Не находя больше слов, чтобы дать понять жене, на что она его толкает, Богданов молча надел свою прокурорскую форму, наглухо застегнул пуговицы кителя и возвратился в кухню.
— Иди сюда! — строго сказал Богданов жене.
— Это куда ты меня тянешь?
— Пойдем со мной, я покажу тебе кое-что. — Богданов, поддерживая за локоть Асю, увлек ее в кабинет. Перед фотографией сына он остановился. — Кто я тебе — муж или не муж?
— А дальше что?
— А дальше то… Если ты наплевала на собственного мужа и толкаешь его на преступление, то пожалей хоть сына. Ты знаешь, что ожидает его, если полечу я? Ты что, забыла, как загремел недавно прокурор Милюгин?
На этот последний и, пожалуй, самый весомый довод жена не ответила ни словом. Круто повернувшись, она вышла из кабинета, а через минуту Богданов услышал из-за тонкой перегородки ее рыдания. Слез своей жены он не мог переносить. Богданов зашел в спальню. Жена лежала на кровати. Плечи ее вздрагивали. Он принялся ее успокаивать:
— Ну, перестань же, Асенька, ну, хватит же! Я знаю, что тебе тяжело, но ты пойми, что и мне не легче!
Сквозь всхлипывания она с трудом проговорила:
— Ты не для него… Не для него… Ты для меня это сделай!
Богданов вытер ладонью со лба пот.
— Я постараюсь… Я сделаю все, что в моих силах, только встань, перестань плакать!
В коридоре раздался длинный звонок. От неожиданности Богданов вздрогнул. «Кто бы это мог в такую рань?»
Когда он открыл дверь, сердце его защемило. На пороге стояла сестра жены, Раиса Павловна Анурова. Глаза ее были заплаканы, с ресниц темным крошевом сползала краска. Из-под бархатной шапочки, отороченной собольим мехом, выбивались сбитые, непричесанные волосы.
— Николай Гордеевич!.. Николай Гордеевич!.. — Раиса Павловна принялась целовать руки Богданова.
Он окончательно растерялся, видя свою свояченицу, стоящую на коленях.
— Что вы делаете, Раиса Павловна?! Опомнитесь! Что вы делаете?! — Богданов подхватил с коленей Раису Павловну, посадил ее на стул.
Уронив голову в ладони, Раиса Павловна, даже не сняв с себя котиковой шубы, слегка пошатываясь, прошла в спальню к Асе. Застав ее плачущей, она упала к ней на грудь и горько зарыдала. Теперь плакали обе сестры.
Не в силах переносить слез двух женщин, Богданов наскоро накинул на плечи пальто, схватил шапку и выскочил из дома. Охваченный морозным воздухом, он только на улице почувствовал, что приходит в себя.
В это утро на работу он пришел раньше обыкновенного. Пожилая уборщица, тетя Фрося, поздоровалась с ним хрипловатым голосом и выразила свое удивление:
— Что-то вы сегодня, так раненько, Николай Гордеевич? Наверно, дел много?
— Да, да, дел хоть пруд пруди, зашиваемся, Ефросинья Кузьминична.
— А вас тут все поджидала вчера вечером какая-то женщина. Раз пять спрашивала и все сказывала, что по личному делу.
— Кто такая?
— Не то Шарапова, не то Арапова, забыла я, память-то как решето дырявое стала. Да вот, кажись, и она сама, ранешенько, как будто подкарауливала. — Через оттаявшее окно тетя Фрося показала в сторону тротуара, с которого сошла женщина средних лет. Быстро переходя улицу, она бросала обеспокоенные взгляды на окна кабинета прокурора.
— Закройте входную дверь и никого не пускайте! Скажите, что прокуратура работает с десяти утра. Сейчас еще нет и девяти.
Тетя Фрося старчески затрусила к дверям, на ходу приговаривая:
— Вот нелегкая-то носит ни свет ни заря! Проворуются, а потом и улещивают, и обивают пороги!
Тетя Фрося закрыла на крючок входную дверь и ушла в темную комнату, где хранился ее хозяйственный инвентарь.
IX
Дело Анурова и его компании Бардюков принял к своему производству, помощником назначил Шадрина.
