточная система, ведь война давно кончилась? — спросил Мандо.

— Видите ли, все еще ощущаются последствия войны, продуктов не хватает. Чтобы не допустить спекуляции и прочих нежелательных явлений, а в основном затем, чтобы рядовой покупатель мог приобрести все необходимое в магазинах, мы продолжаем сохранять карточки.

Он разъяснил Мандо смысл протекционистской политики нового английского правительства, направленной на защиту национальной промышленности от иностранной конкуренции, и Мандо с сожалением подумал, что филиппинцы об этом не могли и мечтать.

В библиотеке Британского музея Мандо с благоговением вступил под своды зала, в котором занимались такие выдающиеся деятели мирового революционного движения, как Гарибальди, Маркс, Ленин, Сунь Ят-сен, Ганди. Пораженный собранными здесь сокровищами человеческого разума, Мандо безотчетно восхищался англосаксонским гением, столь разнообразно проявившим себя в таких разных областях, как литература и промышленность, поэзия и торговля. Ведь народ, живший на островах, лишь немногим превосходящих по площади Филиппинский архипелаг, сумел все создать собственными руками, начиная от иголки или шпильки и кончая гигантскими пароходами и гидростанциями. А его страна по иронии судьбы не может изготовить даже туалетной бумаги!

Перевернув последнюю страницу дневника, Мандо достал из портфеля маленькую записную книжку, сплошь испещренную записями дат, имен, цен. Мандо вел тщательный учет проданных драгоценностей и всех своих расходов. Вырученная им сумма составила пять миллионов долларов, сумма изрядная, но он должен расходовать ее осмотрительно — впереди поездка в Париж и заключение сделки, которую очень форсировал американский агент. Большую часть денег Мандо поместил в банк, а на небольшую сумму приобрел ценные бумаги. Он вверил свою судьбу солидной швейцарской фирме, пользовавшейся безупречной репутацией. В Мадридском, Женевском и Лондонском банках его вклады составляли три миллиона долларов. Полмиллиона он вложил в акции Железнодорожного акционерного общества Швейцарии. В переводе на филиппинские песо его капитал составлял уже более пятнадцати миллионов. А была реализована лишь меньшая половина драгоценностей…

Взглянув на часы, Мандо обнаружил, что время перевалило за полночь. Пока все шло как нельзя лучше. Он потянулся и закурил сигарету.

Жизнь бродяги-туриста не изменила привычки Мандо вставать спозаранку. Когда он служил у Монтеро, с восходом солнца всегда бывал на ногах. А партизанская жизнь в горах Сьерра-Мадре и подавно не приучила нежиться в постели.

Не успел он умыться, как в его номере в отеле «Ритц» раздался телефонный звонок. Звонила его соотечественница Элен, филиппинка, родившаяся в Маниле, но застигнутая войной в Европе и превратившаяся ныне в истинную космополитку. Рано осиротевшая, она с малых лет приобщилась к странствиям и совершала регулярные вояжи по Средиземному морю от Гибралтара до Каира, потихоньку приторговывая чем придется. Она научилась извлекать выгоду и из своей молодости и пикантной внешности, благодаря чему приобрела известность в самых шикарных отелях Парижа и средиземно-морской Ривьеры.

Мандо познакомился с ней в Женеве на чисто деловой основе. Эта когда-то весьма очаровательная метиска помогла ему выгодно продать бриллианты. Получая пять процентов комиссионных, она неплохо заработала на нем. Одному арабскому шейху она умудрилась всучить драгоценностей почти на миллион долларов, миллионера, их соотечественника, отдыхавшего в Испании, выставила на полмиллиона, и, наконец, самой крупной ее акцией была продажа колье Клеопатры, — банк Ротшильда выложил за него почти два миллиона долларов наличными.

Мандо пригласил Элен позавтракать в ресторане отеля. За завтраком она сообщила ему кое-какие парижские новости. Остановилась она в гостинице «Нормандия».

— Там живет некий французский повеса. Ужасно богатый. Сейчас он обхаживает одну венскую танцовщицу, от нее весь Париж без ума. Он один только на цветы да на духи уже извел целое состояние.

— Так ты думаешь, перспективный покупатель? — спросил ее Мандо.

— Определенно. Уж поверь мне, у меня наметанный глаз.

— Ну что ж, тогда посмотрим, что может понравиться этому ловеласу.

— Ты хочешь сказать, этой танцовщице?

После завтрака Мандо и Элен поднялись к нему в номер, и он показал ей список оставшихся драгоценностей. Элен со знанием дела выбрала несколько вещиц и сразу же назвала цену.

— Я сейчас же поеду в отель, где остановилась эта «балерина». Она встает не раньше одиннадцати, так что я вполне успею. До скорого. Я тебе позвоню.

— Только обязательно возвращайся сюда, как только освободишься, — попросил ее Мандо. — Мне бы хотелось посмотреть Париж. Ты будешь моим гидом.

— О’кей, мосье. — Помахав ему на прощанье, она быстро выскользнула из номера.

Элен вернулась в гостиницу к обеду.

— Ну, вот и денежки! — с победоносным видом воскликнула она, едва переступив порог номера. — Быстро я все это обстряпала?

— Ты уже одета. Подожди минутку, я буду сейчас готов.

Обедали они в маленьком ресторанчике на берегу Сены. Элен действительно знала Париж не понаслышке. Кухня в ресторане оказалась выше всяких похвал: фаршированный заяц и тушеная в шампанском дичь были поистине верхом кулинарного искусства.