Литмир - Электронная Библиотека
A
A

В двенадцатом часу ночи Ивлиева позвали к телефону. По одному только откашливанию он догадался, что звонит профессор Батурлинов. Главный хирург приказал: операцию проводить по его методу.

Когда из трубки, как однотонные звуки морзянки, понеслись резкие короткие гудки, Ивлиев долго еще сидел у телефона, прижав к уху трубку, точно ожидая, что вот-вот сердитый профессор непременно даст дополнительные указания. Звонок Батурлинова был для Ивлиева не из приятных. Он еще раз напомнил доценту, что Батурлинов — это величина, что Батурлинов — специалист и ученый, а он, Ивлиев, хотя и доцент, но не имеет не только своей школы, но и своего хирургического «почерка», как иногда выражался старик Батурлинов.

Во втором часу ночи Батурлинов позвонил снова и попросил срочно выслать за ним машину.

Ивлиев позвонил в гараж клиники. Полусонный голос диспетчера вывел его из равновесия. Срывая на нем свою злость, Ивлиев закричал в трубку:

— Проснитесь, молодой человек! Повторяю: немедленно пошлите машину в Малаховку за профессором Батурлиновым!

В палату, где лежал Шадрин, Ивлиев вошел не сразу. После разговора с профессором он некоторое время ходил из угла в угол в своем кабинете и продолжал мысленно доказывать воображаемому оппоненту, что наиболее эффективным в данной операции может быть метод Шварца. «Все это наша российская отсебятина, беспочвенный практицизм! У Шварца теория, у Шварца система! А здесь — голый эмпиризм!»

Только теперь Ивлев вспомнил, что Шадрин лежит без сознания. Ругнув себя за то, что увлекся мысленным спором, он поспешил в палату. Шадрин лежал спокойно, точно спал.

Чуткие пальцы хирурга с трудом прощупывали пульс больного. Молоденькая сестра с кротким и нежным лицом смотрела на него такими глазами, будто она была главной виновницей того, что человек доживает последние минуты.

В коридоре Ивлиев встретил хирургическую сестру. Со шприцем в руках она торопилась в палату, где лежал Шадрин.

— Операцию будем делать по Батурлинову. — Посмотрев на часы, он строго добавил. — Приготовьте инструменты и больного.

— Валентин Григорьевич, ведь все же приготовлено по Шварцу! — Сестра развела руками. Удивление и растерянность никак не шли к властному, по-мужски твердому выражению ее лица.

Няня, которую все звали тетей Варей, раскрыв рот, застыла на месте с тряпкой в руках. Она походила на большого ребенка-ползунка, который прислушивается к тому, о чем говорят взрослые.

Сообщение Ивлиева обескуражило и молоденькую сестру с кротким лицом, которая хлопотала у постели больного.

За высоким стрельчатым окном палаты (толстостенные корпуса больницы были построены еще при Петре Первом) жила своей извечно беспокойной жизнью Москва. Она дышала, она думала, строила планы… Она верила во все: в улыбку радости, в торжество идеи, в богатырскую поступь державы, в свою великую миссию… Одному не верила Москва — слезам.

Бледный свет электрической лампочки серыми пятнами лежал на исхудавшем лице Шадрина, на котором резко обозначились темные провалы глазниц.

— Мать-то у него где? — стоя с тряпкой в руках, спросила няня. — Поди, бедная, не знает, что сын на ладан дышит.

— Мать у него не в Москве. Он студент, тетя Варя, в общежитии живет, — не поднимая от лица больного глаз, ответила сестра.

Тетя Варя глубоко вздохнула, еще раз взглянула на больного и, покачав головой, словно причитая, проговорила:

— Растила, выхаживала сынка, и вот — на тебе, дождалась. И пожить-то как следует не успел!

Тяжело ступая ногами, обутыми в войлочные тапочки, тетя Варя вышла из палаты и бесшумно закрыла за собой дверь.

