— Ты не одна?

— У меня гость…

— Вижу, — Грязнов нетвердо подошел. Смотрел то на сестру, то на Федора — не узнавал.

— Представь, Алексей. На Ивановском лугу была драка. Избивали городовых, пока не нагнали солдат. Большая Федоровская переполнена народом. Дерутся, ругаются. Спасибо, Крутов встретился. С ним и доехала до дому.

Грязнов наконец уразумел, кто перед ним, раскинул руки.

— Наконец-то я вас встретил. — Голос у инженера был хриплый. — Где вы пропадали?

— Работаю на острове, — сказал Федор, поднимаясь с кресла.

— Чего это вас туда потянуло? — удивился Грязнов.

— Потянуло… Не все от меня зависело. Пришел к Денту, пришел в контору — везде отказ. Спасибо подрядчику— взял. Руки, ноги есть. Разгружаю баржи с хлопком.

Грязнов нащупал спинку кресла, в котором только что отдыхал Федор, грузно сел.

— А на мою помощь вы не могли рассчитывать? Отчего не зашли?

— По какому случаю? — Федор снисходительно посмотрел на инженера, как смотрит трезвый на пьяного.

От Грязнова не ускользнул его взгляд. Сказал сердись:

— Не дурите. Приходите, и все уладим.

— Спасибо, господин Грязнов.

— Меня зовут Алексеем Флегонтовичем.

Федор невольно обернулся к Варе. Уж больно похоже было сказано. Но Варя, очевидно, поняла совсем не то, что думал он.

— Алексей, что ты кричишь? — вмешалась она. — И вообще вид у тебя… Нельзя столько пить.

— Все можно, Варька. Сегодня все можно. Завтра будет нельзя. — Сжал кулаки, думал о чем-то своем. Потом поднял голову. — Ты не хочешь спуститься к гостям?

— Все пьяны… у нас в Спас-Раменье… Я уже слышала.

Грязнов улыбнулся.

— А то бы вышла. Там и девушки…

— К ним тем более. Извини, не одобряю твой выбор.

Грязнов качнулся в кресле, погрозив пальцем.

— О выборе не смей. Не тебе говорить.

Варя вспыхнула от обиды. Грязнов тяжело встал и, пошатываясь, пошел к дверям.

— Не надо было мне приходить, — сказал Федор.

— Надо, — капризно возразила она. — И я рада, что вы повидались с братом. Он тянется к вам… Не знаю почему. Может, оттого, что среди сослуживцев не нашел друзей.

Варя проводила его на улицу. Когда шли мимо столовой, опять слышалось:

— У нас в Спас-Раменье отец Николай в Петрова дни обходил дома…

В парке была густая темень. И только свет из окон ложился квадратами на землю. Варя протянула руку.

— Заглядывайте к нам запросто. Я буду ждать.

Федор пожал ей руку. Она не уходила, будто чего ждала.

— Я когда была в каморках, хотела вас увидеть… Вы об этом не подумали?

Он ответил не сразу. Сказал негромко:

— И лучше, что не видели.

— Может, лучше, — согласилась она, думая, о том, что было бы неприятно видеть его в одной из каморок, в которые она заходила.

Варя только открыла книжку, чтобы почитать перед сном, вошел брат.

— Можно к тебе ненадолго?

— Ты разве не поедешь в город?.. Может, поссорились?

Уловив в ее голосе насмешку, ухмыльнулся.

— Учусь у младшей сестренки.

Дурашливо пропел:

— Таким я тебя еще не видела. Чего ради напился?

— Варька, а правда, симпатичная рожа у этого мастерового? Нос чуть приплюснутый, скулы, глаза разбойничьи, а привлекает. А выдержка какая… Сшиб его с бревна не по правилам — и смолчал. А Денту влепил…

— Алексей!

— Втюрилась, скажи?

— Иди спать. Ты сегодня противный.

— Я?.. Брось, Варюха. Я всегда такой.

— Такой?.. Зачем обидел Дента? Ты еще и на ноги не встал. Не поздоровится, смотри…

— Если бы ты что смыслила, — склонил отяжелевшую голову на грудь, провел ладонью по глазам. — Русак я до мозга костей. Не выношу завоевателей. — Передразнил механика: — «Русский инженер — плохо»… Убеждены, что мы глупы, ничего не смыслим. И грабят русских… Знаешь, что Дент говорит?.. К паровой машине фабричные техники подступиться боятся. Не знают… И он прав: не знают… Потому вся фабрика от него зависит. А я не хочу зависеть от Дента! Понимаешь, не хочу! Как свободная минута — к паровым котлам. Я ведь умный, да, Варька?

