Пили дотемна. Разговаривали вразнобой. Растроганный Герасим несколько раз бросался на шею Дмитрию, обдавая его водочным перегаром.

— Егорыч, век не забуду! Из могилы ты меня вырыл!.. — Огрубевшей ладонью Герасим вытирал слезы.

Откуда появилась четвертая бутылка водки — Дмитрий не понял. Он был уже изрядно пьян, когда мать зажгла лампу и, склонившись над его ухом, сказала:

— Может быть, хватит? Ведь ты уже и так на себя не похож.

— Мама!.. Мама!.. — Дмитрий обнял мать и поцеловал ее в щеку.

А в двенадцатом часу, когда со двора Шадриных, обнявшись и поддерживая друг друга, вышли Филиппок, Семен и Герасим, в окно кухни кто-то постучал.

— Сейчас! — откликнулась Захаровна, укладывавшая Дмитрия в горенке. В чулане одного оставить боялась — вдруг упадет. — Кто там?

— Примите телеграмму!

Захаровна расписалась в разносной книге почтальона и, проводив девушку, перекрестилась. В первую минуту она не решилась распечатать телеграмму, но, поглядев на спящего сына, который, как в детстве, раскинув руки, лежал на кровати, разорвала ленточку на бланке. Беззвучно шевеля губами, она читала:

«Митя приезжай скорее. Вызывают прокуратуру.

Страшно соскучилась. Целую Ольга».

Захаровна разгладила шершавой ладонью телеграмму, подняла глаза к закопченной иконке, перекрестилась.

— Дай бог им счастья!

Лежа в постели, она долго прислушивалась к ровному дыханию сына. Временами через выбитый глазок окна доносились с улицы всхлипы гармошки и разудалый, лихой голос Сашки.

«Пусть погуляет, пока молодой…» — подумала Захаровна.

…Кирбай в этот вечер долго сидел в своем кабинете. Прислушиваясь, как уныло, почти бесшумно тюкают по водосточной трубе крупные капли дождя, он задумался. Многое пронеслось в голове его с того часа, как он вышел от Шадриных. Таких поражений у него еще не было. Об этом, конечно, завтра же узнают в селе и будут судачить: мол, даже его, Кирбая, и то сумели приструнить. А Герасим Бармин?.. Тот теперь затаит такую обиду, что в Москву напишет. «Но пусть пишет — бумага все вытерпит. Жалобы сейчас не в моде, их читают в отделах писем и пересылают для решения местным властям, А чаще всего она попадает в руки тому, на кого жалуются».

Пододвинув к себе чистый лист бумаги, Кирбай крупными, разборчивыми буквами написал:

«Москва. В Министерство государственной безопасности. Копия — прокурору г. Москвы.

Считаю необходимым сообщить, что при проведении мероприятия важного государственного значения…»

Это было написанное по форме секретное донесение о враждебном поведении коммуниста Дмитрия Шадрина в родном селе. Не забыл также Кирбай особо подчеркнуть, что дядя Шадрина в 1937 году как враг народа был репрессирован по 58-й статье.

Кирбай все писал и писал… А крупные капли дождя уныло тюкали и тюкали по водосточной трубе.

Предписанием прокурора города Дмитрий Шадрин был назначен следователем в одну из районных прокуратур Москвы. Как и всякому новичку, ему предстояло пройти испытательный срок.

Еще в поезде, по дороге из дома, Дмитрий бессонными ночами под стук колес мечтал о том, что ему поручат интересные, сложные дела, где он сможет во всю ширь развернуться и испробовать свои силы. Он даже предполагал, что «испытывать» его будут непременно на запутанных уголовных делах, которые потребуют больших сил, таланта и смекалки.

Но ожидания его не оправдались. Вместо сложных и интересных уголовных дел о бандитизме и крупных кражах, старший следователь Бардюков положил перед ним пять тоненьких папок — дела по абортам.

— Милиции сейчас некогда возиться с ними. Распоряжением прокурора все дела по сто сороковой статье переданы нам.

Шадрин поднял на Бардюкова удивленные глаза. Все, что угодно, но этих дел он не ожидал. Не о них он думал по дороге в Москву.

— Разве эти дела нельзя поручить женщине?

