— Ну, это ты брось! Это уж ты, Георгиевич, в злопамятство ударился! В нашей работе иногда таких чертей наломаешь, что потом одумаешься — аж жуть берет. Хоть головой об стенку бейся. Вот и тут так получилось. — Кирбай снова хохотнул и похлопал по плечу Дмитрия. — А ты тоже хорош! Напоследок мне такого леща закатил, что я даже зашатался. Потолок в кабинете показался с овчинку. Такого вовек не слышал ни от кого.

Дмитрий стоял у окна. Барабаня ногтями о стекло, он наблюдал, как вороной рысак роет копытом землю. Выросший словно из-под земли Васька Чобот уже ощупывал резиновые шины колес.

— Некоторых своих слов, товарищ Майор, я взять назад не могу. За приглашение на охоту еще раз спасибо, но ехать мне нельзя. Через три дня уезжаю.

— Далеко?

— В Москву. Ждет работа. Выбрался всего на неделю из-за болезни матери.

Кирбай еще раз прошелся по кухне, выпил полковша воды, сел на сундук.

— С охотой, Георгиевич, ты как хочешь, а с этим самым… Если я хватил через край, ты, конечно, забудь. Это я говорю чистосердечно. Накалил ты меня здорово, вот я и приплел тут ни к селу ни к городу и дядю твоего, и всякую чертовщину.

Жалким показался Дмитрию Кирбай. Ему хотелось как можно скорее расстаться с этим человеком. Но тот сидел, не собираясь уходить.

— В Москве хочешь докладывать?

— Хотел. Даже написал рапорт. Вот он. — Шадрин достал из грудного кармана листы, которые он тут же бережно свернул и положил в карман.

— А сейчас?

— Сейчас воздержусь.

Кирбай встал.

— Зря, совсем зря. Помнить зло — это не по-партийному. Это походит на месть. Я к тебе от чистого сердца приехал, а ты все камень за пазухой держишь.

— Я же вам сказал, что о ваших ошибках, которые вы вовремя исправили, доводить до сведения ЦК я не собираюсь. Но забыть то, что вы мне сказали сегодня, не могу. Как хотите, а не могу!

В дверь постучали. И тут же, не дожидаясь ответа, в избу вошел Семен Реутов. Судя по его удивленным глазам и той растерянности, которая была запечатлена во всем его облике, Дмитрий решил, что Семен шел огородами и из-за высокого тына, затянутого буйным хмелем, не заметил кирбаевского жеребца, привязанного к воротам. А вороного его и легкую пролетку на селе знали все.

— Здравствуйте, — нерешительно поздоровался Семен, остановившись у порога. — Не помешал?

— Милости прошу! — Дмитрий шагнул навстречу Семену и крепко пожал ему руку.

— Что, не ожидал здесь встретить? — добродушно улыбаясь, спросил Кирбай.

— Честно признаться — не ожидал.

— Ехал мимо и заехал к Георгиевичу. Приглашаю на охоту. Посмотреть хочу, как москвичи влет бьют. Да вот никак не уговорю. Все не отоспится. Ты как сам-то, думаешь завтра пойти?

— Да зарядил десятка четыре, вечерком думаю полазить по камышам.

— Чего там по камышам! Давай втроем махнем в Бухтарлинку.

— В Бухтарлинку? — Семен вопросительно посмотрел на Дмитрия. — А что? Это идея!

— Не могу! — твердо отрезал Шадрин, стоя с заложенными за спину руками.

Семен о чем-то подумал, что-то прикинул.

— Я тоже, пожалуй, не поднимусь. Во-первых, жена не отпустит, да и работы сейчас по горло. А ехать на один вечер, да потом оттуда ковылять ночью двенадцать километров, — только маята одна.

Семен сел к столу, закурил. Теперь он чувствовал себя несколько свободнее.

— А ты зря, Дмитрий, отказываешься. Я бы на твоем месте за милую душу съездил. В Бухтарлинку съезжаются за тысячи километров заядлые охотники. К моему соседу два дня назад приехал аж из Харькова. Но этот прямо-таки фанатик. Он и отпуск свой специально к открытию охоты приурочил. Кроме Бухтарлинки, ничего не признает. В прошлом году за десять дней набил сто пятьдесят штук. Его портрет даже в газете напечатали.

— Ты видишь, куда я тебя тяну? — перебил Семена Кирбай, глядя на Дмитрия.

— Мать обидится. Через три дня уезжаю, а когда придется еще приехать — не знаю.

Кирбай встал, разминая затекшие плечи, хлопнул кнутовищем по сапогу.

