Артемка поглядывал на кашу, недоеденную стариком.

Слишком явно было его желание, и Федор подсказал:

— Ешь, вкусная. Лесная бабка прислала.

Мальчик стал аппетитно есть. Отпробовала и Марфуша.

— И верно, вкусная. С дымком. Где вы такую добрую бабку отыскали?

Федор с улыбкой поглядывал на девушку. До чего же она сегодня нравилась ему! Кивнул в сторону старика. Издеваясь над ним, сообщил:

— Это вон Василий. Счастья ходил искать и набрел.

Артемка подчистил кашу, старательно облизал ложку, потом кинулся к Марфуше — завозились, закатываясь смехом. Оглянулись на Федора и, не сговариваясь, напали на него.

— Принесло чертенят не ко времени, — добродушно ругнулся он. — Хватит, отстаньте!

Какое там — пуще принялись тискать. Федор одной рукой прижал сына, так что тот и брыкнуться не мог, второй поймал Марфушу, опрокинул на спину. Она стыдливо одернула заголившееся платье и сразу присмирела. Села, поджав коленки к подбородку.

— Сегодня Марья Паутова козлу пархатому рожу исцарапала.

— Какому козлу? — не понял Федор.

— Будто не знаешь! Табельщику…

— М-да… — Федор посумрачнел. — Пристает к тебе?

— Ага… — нахмурила брови, вспоминая, как все было.

Последние дни Егорычев словно взбесился — только и крутится возле ее машины. От его ласковых слов у Марфуши нутро переворачивало, не знала, как избавиться. Все прядильное отделение видело — табельщик не особенно таился, — с любопытством ожидали, чем кончатся его домогания.

— Тетка Марья не вытерпела, шепнула мне: «Скажи, что согласная, пойдешь в контору. А сама спрячься». Я и спряталась, — рассказывала Марфуша, чуть отвернув лицо, чтобы Федор не видел озорного блеска глаз и не подумал (не дай бог), что ей приятно это рассказывать. — …Тетка Марья вместо меня в контору, погасила свет и ждет. Козел и пришел… Когда выскочил за дверь, за щеку держался. А Марья за ним, с криком: «Люди добрые, на старух кидаться стал, страмной-то черт! Ошалел совсем!.. У меня брюхо прихватило, пошла попроситься домой. А там темно. Я назад. А он в дверь ворвался и давай мять. Еле отбилась. Вот-те крест, не вру!» Все отделение хохочет, а Егорычев, зеленый от злости, по лестнице топ-топ и скрылся. Так до конца доработки и не появлялся. Авдотью Коптелову посылали за ним…

Марфуша радостно посмотрела на Федора. Хотелось, чтобы и он радовался тому, как проучили Егорычева.

— Теперь замордует Марью, — сказал он, хмурясь. — И тебе достанется. Это такая скотина…

— Побоится, — беспечно возразила Марфуша. — Мы новому инженеру на него пожаловались.

— Все они друг за друга.

— Нет, этот, кажется, понятливый. Обещал, что пристрожит Егорычева.

Марфуша высунулась в щель под крышей, долго смотрела в сторону слободки.

— Фабрика-то как светится. Красиво! А когда работаешь, и не до этого — скорей бы за ворота.

— Если не оставит в покое, скажешь. Я с ним сам поговорю.

— Ой, мамоньки! — Марфуша счастливо засмеялась, лукаво взглядывая в его рассерженное лицо. Не у каждой фабричной девчонки найдется такой защитник!

— Ладно, — произнесла она, все еще улыбаясь своим мыслям. — Обязательно скажу.

— Еще что нового? — спросил Федор.

— Ничего боле… В субботу с Дериными собираемся на ночь под Сорока. Василий велел тебе быть.

— До субботы еще дожить надо.

— Доживем, — бодро откликнулась Марфуша.

В субботу подрядчик Соболев рассчитывался с крючниками за неделю. В глубине острова, в тесовой будке кассир выдавал деньги. Соболев сидел рядом, проверял по списку.

Федору, работавшему последние дни на выноске кип, пришлось, не считая аванса, еще два рубля тридцать пять копеек. Это его порадовало. Если так пойдет и дальше, то до заморозков он скопит немного денег.

