— Свои, Ивановна, — сказала ей Варя.

— Да уж вижу, Варвара Флегонтовна. — Старуха открыла ключом дверь на второй этаж, осталась ждать внизу.

Мироныч не спал, сидел в кровати, откинувшись на подушки. Его осторожно одели, взяли на руки. Варя оглядела палату — не оставили ли чего, прихватила с тумбочки книги.

С бережью усадили Мироныча в возок. Некрасов достал из-под облучка припрятанную отцовскую шубу, накинул на больного.

— За Федора Алексеевича и сойдешь, — сказал Миронычу. — Не раскутывайся, притворись спящим.

Машенька села рядом с Миронычем, Артем пристроился у них в ногах. Некрасов вскочил на козлы.

— До свидания, Варвара Флегонтовна. Спасибо за все доброе, — хрипло проговорил Мироныч.

Варя погладила его по щеке.

— Выздоравливайте. Может, еще свидимся где.

— Непременно свидимся.

Лошади быстро пошли, заскрипел под полозьями снег. Ехали переулками, где глуше, меньше людей. На Московском вокзале, освещенном электрическими фонарями, благополучно миновали полицейскую будку. Теперь оставалось проехать заставу перед селом Крест, а там пятнадцать верст по большаку — в такое позднее время мало вероятности наткнуться на кого-либо.

Не доезжая заставы, увидели человека, выбравшегося с обочины, от кустов на дорогу. То был Егор Дерин. Некрасов приостановил лошадей. Артем выпрыгнул из возка, попрощался с Машенькой, пожал безжизненную руку Мироныча.

— До лучших времен. Счастливо!

Мироныч повернулся к нему. Видимо, это стоило больших усилий — лицо исказилось от боли. Сказал горячо:

— Они придут, эти времена. Ничего, все вспомним…

Артем встал рядом с Егором. Смотрели вслед, махали. Лошади поравнялись с заставой. Солдат, признав на козлах сына Некрасова, а по шубе самого хозяина, козырнул, не задерживая пропустил возок. Он стал темным пятном и наконец пропал.

— Вот и все. — Егор обнял Артема, сжал так, что у того хрустнули косточки. — Остались одни… Сами теперь взрослые.

Артем взволнованно посмотрел в глаза друга. Помедлили, вглядываясь.

— Отцов наших, Марфушу, всех — никого не забудем! Поклянемся, Егор, что станем помнить!

— Всегда будем вместе, что бы там ни случилось, — сказал Егор.

Ранним воскресным утром трамвай привез к фабричную слободку первых пассажиров. От училища с остановки они рассыпались по близлежащим улочкам; шли на Широкую, где нынче был базарный день, к жилым корпусам, что стояли рядами возле фабрики, в Починки. Многие направились вдоль глухой каменной стены хлопкового склада, перепрыгивали через позеленевшие лужи — эта никогда не просыхающая улица вела в урочище Забелицы и дальше в Новую деревню.

Вместе со всеми шел здесь угрюмого вида бородатый человек с тощим заплечным мешком. Пыльные солдатские сапоги, ссутулившаяся спина, густо заросшее бледное лицо с острым рябым носом — не один оглядывался на приметного путника. И он тоже пристально смотрел в лица, искал знакомых. Но ни его не признавали, ни он не встречал никого, с кем бы можно было остановиться и поговорить.

Нижнюю часть улицы пересекал небольшой ручей, а за ним поднимался высокий дощатый забор больничного городка. Здесь дорога сворачивала влево. Человек замедлил шаги. Его внимание привлекла звонко цокающая копытами лошадь, запряженная в легкую коляску с откинутым верхом. Когда коляска приблизилась, он увидел в ней доктора фабричной больницы Воскресенского — седобородого, в строгом черном костюме, в черной шляпе. Путник снял картуз, низко поклонился. У Воскресенского сверкнули глаза и погасли — кивком ответил на поклон, но видно было, что не узнал.

Коляска, не задерживаясь, въехала в раскрытые ворота больницы. Путник провел рукой по заросшему лицу, усмехнулся невесело — чувствовал он себя отрешенным, для всех чужим.

