— Хорошо, — раздраженно проговорил конторщик. Сияя напомаженной головой, ушел в кабинет и пробыл там довольно долго. Федор терпеливо ждал. Возвратившись, Лихачев развел руками.
— И не примет, и в работе отказано. Так и велено сообщить.
Не верить Лихачеву не было оснований. Федор посумрачнел, пошел к выходу.
С глубоким безразличием ко всему окружающему стоял он у конторы, не зная, куда пойти, чем заняться.
Чернобородый мужчина в помятом парусиновом костюме спускался сверху по лестнице. Окинул Федора оценивающим взглядом.
— Это тебя уволили? — бодро спросил он.
— Отказались принять, — уточнил Федор.
— Что в лоб, что по лбу, — подытожил тот. Двинул мастерового кулаком по плечу, довольно хмыкнул. — Крепок дубок… Видишь, люди? — Показал на десяток деревенских мужиков с котомками, что сидели на земле у забора. — Иди к ним, беру тебя на работу.
Федор направился к мужикам, не догадавшись спросить, на какую работу принят, сколько будут платить.
Среди ожидавших оказался и жилистый старик с седеющей головой, который дотошно выпытывал у Федора: «Ты кто будешь-то, милай?»
Старик сощурился в усмешке.
— Не дошел до главного-то?
— Не дошел, папаша, — ответствовал Федор.
6
Фабрика глядит окнами на Которосль. Когда строили плотину, рыли новое русло. Образовался большой, вытянутый пирогом остров.
К концу навигации, когда больше всего поступает хлопка, Которосль от Волги до фабрики на протяжении пяти верст бурлит: снуют буксиры, подтаскивая баржи к отлогому берегу острова, тянутся коноводные суда. На сходнях чернеют фигурки крючников, а по деревянному настилу плотины громыхают груженные хлопком подводы. С острова хлопок перевозят на фабричный двор в центральный склад.
— Эй, сторонись! — покрикивают возчики.
Жмутся деревенские ближе к перилам, с робкой надеждой смотрят в спину подрядчика: куда ведет, удастся ли заработать?
Двое безусых парней не отстают ни на шаг от жилистого старика — все трое из одного села. Пришли в город искать счастья. У кого коровенка пала, кому подправить дом — нужны деньги. Все не ради забавы бросили свои семьи.
Вместе с другими нанятыми рабочими шагал к острову Федор Крутов. Был мрачен и зол на весь свет, ворочались в голове обидные мысли.
Разве это по справедливости — выгнать с фабрики? Мальчишкой двенадцатилетним пришел на работу, дело свое знал не хуже других. Ну, ладно, посадили — не читай запрещенных книжек. Так ведь отсидел: не убил никого, не обидел, просто узнать хотел, как другие живут и что думают. Чего в этом плохого — узнать, как другие живут?..
Вспомнил, что говорила на лестнице Лизка Подосенова. Раз одинокая — кати за ворота, делай что хочешь. Как будто она сама за себя не ответчик. Обязательно нужны родственники на фабрике, чтоб друг за другом следили, боялись один другого подвести. И что только творится на белом свете?.. Пожаловаться? А кому? Кто будет слушать мастерового?
Усмехнулся едко. Пеун вчера говорил черт знает что. Соглашался с ним, хоть и не совсем приятно было слушать, как оправдывается человек. А сегодня бы не согласился. Ведь издеваются над рабочим человеком… И терпят! В лучшем случае воюют в одиночку, шишки получают… Доколе будет тянуться такое?..
Вот и остров. Грузчики носят пристроенные в «седлах» восьми-, девятипудовые кипы, металлическим крючком придерживают их за плечом. У навеса, облегченно ухнув, сбрасывают тяжелую ношу. Вздрагивает земля, звенит проволочная обтяжка прессованного хлопка. Укладчики подхватывают кипу и по рядам, как по ступенькам, закатывают под навес.
Подрядчик Соболев велел новичкам подойти поближе.
— Вот, значит, здесь и есть ваша работа. Не в пыли, не в духоте. Привыкайте пока на укладке, а после, значит, кто сможет, в основную бригаду.
Окликнул рослого крючника в рваном рубище, босого, что прошагал косолапо к сходням.
— Подь сюда, Афанасий! Принимай подкрепление.
