Пражский централизм отчасти явился наследием империи, но свою лепту внесла и ситуация в новом государстве. Социальные бури после переворота взывали к необходимости «твердой руки», история с сопротивлением немецкого и венгерского меньшинства новому государству во время его формирования не прибавляла доверия к идее территориального самоуправления на основе этнического принципа. Представления Праги о том, каким будет государство, во многом были обусловлены наличием более чем трехмиллионного немецкого меньшинства в западных регионах республики, без словаков чехи составляли всего 49% населения государства. Именно чешско-немецкий фактор обусловил упорное настаивание чешской политики на концепции «чехословацкой нации». Эта концепция сыграла определенную роль при проведении в жизнь идеи будущего чехословацкого государства перед политиками Антанты, но она не соответствовала ни истории, ни реальной действительности и прежде всего резко расходилась с чувствами и мнением большинства словаков. Неожиданно вызволенные из Венгрии, многие со свежим, а значит, легкоранимым национальным самосознанием стремились быть только теми, кем прежде им было быть заказано, и в чем они видели одно из главных завоеваний республики — возможность быть словаками. Сторонников этнического чехословакизма, считавших чехов и словаков единой нацией, только временно исторически разделенной и устремленной к воссоединению, в Словакии была лишь горстка, зато очень влиятельных. В меньшинстве оставалась и идея политической чехословацкой нации, хотя она являлась официальной идеологической основой нескольких сильных партий, особенно аграрной и социал-демократической.
Этнический чехословакизм был закреплен и в преамбуле конституции 1920 г. («Мы, чехословацкий народ») и в законах о языке, в которых говорилось о «чехословацком языке». Практика жизни, а также неприятие в Словакии скоро заставили модифицировать предписания об употреблении этого несуществующего языка, в официальных учреждениях он должен был употребляться в двух вариантах, в «словацкой версии» и в «чешской версии». В Словакии, где проблема развития и спасения языка, словацкого языка играла большую роль не только в национальном возрождении, но и в последующей политической борьбе вплоть до мировой войны, это был весьма чувствительный вопрос, служащий инструментом политической мобилизации.
Слабость словацкой политики в период формирования государства, экономическое, культурное превосходство чешских земель и центра государства — Праги привели к тому, что законодательство, устройство государства, доминирующие идеи и стиль политики диктовались ситуацией вне территории Словакии, так что они не всегда соответствовали ее традициям и реальному экономическому и политическому положению. Мнение и запросы Словакии в первое время пыталась отстаивать в парламенте Словацкая фракция, но после упрочения политических партий она распалась. Правомочия Полномочного министерства по делам Словакии постепенно были урезаны, а в 1927 г оно было упразднено. Не удалось провести в жизнь идею создания союза словацких жуп, который представлял бы в Праге всю Словакию. Напротив, сами жупы, которых в Чехии никогда не существовало, были ликвидированы. В 1928 г., по образцу Чехии и Моравии, была создана словацкая Областная управа и избрано Областное представительство, но их правомочия были весьма ограниченны. Таким образом, вопрос о реальном самоуправлении Словакии до 1938 г оставался открытым.
Вопрос о самоуправлении Словакии встал еще при возникновении государства, на заседании Словацкого национального совета в Мартине, однако в первые годы основными разделительными линиями в словацком политическом спектре были другие, главным образом социальные проблемы. Перебои со снабжением, безработица, реквизиции скота и зерна в деревнях, накопившееся за войну нетерпение и радикализм привели к полной перемене довоенной политической структуры. На первых всеобщих и тайных парламентских выборах в 1920 г. победили социал-демократы, которые получили 38,1% голосов, вместе с немецкой и венгерской социал-демократической партией 46%. Однако сила левых партий была подорвана уже в 1921 г., когда от них откололась коммунистическая партия. В Словакии коммунисты, составная часть Коммунистической партии Чехословакии (КПЧ), в 1925 г. получили вдвое больше голосов, чем реформистские социалистические партии, но социалисты уже с 1929 г. имели некоторый перевес и сохранили его и в тридцатые годы, несмотря на многолетний экономический кризис.