За месяц работы Дмитрия в прокуратуре старший следователь пристально присматривался к молодому следователю и, видя, что практические навыки подшефного растут от одного дела к другому, Бардюков с затаенной гордостью про себя замечал: «Хватка моя. Волчья. Уж если вцепится в глотку — амба!»
Хвалить Шадрина в глаза Бардюков не хотел — боялся, что тот зазнается, но прокурору говорил не раз, что новичок попался деловой, с твердой рукой.
Очередной допрос директора универмага Анурова Бардюков поручил Шадрину. К этому допросу Дмитрий готовился тщательно. Как пущенный с горы ком липкого снега, дело росло день ото дня. Теперь оно уже не вмещалось в одном томе.
Анурова Шадрин еще пока не видел, первый раз его допрашивал Бардюков, но, судя по показаниям Анурова и по материалам дела, в директоре универмага он предполагал увидеть волевого и неглупого человека, с которым нужно вести себя очень осторожно и твердо.
И вот он сидит в следственной комнате Таганской тюрьмы и ждет Анурова, которого должны привести с минуты на минуту.
Комната была неприятна Шадрину. Несколько дней назад он допрашивал в ней сумасшедшего Баранова, который теперь находится в психиатрической больнице. Шадрину четко представлялось безумное выражение лица Баранова, его идиотический смех и карикатурные ужимки.
Вчера Шадрин звонил в больницу, разговаривал с главным врачом, тот сказал, что состояние больного тяжелое, врачи предполагают, что у него шизофрения.
Шадрин вспомнил соседей Баранова. Все они подчеркивали странность в его поведении. Последний месяц Баранов особенно чудил: клал на тротуар рубль или десятку и отходил в сторону. Как только пешеход поднимал деньги, он тут же фотографировал его и от радости подпрыгивал. Деньги ни у кого не отбирал. Ночью печатал карточки и расклеивал их в коридоре и на кухне. Причем, каждую фотографию от тщательно описывал. Этих чудачеств раньше за ним никто не замечал. Соседи знали, что он пишет какой-то научный труд, а какой — никому не говорил. Написанное тщательно хранил даже от родственников, все запирал в секретере и опечатывал пломбой. Последние полмесяца, во время отпуска, он часто ходил в библиотеку. Об этом сказала сестра. Соседи знали, что он уходил с утра и возвращался поздно вечером.
«Интересно, что он делал в библиотеке? В какой библиотеке?» — подумал Шадрин.
В дверь резко постучали. От неожиданности он вздрогнул.
— Войдите! — Шадрин привстал из-за стола.
В комнату вошел Ануров. Точно таким и представлял его себе Шадрин. Директор крупнейшего универсального магазина, богач, накопивший добра чуть ли не на полмиллиона. Даже фамилия у него не какая-то там — Зайчиков или Пташкин, а Ануров — весомая, солидная.
Ануров был острижен наголо. «Его и нулевая машинка не обезобразила, — отметил про себя Дмитрий, остановив взгляд на округлом ровном черепе Анурова. — А это бывает редко».
— Садитесь. — Шадрин показал на табуретку, стоявшую перед столиком.
Ануров сел. Сел неторопливо, с достоинством. К его гладко выбритому, красивому лицу никак не шел грубый мятый костюм.
Изучая друг друга взглядами, следователь и подследственный некоторое время молчали. Наконец Шадрин заговорил:
— Гражданин Ануров, расскажите подробно, как начинала свою жизнь ваша знаменитая компания, как взаимодействовали многие годы, как делили добычу?
Ануров кротко улыбнулся.
— Гражданин следователь, вы так много спросили сразу, что я затрудняюсь сделать выбор между этими вопросами. Не знаю, с чего начать. — Лицо Анурова выглядело спокойным, даже уверенным.
— Начните хотя бы с рассказа, как совершили вы первое хищение государственного имущества, когда это было, с кем оно совершено, при каких обстоятельствах.
— То, что могу я вам рассказать, уже детально известно органам следствия. Я об этом говорил не раз на допросах. История с этими злосчастными коврами — мое первое грехопадение. И, надеюсь, последнее.
— Сколько выпало на вашу долю от этого первого грехопадения?
— Пятнадцать тысяч.
— И все?
— Все.
— А дача? Машина, гараж, ковры, хрусталь, картины, бронза?.. Это все на те же пятнадцать тысяч?
Ануров пожал плечами.