— С сегодняшнего дня Королькова в отпуске — это во-первых. А во-вторых, запомните, голубчик, следователь — это существо бесполое. На все, с чем он сталкивается в своей работе, он смотрит глазами закона.

Бардюков быстро пролистал заключения медицинских экспертов, которые были в каждой папке, окинул взглядом протоколы, написанные в милиции, и напутствовал молодого следователя:

— Особенно с ними не церемонься. Эти дела следователь должен щелкать, как семечки. Начинай с гуманного: «Расскажите, пожалуйста», — и кончай строгим: «Если не скажете правду, будем судить со всей строгостью закона!» Тут дело не в самих абортированных, а в тех гражданочках, которые отправляют на тот свет не одну несчастную. Ясно, кого вам нужно искать?

— Ясно, — нерешительно ответил Шадрин, который до сих пор никак не мог смириться с мыслью, что ему придется возиться с такой грязной «материей».

— Вот вам пять дел. В принципе все они одинаковые. Заключения судебно-медицинских экспертов есть на всех. Приступайте. Я поеду в Таганскую тюрьму, вернусь часа через три-четыре. Думаю, за это время вы войдете во вкус.

«Циник», — подумал Шадрин. — Ему хотелось, чтобы Бардюков скорее ушел. Но Бардюков, разминая папиросу и постукивая мундштуком по краю пепельницы, не уходил.

— Главное, продуманно ведите протокол допроса и не забудьте, чтобы росписи допрашиваемых стояли на каждой странице протокола. Привыкайте к этому с первых шагов. Это должно стать рефлексом.

Старший следователь был энергичный мужчина лет тридцати. На его широкоскулом монгольском лице не было ни одной морщинки, хотя в живых черных глазах уже затаилась печать жизненной умудренности. Если б Бардюков отпустил бороду и усы, он походил бы на татарина. Очевидно, где-то в далеко восходящем колене в славянскую кровь подмешалась струйка татаро-монгольской крови.

Оставшись один в маленьком прокуренном кабинете, Шадрин еще раз от начала и до конца прочитал показания гражданки Филипповой на дознании в отделении милиции. В графе «Год рождения» стоял 1930 год. «Всего двадцать лет», — подумал Шадрин. Пробежав глазами заключение судебно-медицинского эксперта, Дмитрий посмотрел на часы. Времени было десять. На этот час была вызвана гражданка Филиппова.

Это был первый самостоятельный допрос первого дня работы Шадрина. Он волновался.

Дмитрий поправил галстук и вышел из кабинета. В длинном полутемном коридоре, в который выходило несколько низеньких дверей нумерованных следовательских кабинетов, на скамейках сидели вызванные на допрос.

Окинув взглядом сидевших, Шадрин попытался угадать среди них Филиппову. Но молодых в коридоре было много.

— Гражданка Филиппова!

Со скамейки поспешно поднялась белокурая девушка с ярко накрашенными губами.

— Я Филиппова.

— Прошу вас.

Чувство смущения перед молодым следователем и обида за то, что ее уже вторично вызывают на допрос (а теперь даже не в милицию, а в прокуратуру), выразились на лице вошедшей так отчетливо, что Шадрин подумал: «Тебе неудобно, красавица, я это вижу. И главное, рассказывать обо всем ты сейчас будешь мужчине…»

— Ваш паспорт.

Филиппова подала паспорт и повестку.

Шадрин неторопливо выписал в протокол сведения из паспорта, откашлялся и, контролируя каждый свой жест, спросил:

— Ваша специальность?

— Официантка в кафе-мороженом.

— Замужем?

Блондинка смутилась.

— Официально нет.

— А фактически?

Девушка снова замялась, поправляя выкрашенные хной волосы.

Шадрин повторил вопрос.

— Я думаю, что это для вас… не так уж важно. Зачем вам моя личная жизнь? Если это нужно для дела, то могу сказать: мой жених сейчас уехал в длительную командировку на Дальний Восток. Как только приедет — мы сразу же распишемся, это уже решено.

— Тогда скажите, кто вас врачевал? — спросил Шадрин, пристально вглядываясь в лицо Филипповой, которая теперь заметно осмелела.

Накрашенные длинные ресницы девушки взметнулись вверх. Голубые глаза остановились на Шадрине.