Возникшие в национальной эйфории после переворота идеи о создании единой словацкой гражданской партии оказались нереальными. Кристаллизация партий продолжилась в довоенном направлении. Партия предвоенной национальной и консервативной направленности, так называемая мартинская, и аграрная партия Годжи на выборы 1920 г. шли вместе, но потом сформировалось сильное словацкое ответвление чешской аграрной партии. Эта Республиканская партия земледельческого и мелкокрестьянского населения хотя никогда не получала в Словакии большинства голосов, но была самой влиятельной при получении мест в государственном управлении, при распределении государственных субсидий для земледельцев, у нее была лучше всех дотированная печать, сеть обществ, крепкая база в развитом кооперативном движении. Аграрная партия поставляла из Словакии в Прагу и больше всего министров и чиновников высшего ранга, ее лидер Милан Годжа был вообще первым словаком в истории, который в 1935 г. стал председателем чехословацкого правительства.
С середины двадцатых годов большинство голосов получала Глинковская словацкая народная партия (ГСНП), которая исходила из предвоенной традиции Словацкой народной партии, а также других католических и христианско-социальных движений. После переворота, обеспокоенная тем, что все чаще слышатся требования секуляризации, особенно в западной части государства, партия делала упор на защите католического школьного образования и церковных имений, которым грозила земельная реформа. Однако в 1920 г. это принесло ей только 17% голосов. После отделения от чешской католической партии в 1921 г. партия, наряду с конфессиональными проблемами, подчеркивала и значение национального вопроса. В 1922 г. ГСНП внесла в парламент первое предложение об автономии Словакии. Требование воплотить в жизнь обещанную в Питсбургском договоре от мая 1918 г. автономию Словакии было постоянным лейтмотивом, ядром и к тому же самым удачным агитационным инструментом Народной партии вплоть до 1938 г. Автономию она истолковывала как эффективнейшее средство решения социальных проблем Словакии, потому что в этом случае уделялось бы больше внимания ее специфическим потребностям и интересам. Автономия должна была стать надежным барьером против проникновения секуляризации, атеизма и социализма из западной части государства, оплотом традиционных ценностей.
Народная партия имела в виду автономию в рамках чехословацкого государства; группы, которые намеревались использовать самоуправление Словакии только как промежуточную ступень к восстановлению прежней Венгрии, среди словаков занимали периферийное положение, они недооценили интенсивность и стремительность становления национального самосознания после 1918 г. В условиях демократического государства в двадцатые годы обнаружили свою бесперспективность и группы авторитарного толка, имитаторы Муссолини. Наиболее многочисленная из них, Родобрана, составная часть Народной партии, открыто признавалась в симпатиях к итальянскому фашизму. После осуждения ее лидера Войтеха Туки в 1929 г. за шпионаж в пользу Венгрии Родобрана прекратила существование, возобновив свою деятельность снова накануне второй мировой войны.
Большинство политических партий находилось в заведомо невыгодном положении из-за ограниченной электоральной базы, будь то по конфессиональным причинам, как Еврейская партия и строго евангелическая Национальная партия, или по сословным, как Партия мелких предпринимателей. Все большие и успешные партии опирались прежде всего на сельский и провинциальный электорат, и даже коммунистическая партия имела самых верных сторонников среди рабочих крупных поместий. По сравнению с довоенным периодом в политической мобилизации и агитации большую роль играл этнический момент, а также вероисповедание. О том, насколько по-прежнему важное значение оно имело, свидетельствует большое число священников в парламенте, в руководящих органах партий, в редакциях, но оно же свидетельствует о неспособности католических и евангелических сторонников автономии, кроме краткого периода в 1932—1935 гг., скоординировать свою политику.
