Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Ну, освободили Сергея Алферова, а о Ронской разузнали — тоже состоит в партии «освободителей». Настаивал пошехонский исправник перед начальницей гимназии об увольнении Ронской из сего учреждения, но та с его доводами не согласилась.

— Напрасно, госпожа начальница, — упрекнул Цыбакин. — Не политические мотивы — отсутствие нравственности можно было поставить в вину.

Потянулся, зевнул. Как увлекательную книгу проглатываешь, читая эти материалы. Но время, время! Взглянул на часы и уже поспешно стал перелистывать документы, останавливая внимание только на самых любопытных.

Привлекло сообщение из Ростова.

Ростовскому уездному исправнику купец Варварычев представил письмо, полученное им по городской почте. От имени анархистов предлагалось купчине вынести в указанное место (скамейка на бульваре у озера Неро) золотыми десятирублевыми монетами 370 рублей. Требование было написано на полулисте, окаймленном траурной полоской, с изображением мертвой головы и кинжала в левом верхнем углу (страсти господни). Не вынесешь, купец, деньги — прощайся с жизнью — такой угрозой заканчивалось это письмо.

В тот же день такое же послание доставил в полицию другой купец, Родионов. Ему было велено положить 260 рублей медными монетами.

Ну, положили, только не деньги, а чурки деревянные, обернутые розовой бумагой. Местность полиция оцепила. И на вот тебе — бросился к сверткам сын конторщика с Кекинской фабрики семнадцатилетний Папонов.

Папонов указал, что ни к какой организации не принадлежит, разрисовывал письма мертвыми головами для страху, подписывался именем анархистов для убедительности, а деньги нужны ему для покупки книг по механике.

— Выучился на свою голову, антихрист, — проворчал Цыбакин. — А не поймай тебя, так бы и думали, что действует организация. И опять бы хлопоты. Будто их и так мало.

Нечто подобное произошло в Большесельской волости. Личному почетному гражданину Ивану Беспалову велено было положить сто рублей там, где будет привязана к огороду газета и вырыто дерно. В противном случае угрожали поджогом и убийством.

Пристав посоветовал положить всего пять рублей, предварительно записав номер купюры, сам отправился с урядником караулить преступника. Просидели до двенадцати ночи. Ночь была ненастная, темная, ничегошеньки не видно. Решили подползти поближе к огороду. Ползут, а им навстречу из кустов двое мужиков с ружьями. Приказывают служителям, которые были в штатском платье, остановиться.

Подумав, что нарвались на вымогателей, пристав в свою очередь велел им не трогаться с места и для вескости своих слов выстрелил. Мужики бросились бежать. Потом один упал.

Оказались они крестьянами — отец с сыном, которых Иван Беспалов тоже просил покараулить, не предупредив об этом полицейских. Преступник вследствие этого пойман не был. Раненный пулей пристава молодой крестьянин вскорости помер.

— Печальная история, в которой виноват только один Иван Беспалов, — заключил Цыбакин, захлопывая папку с документами. Потом подвинул к себе другую, где были донесения филеров и осведомителей.

Осведомитель «Гарный» сообщал о состоявшемся заседании фабрично-заводской группы в трактире Тряпичкина. Заинтересовало Цыбакина сообщение о новом лице, присутствовавшем на заседании. «Попытка моя выяснить, кто этот человек, окончилась неудачей. Другие, как показалось, его знают… Внешнее наблюдение за ним передано филеру Серому».

В конце своего донесения Гарный просил пока не ликвидировать группу, так как он надеется обнаружить типографию, имеющуюся на фабрике Карзинкина.

Вздохнув, Цыбакин поискал донесение Серого. Читал и чувствовал накипавшее раздражение: «Упустил, чертов сын! Так бы и писал, что упустил. Нет, расписывает: „Проливной дождь помешал наблюдению. Незнакомец шел с товарищем Александром, рабочим с Большой мануфактуры“».

Задумался… Товарищ Александр… Кто же все-таки ты, умело ускользающий из-под наблюдения? Так бы и взялся сам, выведал бы… Но слишком хорошо известен рабочим бывший пристав Цыбакин. Помешает…

Гарный прав: надо ждать. Брать не только группу, доискиваться, как глубоко пущены корни на фабриках и заводах.