Во втором часу ночи, когда Шадрина внесли в операционную и положили на стол, в хирургическом отделении произошел переполох. Глуховатая тетя Варя (как это делала часто, когда кончала уборку) закрыла наружную дверь на засов и, свернувшись калачиком на жестком деревянном диване в приемном покое, прикорнула. Убаюканная воем метели за окнами, она уснула крепко и не слышала, как кто-то постучал в наружную дверь. И только когда на кафельный пол со звоном посыпалось оконное стекло, она испуганно вскочила и окаменела на месте. За окном, потрясая над головой руками, сквозь снежное крошево что-то кричал профессор Батурлинов. Спросонья испуганная няня никак не могла разобрать его слов. Руки и ноги ее дрожали. Она и раньше боялась Батурлинова, а теперь, провинившись, окончательно онемела.

За тридцать лет своей старательной работы в клинике тетя Варя ни разу не слышала от Гордея Никаноровича ни одного замечания. А в прошлом году, когда на заседании месткома встал вопрос, кому дать путевку в санаторий: заместителю заведующего больницы по хозяйственной части или ей, — главный хирург настоял на своем, и путевку дали тете Варе. Об этом она узнала по секрету от няни из соседнего отделения, которая была членом месткома.

Обомлев от страха, тетя Варя упала на колени и принялась подбирать на полу битое стекло.

— Двери! Откройте двери! — донеслось сквозь разбитое окно.

Теряя с ног войлочные тапочки, тетя Варя кинулась к дверям. Морозный воздух, ворвавшийся следом за профессором, белым облаком стелился по полу утепленного вестибюля.

— Эх, Варвара Николаевна! Вот уж никак не ожидал! — с обидой сказал старый профессор, стряхивая с шубы и валенок снег. Он один во всей клинике звал тетю Варю по имени и отчеству. — Никогда этого с вами не случалось!

Губы тети Вари старчески вздрагивали, она поднесла к глазам полу халата.

— Вы уж простите меня, Гордей Никанорович, закружилась я в последнюю неделю.

— Что у вас? Кто вас закружил?

— Внучка у меня криком исходит. Дочку положили в больницу, вот мы и остались с ней вдвоем. Последние две ночи глаз не сомкнула. — Губы тети Вари снова задрожали. — Прилегла на минутку и уснула как убитая.

Кабинет главного хирурга был закрыт, ключ от него остался у сестры-хозяйки. Она обычно приходит утром.

Гордей Никанорович бросил шубу на диван в приемном покое, надел чистый халат и направился в операционную.

В коридоре стояла тишина. Но это была обманчивая больничная тишина, спрессованная из задавленных в подушках вздохов, неврастенических бессонниц и несбыточных надежд!

Когда Батурлинов вошел в операционную, все, кто находились в ней, замолкли. Сердитым кивком головы профессор поприветствовал своих подчиненных, молча подошел к столу.

Приготовленный к операции Шадрин лежал неподвижно, с закрытыми глазами.

Профессор спокойно прощупал пульс больного, послушал сердце, потом принялся рассматривать рентгеновские снимки и электрокардиограмму. На его всклокоченных бровях искрились мелкие капельки растаявших снежинок.

Ивлиев молча протянул профессору историю болезни Шадрина. Гордей Никанорович отрицательно покачал головой: история болезни ему была не нужна.

Профессор, о чем-то сосредоточенно думая, прошел в предоперационную; сестра помогла ему надеть марлевую повязку; он долго и неторопливо мыл руки, потом надел халат. Медленно и тщательно протирал руки спиртом.

Возвратясь к операционному столу, Батурлинов одним только взглядом дал понять своему ассистенту, чтоб тот показал ему пленку кардиограммы. И снова, долго и внимательно, старый хирург смотрел на пляшущую в крутых изломах кривую.

Облегченно вздохнув, он тихо проговорил:

— Ну что ж, начнем.

VI

Светало. На больничном дворе, покрытом сугробами наметенного за ночь снега, медленно и неуклюже поворачивался рыжебородый дворник в залатанной фуфайке, под которую было поддето что-то толстое. Он расчищал дорожку. Всем своим видом он походил на медведя, вышедшего поутру размяться. Отчетливо слышно было, как скреб об асфальтированную дорожку железный наконечник его деревянной лопаты. Этот звук задевал за душу. Он напоминал Ольге неприятный скрежет ножа о тарелку. От этого скрежета по телу ее пробежали мурашки.

«Что с ним? Жив ли? — уже в сотый раз вставал перед ней один и тот же вопрос, ответа на который она ждала и боялась. — А что, если?! Нет! Этого не может быть. Он должен жить!»

8
{"b":"267064","o":1}