— Да я не тебя имею в виду, Монти, — отмахнулся епископ. — Как будто ты один у нас в стране.

Задетый хвастовством Монтеро, Оскар тоже не пожелал оставаться среди тех, кого осуждал отец церкви.

— О, сеньор миллионер, — игриво вставил он, — только не следует уподобляться фарисею, который подает бедным милостыню один раз, а потом круглый год сосет из них соки. Разве не правда, монсеньер? По воскресеньям вы отпускаете грехи, а с понедельника до субботнего вечера люди пребывают в грехе…

— Никак, Оски, ты решил покаяться, не сходя с места? — поддел друга-губернатора Монтеро.

В оживленную беседу вступил и судья Пилато, уже давно порывавшийся изложить свою точку зрения. Он оглядел по очереди всех, подолгу останавливая глубокомысленный взор на лице каждого из присутствующих, изящным жестом стряхнул пепел с кончика сигары и торжественно начал:

— Вот нас, судей, частенько обвиняют в существующем положении. Вынесешь не особенно строгий приговор, кричат «снюхался с обвиняемым», вынесешь суровый — тебя тотчас же обвинят в жестокости, пристрастии и еще черт знает в чем. Выиграет адвокат в суде дело важной персоны, обязательно заподозрят судью во взяточничестве. Осудишь какую-нибудь мелкую сошку, за спиной начинают шептаться: «конечно, суд не для бедного человека». Но ведь суд в каждом отдельном случае выносит приговор по определенному делу, а не просто человеку. К тому же законы устанавливает не суд. Мы руководствуемся не нашими личными побуждениями и пристрастиями, а законом. Только законом!

— Вот именно! И я о том же говорю: долг превыше всего. Чувство долга важнее всяких эмоций. И если для выполнения долга требуется прибегнуть к силе, то и задумываться здесь не над чем. В этом состоит долг солдата.

Все внимательно посмотрели на генерала.

— Не помню, кто это сказал: «Когда человек стыдится содеянного, то он всегда прячется за словами об исполнении долга», — с язвительным сарказмом изрек сенатор Ботин, взглянув генералу прямо в глаза.

Байонета не спасовал:

— Когда солдат стыдится и боится исполнять свой долг, ему лучше поискать другую профессию, например, заняться политикой.

— Почему же? Неужто политикам неведомо чувство долга перед родиной?

— Я только хотел сказать, сенатор, — не сдавался генерал, — что с политиками дело обстоит гораздо проще, поскольку политик в основном выражает настроение своих избирателей. И если ему удается в чем-то их ублажить, то он уже считает себя вправе думать, что порядок восторжествовал во всем мире, что везде и всюду дела обстоят так же хорошо, как в его собственном избирательном округе. Солдату же ничего не остается, как выполнять свой долг, нравится это ему или нет… Политик идет на поводу у так называемого общественного мнения, солдат же — никогда!

— Вы хотите сказать, генерал, что армия не верит в демократию? — пытался его усмирить сенатор Ботин.

— Ну, это совсем не то, что я хотел сказать. Вы слишком уж далеко хватили, сенатор. Мой тезис: армия — это не политика.

— Мне тем не менее кажется, что существует расхождение между вашими действиями и политикой, прокламируемой правительством, — стоял на своем Ботин. — При республиканском строе правления все органы власти, включая армию, должны придерживаться демократической системы. А ваше кредо «тот, кто должен быть уничтожен, будет уничтожен», по-моему, несовместимо с такой системой, разве не так? Вы предлагаете более радикальное средство от голода и болезней, чем всеобщий мор. Не знаю, известны ли вам жалобы жителей на злоупотребления ваших солдат. Каждый раз, как начинается очередная кампания по усмирению граждан и наведению порядка в какой-либо провинции, больше всего и чаще всего страдает ни в чем не повинное мирное население, а не так называемые «подрывные элементы». Вы, желая погасить огонь, заливаете его бензином.

На лице генерала Байонеты мелькнула кисловатая улыбка, но всего лишь на мгновение. Стиснув челюсти, он приготовился к отражению любого удара сенатора.