Вошел дежурный унтер-офицер Волков, старый, исполнительный служака, замер у двери.

— Ну, что у тебя?

— Госпожа Кудрявцева дожидается с утра.

— А! Ну, зови, зови.

— Еще от фабричного пристава Фавстова сообщение: произведена облава, как и было указано. Результаты малые. Одного арестованного переправили в тюрьму.

— Ладно. Одного так одного. Шли наобум, на авось. По догадке. Может, на что и наткнемся. Фамилия-то арестованного как?

— Егор Васильев Дерин, — сообщил унтер-офицер.

— Егор Васильев Дерин! — повторил Цыбакин с удивлением. — Смотри-ка, знакомец. Отца-то его, Василия, хорошо помню. Озорной был мужик, да… Сынок от родовой яблоньки недалеко ушел: в пятом годе хотели ему наказаньице придумать — за молодостью лет пожалели. Слышь-ка, Волков, а ведь результаты-то хорошие. Чего у него: пиджак из верблюжьей шерсти, али как мукой обсыпанный? Пиджак-то какой?

— Не могу знать, ваше благородие.

— Порадовал ты меня, Волков. Нутром чую, где-то мы близки к разгадке. Егор Васильев Дерин… Ну, зови Кудрявцеву.

Волков ввел женщину лет сорока пяти, одетую скромно, но со вкусом: черная жакетка и юбка, башмаки на высоких каблуках, шляпа с вуалью. Она скромно подошла к столу, представилась.

— Садитесь, сударыня. Мне уже докладывали… Знаю, что такое горе матери. Напомните его приметы. В чем одет?

— Мишенька собирался куда-то за город, оделся, как поплоше. Росту он в отца — высокий, глаза ласковые, синие, лицо чистое, волосы светлые, мягкие…

— Да, посмотрим… Сдается, что он, но все может быть… Кстати, сейчас я отправлюсь в тюрьму, могли бы поехать со мной. Взглянете… Молодой человек уважительный, тихий.

— Буду вам благодарна. Только скажите, успокойте меня: в чем он повинен? Что ему грозит?

— Ровным счетом ничего. Держим пока до выяснения… Пустые формальности… Так, так… Сын почетного потомственного гражданина Михаил Кудрявцев… Все может быть.

2

— И что же дальше?

— Дальше ничего. — Арестованный сумрачно посмотрел на Цыбакина. Опять все тот же прием: одно и то же заставляет пересказывать по нескольку раз, надеясь поймать на оплошности. Отвернулся к окну, за которым резкий ветер схлестывал с деревьев желтую листву, бил в стекло мелкими брызгами воды. Начинается тоскливая осень, и на душе тоскливо.

— Итак, — начал подводить итог Цыбакин, — выходит, вы — Алексей Иваницкий; предполагаете, будто происходите из крестьян Ярославской губернии. В малом возрасте вас увезли в Питер, где воспитывались у разных людей, затем бродяжничали. Последнее время работали в мастерской по ремонту велосипедов Каляева. Была такая мастерская и закрылась после смерти хозяина — здесь вы удивительно верны в своих показаниях. И вот вам захотелось идти в родные места, попытаться найти свою деревню и, может быть, родственников. Весьма похвально… Дорога дальняя, небезопасная, и вы решили обзавестись оружием. В Финляндии, где были незадолго, купили за двадцать пять марок пятизарядный бельгийский револьвер. Все ли я говорю верно?

— Все верно, — подтвердил Алексей.

— Вот видите, как у нас с вами хорошо получается… Когда вы вышли на мост, вам показалось, что за вами гонятся. Вы побежали… Что вы думали в это время?

— Что я мог думать, когда трое мужиков бегут следом? В душу я к ним не заглядывал. Что у них было на уме — неизвестно. Решил, лучше не связываться, потому и побежал.

— Правдоподобно… Но навстречу шла подвода, сидящий в ней возница, поравнявшись, кинулся на вас, сшиб, а там подоспели и другие.

— Так и было.

— Так и было… Не объясните ли теперь, почему вас признали сопровождающие почтовую карету — ямщик и почтальон? Указали на вас, как на одного из экспроприаторов?

Заключенный снисходительно усмехнулся.

— Вы не понимаете?

111
{"b":"267313","o":1}