Он еще постоял возле забора, прислушиваясь к крику грачей, хлопотавших в гнездах, от их гама звенел воздух, — потом пошел дальше, узкой тропой, мимо зеленеющих огородов, в сторону кладбища. И там на высоких березах неумолчно орали грачи. Пропадала и вновь открывалась в просветах кустов небольшая кладбищенская церковка. Солнце уже поднялось и грело остывшую за ночь землю, воздух казался голубоватым.

На кладбище он неуверенно ходил среди могил, шевелил губами, когда читал надписи на крестах, у некоторых задерживался, но ненадолго. Наконец увидел то, что искал: перед ним был квадратный холмик за железной оградой, обтесанный серый камень с высеченными фамилиями.

Он вошел в ограду, затуманенными глазами прочел на камне фамилии, осмотрелся вокруг. Братская могила оказалась ухоженной, дорожки к ней были посыпаны желтым песком, в самой ограде стояла крашеная скамеечка. Он опять провел рукой по лицу, словно освобождаясь от нахлынувших чувств, непослушными пальцами развязал мешок и с бережением вынул из него картонку. Несколько ярко-красных живых цветков лежало в ней.

Мимо проходили люди, навещавшие могилы родных, на него оглядывались. Он стоял не шелохнувшись, ничего не замечая вокруг. И его не тревожили.

— Дядя Родя! Неужто вы?

— Как будто я. — Гость бросил мешок у порога и стоял, оглядывался. В каморке ничего не изменилось, и, как видно, нынешние хозяева и не пробовали ничего менять: та же ситцевая, только еще более выгоревшая, занавеска посередине и Марфушино старенькое зеркальце на стене, даже ходики с покривившимся маятником, как и прежде, отсчитывали бег времени. Он перевел взгляд на рослого парня с темноватым пушком на верхней губе, с кудрявой шапкой волос, который обрадованно и несмело смотрел на него. В руках у парня ножик и какая-то невиданная зверюшка — гривастая, с мордой поросенка, — вырезал ее из куска дерева.

— Тебя-то не припомню, — сказал гость.

— Соловьев… младший…

— Прокопьево чадо! — удивился тот. — Младший… Семка, что ли?

Парень кивнул. Карие, с влажным блеском, глаза его смеялись.

— Эко ты вымахал, Семка. Поди, уж и при работе? Старшие-то где?

— Мамка скоро будет, на Широкую пошла. Лелька удрала куда-то… Да вы присаживайтесь… Иван и Петр в Питере у нас. Все в разброде… Я, дядя Родя, сейчас Егора Васильевича позову. Только что тут был. Вот обрадуется.

— Егора Васильевича? — гость не сразу понял, о ком идет речь. — Дерина, что ли? Ага. Ну, зови.

Парень мигом слетал за Егором Дериным, и тут гостю вновь пришлось подивиться: встретил на улице — не признал бы. Помнился мальчишкой, а сейчас стоял перед ним дюжий молодец — плечи прямые, густые черные усы лихо закручены, взгляд глубоко запрятанных глаз спокойный, пожившего человека взгляд.

— Марья Паутова будто видела тебя на кладбище, — басовито сказал Егор, здороваясь за руку. — Окликнуть не посмела — страшен показался. Постарел ты, дядя Родя, ох, как постарел! Совсем пришел?

— Совсем да не совсем, — неторопливо отозвался Родион. Он скручивал цигарку и с любопытством наблюдал за мельканием ножа в руках Семки; тот, освободив для Егора табуретку, уселся в стороне на сундук и снова принялся за свою поделку.

Егор поймал взгляд Родиона, оглянулся на Семку. На лице его мелькнула усмешка.

— Кого на этот раз выделываешь? — спросил он тоном взрослого, который обращается к занятому игрой ребенку.

Семка озорно подмигнул.

— Самолично его благородие господин Фавстов, — объявил он, приподняв зверюшку и показывая со всех сторон, — она и в самом деле чем-то напоминала тупого и злобного человечка. — Мой начальник, фабричный пристав, — добавил он для Родиона.

— Выгонят тебя из участка за эти штучки, достукаешься, — добродушно пообещал Егор. — В писари выбился, — кивнул он на парня, — при полицейской части.