Крючники всей гурьбой отправились в трактир к Ивлеву, звали Федора, но он отказался, прямо с острова зашел в полицейскую часть, назвался писарю, который отметил его, а затем в лабазе купил полбутылки водки, большую связку кренделей и поспешил в каморки. Его уже ждали. На полу стояли ведерный самовар, корзина с посудой, в куче — два одеяла и разная ветошь. Была середина августа, ночи стали прохладные, и тетка Александра собрала, что можно унести.

Послали Артемку за Дериными. Прокопий Соловьев тоже был не прочь присоединиться, но жена просила непременно приехать в деревню — дни стояли погожие, началось жнитво.

Шли по берегу Которосли. Федор и Василий нагрузились одеялами, тетка Александра и Екатерина Дерина несли посуду, еду. Марфуша тащила за ручку самовар, а Артемке и Егорке достались удочки.

Впереди, насколько хватало глаз, растянулись по берегу фабричные. Василий прибавлял шагу и все беспокоился: не заняли бы хорошие места.

Когда миновали деревню Творогово, сразу же начался лес. Уже летели с деревьев желтые листья, трава хоть и была густая, но поблекла, колола босые ноги. Прыгали под ногами лягушки, каждый раз пугая Марфушу.

— Теперь уже недалеко, — торопил Василий. — Поспешайте, бабы.

Долго искали место, где остановиться: то не нравилось, то запоздали — уже заняли другие. Наконец Василий сбросил с плеч одеяло. На обрывистом берегу стояли рядышком три большие ели. У замшелых старых пней давней порубки краснела крупная, сочная брусника. Шагах в двадцати в реку впадал широкий Сороковский ручей.

Место было уютное, сухое и защищенное.

Женщины принялись устраиваться, готовиться к ужину. Василий ушел за дровами для костра. Федор отправил ребят ловить живцов, а сам занялся снастями. Вырезал из ольховника крепкие колья, привязал к ним жерлицы.

Вечер был тихий, ясный, солнышко только опустилось за деревья, над водой подымался парок. Глухо ударяла щука возле осоки.

Василий запалил костер. Потом наломал лапнику и расстелил на нем ветошь.

Прибежал Артемка с живцами — в ведерке плавали плотички и подъязки. Федор, вооружившись иголкой с нитками, пришивал их за спинку к крючкам — так живцы плавают резвее. Марфуша, глядя на его изуверство, ахала и только мешала. Пришлось отогнать ее.

Поставили жерлицы в самых тихих местах, возле осоки, и пошли ловить окуней на уху. Одну удочку, подлиннее, с тяжелым грузилом, Федор забросил на быстринку.

Артемка вытаскивал окунька и хвастливо показывал отцу. Хотелось крикнуть при этом: «Гляди, еще один!» — но отец запретил шуметь: рыбу расшугаешь.

Федору попадались реже, он сидел, курил, посматривал на реку. И без клева было хорошо, забылись тревоги, впервые за всю неделю спокойно было на душе.

С обрыва спустился Василий. Заглянул в ведерко, присвистнул:

— Жидковато!

И как раз на длинной удочке дернулся поплавок. Федор схватился за удилище, резко подсек. Удилище изогнулось, и тут же наверх вылетел окунек, не больше ладони.

— Мизгирь, — разочарованно произнес Василий, поймав лесу и стаскивая рыбку с крючка. — А ведь как клевал. — И объявил решительно: — Буде! Еще у Егорки немного есть, для ухи хватит.

На костре в большом чугуне кипела вода. Тетка Александра крошила картофель. Егорка с Марфушей чистили рыбу — он поймал десятка два ершей.

— Уха заправская будет. Где ты столько надергал? — позавидовал Федор.

Егорка самодовольно ухмыльнулся. Рядом его мать мучилась с самоваром, — не могла разжечь.

— Вот старается! — воскликнул Егорка. — Дурак только так делает.

— Ты как с матерью говоришь? — возмутилась Екатерина.

— А кто же так делает, — повторил Егорка. — Полная труба хлама. Шишек набери.

Подошел, стал отцовским сапогом продувать трубу. Самовар забрызгал искрами, разгорелся.

Быстро темнело. По сторонам на берегу виднелись еще костры. В лесу пискнула гармошка, и на свет вышел Андрей Фомичев. Поставил гармонь на пенек, попросил:

— Примите в честную компанию…

— Садись, если за пазухой что есть, — отозвался Федор.

— За пазухой как не быть, — Фомичев вытащил бутылку, поставил у костра, из другого кармана извлек завернутую в тряпицу воблу. Хозяева костра остались довольны.