— Очень… Только не сейчас… Хочешь, позову Полину, уложит она тебя.

Алексей Флегонтович хмыкнул:

— Полину… Я и сам. Прощай! Поцеловал он тебя на прощанье?

— Алексей, пошел вон!

— Иду. Иду… А меня Лиза поцеловала. Сладко…

— С чем тебя и поздравляю.

Долго шарил дверную ручку. Варя еще ни разу не видела брата в таком состоянии.

Каждое утро Антип подавал к дому управляющего легкие дрожки. Дремал, сидя на козлах, терпеливо ждал.

Нынче ждать пришлось долго. Уж решал, не зайти ли самому: может, не поедет на фабрику, чего без толку стоять. Подумывал, а слезать было лень. Пригревало неяркое солнышко.

Вышла Полина с тазом, доверху наполненным кусками хлеба, обломками кренделей, пирогов, поднесла лошади. «Эк, добра сколько, — подумал Антип, — и никому не жалко». Смотрел на раздобревшую кухарку, толстоногую, приземистую, с широким задом, почему-то злился: «На такой бабе дрова из лесу возить, ишь разнесло на господских харчах».

— Полина, а что, встал сам-то?

— Встает… Еле поднялся с постели-то. Гуляли вчерась долго.

— Есть на что, отчего не погулять.

Лошадь трясла головой, мягкими бархатными губами тыкалась в куски — выбирала, какие слаще.

— Ишь, стерва, — удивился Антип, — с разбором жрет. Княгиня какая!

Полина отнесла остатки за дом, вывалила в ящик.

— Ты поторопи его, — посоветовал Антип. — Второй час торчу под окнами, чай, видит.

— Невелика птица, пождешь, — ответила кухарка.

Федоров плескался под умывальником, ожесточенно тер вставные зубы щеткой. Чувствовал он себя прескверно. Завтракать пошел не в столовую, где после вчерашнего все было прибрано, полы вымыты, а отправился на кухню. Полина поставила перед ним тарелку с едой, подвинула чай и сливки. Федоров посмотрел в тарелку, поморщился.

— Полька, ты что подсунула?

— Сухарничек, батюшка, — пояснила ласково кухарка. — Барыня велит подавать утром сладенького.

— Сладенького, — передразнил ядовито. — Принеси-ка лучше стопку водки да студню с хренком.

— Как можно! — замахала руками Полина. — Барыня спросют, что кушать изволили. Рассердются…

— Понесла… Давай, что говорят. «Барыня спросют». Спросют, так скажешь: сухарничек, мол, ел, язык проглотил от восторга. — Посмотрел на залитые розовым суслом молотые сухари, нехорошая волна прокатилась по желудку, с отвращением отчикнул тарелку.

После водки стало полегче. Поковырял студень.

— Алексей Флегонтович дома?

— Давно ушедши. И сестрица, и он.

Позавидовал: «Что значит молодость: встал — и снова свеж». Вчера впервые видел Грязнова пьяным. Ожидал: разговорится, покажет себя со всех сторон. Ан ошибся: инженер с каждой стопкой только бледнел да заметно было, что косоротил больше обычного. Что-то у них вышло с Дентом, прямо так и ели глазами друг друга. Уж как пытался отец Павел Успенский помирить — ничего не помогло.

А этот кобель старый — отец Павел — тоже хорош. Пастве своей внушает: «В скромности блюди себя, избегай возлияния, ибо запустение в дому и худение телом приключается от непомерного возлияния. Не упивайся вином, в нем бо блуд есть». Сам попросил чашу поболее и, если наливали не до краев, вытягивал из кармана гвоздь, совал в стакан и рычал: «Долей до шляпки». Недоливался под конец, оглушил: «У нас в Спас-Раменье отец Николай…» Надоел всем.

— Кучер тут? — спросил кухарку.

— Дожидается, батюшка. Больше часу стоит.

Натянул пиджак — черный, с бархатными отворотами, сунул руки в осеннее пальто, услужливо подставленное Полиной, посмотрелся в зеркало. Утешительного мало: щеки дряблые, под глазами мешки. Вздохнул: «В суете, в заботах не видел, как и годы ушли».