— Есть болезни, вроде рака, которые требуют хирургического вмешательства, — снова загорячился он. — Армию обычно сравнивают либо с мечом, либо со стеной. Чем она станет, зависит от нее. Есть два пути: либо попустительствовать преступникам, либо защищать престиж правительства. Именно на этом зиждется мой принцип: «Тот, кто должен быть уничтожен, будет уничтожен». И поэтому согласны вы со мной или нет, но только армия является настоящей опорой демократии. Те, кто не следует учению церкви и не чтит закон, должны иметь дело с нами.

— Но социальные проблемы еще никогда не разрешались силою оружия, — не унимался сенатор.

Поглощенные спором, гости губернатора Оскара Добладо совершенно не заметили появления еще одного гостя. Хозяин воспользовался паузой и представил всем доктора Сабио, известного многим и как крупный ученый-политик и как основатель Университета Свободы.

— Вас, доктор, наверняка заинтересует эта беседа, — провозгласил губернатор, но прежде следует закусить.

— О, мне будет достаточно чашки кофе, — скромно ответил профессор.

— Мы тут обсуждаем ныне царящие в стране беспорядки. Все обеспокоены резким падением нравов в народе, — кратко резюмировал застольные дискуссии хозяин дома. — Одним словом, воровство, грабежи, убийства, беспорядки на каждом шагу. Ясно, конечно, что все это — последствия войны…

Отхлебнув кофе, доктор Сабио посидел некоторое время молча, словно раздумывая над тем, что только что услышал.

— Я застал самый конец разговора между генералом и сенатором. Положение в стране, разумеется, отнюдь не радужное, но я лично не склонен все сваливать на войну, хотя она и усугубила трудности. Это не главная причина. Взять хотя бы те же самые грабежи и убийства. Разве до войны не были известны имена таких бандитов, как Зимогар, Тьяонг Акьят и другие? Разве не возникали восстания колорумов, сакдалистов, тангуланов[57] в Булакане? Ведь шла же непрестанная война между констабулярией и племенами моро на юге. Так что все это началось не сегодня, и пытаться объяснить все войной — значит ничего не объяснить. — Доктор Сабио говорил спокойно, уверенно, словно читал лекцию студентам. Он отхлебнул еще глоток кофе и продолжал: — Вы, конечно, спросите, а в чем же кроется первопричина такого положения. У меня на это есть один ответ: виной всему эксплуатация человека человеком, проявляющаяся в самых различных формах. В нашем обществе каждый стремится обогатиться за счет ближнего своего, и это приняло поистине катастрофические размеры.

— Вот и я говорю, что в этом повинны как богатые, так и бедные, — торжествуя свою правоту, воскликнул епископ Димас.

— Вы правы, монсеньер, — отвечал ему доктор Сабио, — но лишь при одном условии: если рассматривать ухудшение положения в синхронном плане. Но вначале виноват был только один — тот, кто воспользовался тяжелым положением другого, тот, у кого зародился злой умысел. Думаю, все согласятся со мной, что и в первородном грехе были повинны не только Адам и Ева. Очевидно, бог знал все наперед, создавая дьявола в обличье змея…

— Бог наделил человека разумом, чтобы он мог отличить зло от добра. Он свободен в своем суждении, — возразил епископ.

Остальные гости молчали, никак не выражая своего отношения к тому, о чем говорили профессор и епископ.

— А что происходит ныне? — продолжал доктор Сабио свою импровизированную лекцию. — Каждый тянет в свою сторону. Те, кто наверху, шагают прямо по головам нижестоящих. Те, кому так или иначе повезло, не думают ни о чем другом, кроме собственного благополучия. Не успел человек занять какой-нибудь солидный пост, как уже спешит обзавестись виллой, парой автомобилей, начинает сорить деньгами направо и налево. Разумеется, каждый труд должен быть вознагражден, но государственный чиновник не имеет морального права жить несравненно лучше среднего нашего гражданина, которому, как предполагается, он служит.

— Даже если у него есть частный капитал, доставшийся в наследство от родственников? — спросил с некоторым вызовом сенатор Ботин.