— Если надумаешь — заходи. Ружьишко найдется, припасов тоже хватит на двоих. — И уже в самых дверях крепко сжал руку Дмитрия, словно что-то желая сказать и не решаясь. Наконец проговорил: — Не поминай лихом, Георгиевич. Кто его знает, может быть, еще как-нибудь встретимся. Гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда могут сойтись. Заходи и ты, Реутов. Есть о чем потолковать.

Во взгляде Кирбая, который он бросил на Семена, Дмитрий прочитал и другое: «Обожди, сосунок, прижму я тебя на узенькой дорожке!»

— Ладно, зайду, — ответил Семен.

Дмитрий проводил гостя до ворот, защищая его от беспокойного пса.

Кирбай грузно сел в пролетку, махнул на прощание фуражкой и выехал на дорогу. На сердце Дмитрия отлегло.

Екая селезенкой, вороной пошел размашистой плавной рысью, оставляя за собой серые выхлопы сухой дорожной пыли, похожие на дымчатые облачка.

Пролетка скрылась в переулке.

Вернувшись домой, Дмитрий похлопал по плечу Семена, который Кирбая провожать не вышел.

— Ты знаешь что?

— Что?

— Освободили троих: Бармина, Цыплакова и еще Федосова, помнишь, мужика в пестрой рубахе, с рыжей бородкой, он сидел в середине.

— Что ты говоришь?! — удивленно воскликнул Семен. — Неужели тебе удалось сломить этого динозавра?! Ну, поздравляю, поздравляю!.. Об него у нас многие ломали зубы. — Семен покачал головой. — Ты гляди, гляди, каких дров ты наломал! Вот если об этом узнает Ядров! Кроме него, оказывается, еще нашелся человек, который сумел взнуздать Кирбая.

— А что — Ядрова он побаивается?

— О! Ты не знаешь Ядрова! Когда говорит — гипнотизирует. А логика!.. Если б ты хоть раз послушал его, когда он выступает! А как он будет хохотать, когда узнает, что Кирбая приструнил вчерашний студент!

— Ты думаешь, если бы Ядров был в районе, то решение схода было бы другим?

— Уверен абсолютно. Такого безобразия при нем не случилось бы. Кругляков не в счет — манная каша.

Во дворе залаял Пират. А через минуту без стука вслед за Сашкой в избу ввалились Филиппок и Герасим. От обоих попахивало самогонкой.

— Егорыч!.. — Герасим как вошел, так и бухнулся на колени перед опешившим Дмитрием. — Ты мне дороже отца родного… — Не успел он договорить, как Дмитрий подхватил его под руки и поставил на ноги.

— Да что вы!.. Да разве так можно?

В глазах Герасима стояли слезы.

— Умирать буду — детям накажу, чтобы помнили, какое добро ты сделал для меня. — Повернувшись к Филиппку, он сказал: — Отец, ставь!

Филиппок достал из отдувавшихся карманов две бутылки водки.

— Сегодня грех не выпить. За Гараськино ослобождение и за твое, Егорыч, здоровье! А также за то, чтоб тебе хорошо везло по службе. Я знаю, ты далеко пойдешь, у тебя замашки отцовы, а с отцом твоим, Егорыч, мы вот с таких лет… — Он поднял ладонь на уровне стола. — Были дружками — не разольешь водой. А где же меньшак?

— На покосе. Он у нас один все хозяйство тянет. А этому бесу… — Захаровна с укоризной посмотрела на Сашку, — одни только девки да танцульки на уме.

Сашка гоголем выгнул шею и постучал кулаком в грудь.

— Я рабочий класс! И прошу меня не трогать.

Чуя, что и ему перепадет стаканчик, Сашка охотно полез в подполье за студнем и салом. Пошла под водку и курица, приготовленная в дорогу. Семен хотел уйти, но его пристыдил Дмитрий.

— Ты что, гнушаешься?!

— Гнушаюсь?! — Семен решительно шагнул к печке, повесил на гвоздь фуражку и взмахнул рыжей копной волос.

— Пить так пить! — Он достал из кармана поллитровку и поставил на стол. — Только заранее договоримся — по улице не горланить и… все остальное прочее. Ясно? — сказал он, глядя на Филиппка и Герасима.

— Ну, ясное море! Об чем спрашиваешь!.. Нешто мы с Гараськой не понимаем, с кем честь выпала за одним столом сидеть, как ровня с ровней. Ты, Семен, не думай, что раз мы неучи, так, значит, своего ума не нажили. Ум, сынок, не в школе одной занимают, его в жизни из-под земли добывают, он в борозде лежит. Захаровна, садись и ты, помянем покойного Егора. Любитель был выпить. Но скажу по совести, никогда ум не пропивал. Крепок был мужик, ох и крепок!.. Царство ему небесное. — Филиппок перекрестился на угол, где висела иконка.