Старшой Афанасий Кропин оглядел прибывших, сказал коротко:
— Места хватит. Крючков тоже хватит. У сторожа, в будке… Принимайтесь!
У тех, кто работал не первый день, кипа послушно катилась по настилу, потом рывок крючками с обеих сторон— и вот она уже на первом ряду. Тут ее снова подхватывают крючками и бросают выше. Так ряд за рядом под самую крышу. В умелых руках кипа кажется легкой.
Новичкам труднее, никак не могут приноровиться. Вот кипа встала на узкое ребро, тут ее толкнуть быстренько— и покатилась бы, успевай только крючком под низ подхватывать, ан нет — новичок прозевал. Кипа уже валится на него, подождать бы, когда обратно качнется, а он дергает ее крючком, побелеет весь от напряжения и толку никакого.
Новички взмокли в первые полчаса. Безусые деревенские парни, плюнув с досады, бросили крючки под ноги жилистому старику.
— Пропади пропадом такая работа. К концу дня кишки лопнут. Уходим мы, дядька Василий.
Старик, которому было нисколько не легче, разогнул спину, сказал парням:
— Дело молодое, отчего не поискать, не погулять. Валяйте, ребята. А мне уж тут придется…
Слушая их, Федор позавидовал парням, легкости, с какой они бросали работу.
Подходил с очередной кипой Афанасий Кропин, сбрасывал к ногам укладчиков. Хоть и видел — мучаются, а вмешиваться не спешил. И только когда двое ушли с острова, задержался. Отстранил Федора от кипы, сообщил присказку:
— Акуля, что шьешь не оттуля? А я, матушка, еще пороть буду…
Примечай, как делаю. — Сказал будто одному, а все приостановились, начали следить. Афанасий качнул кипу левой рукой, поддел сразу же под низ, покатил. Крючок мелькал в его руках.
— Так и ты, — сказал опять Федору, когда вернулся из-под навеса. — Работа тяжеловата, конечно, а втянешься — и ничего. Сколько положил вам Соболев?
— Полтинник в день, — ответил Федор.
В короткий перекур снова подсел к новичкам, разговорился.
— Полтинник в день — это, конечно, не заработок. Было время, за такую цену не работали. Летом нам, крючникам, самая цена.
Сидел он на кипе, нагнув голову к коленям, дымил самокруткой. О таких говорят: в людях живал — свету видал, топор на ногу обувал, топорищем подпоясывался. Укладчики жадно ловили каждое слово.
— Зимой, конечно, хуже. Тут тебе ни работы, ни жилья. Если не попадешь на склад в фабрику, перебиваешься кое-как. Иногда на свинцово-белильный идешь к Сорокину или Вахрамееву. Немало там нашего брата погибло. В тепле, сытости, и деньги хорошие платят, а все-таки мало кто идет — свинец легкие ест, не каждому удается сохраниться до весны. — И неожиданно подытожил — А здесь воздух ядреный, работаешь себе в удовольствие. Поднимайтесь-ка, пора.
Вечером Федор отправился в каморки. В кармане лежали полученные от подрядчика в счет заработка два рубля. В лабазе купил три фунта ситного, конфет тетке Александре. Подумал, подумал и скрепя сердце взял Артемке ножик за тринадцать копеек — пусть радуется.
Попадались знакомые, раскланивались, Федор старался не задерживаться. Совестно было объяснять, почему работает на острове, совестно за мальчишество в Рабочем саду.
С теткой Александрой столкнулся в коридоре. Молча посторонилась, пропустила в дверь. Лицо сумрачное и как будто растерянное. Спросила без настроения, чтобы только сказать что-то:
— Пришел?
У Марфуши тоже не очень веселое лицо. Правда, увидев Федора, живо выскочила из-за стола, побежала к Дериным за Артемкой.
— Что еще произошло? — с тревогой спросил Федор.
— Да так, ничего, — неохотно ответила Александра. — Будешь ужинать?
— Давай, если есть.
Выложил рубль, оставшуюся мелочь убрал. Сказал, стесняясь:
— Возьми пока это. Аванс получил…
— На реке работаешь?
— Там.
— То-то и говорили. Паутова белье полоскала, видела. С непривычки, чай, спину ломит, поди-ка такая тяжесть. Ешь садись.
У Федора за целый день куска во рту не было. Жадно принялся за горячие щи.