Большую роль играла проблема конфессиональной принадлежности, потому что протестантская и католическая церкви воспитывали свою паству в разном языковом самосознании и в духе разной исторической традиции. Поэтому выявление общих черт и перестройка сознания в духе общности были делом сравнительно долгого периода сосуществования двух конфессионально обусловленных групп в рамках единого этнического организма. Хотя верующие, принадлежащие к протестантской церкви, вплоть до 1781 г. имели проблемы с отстаиванием своих прав гражданского состояния, их церковная организация и литургия позволили им утвердиться как этнически определенная группа. Суперинтендантство и даже низшие ступени евангелической церковной организации (церковные синоды) согласились с принципом учета этнической принадлежности при назначении на те или иные функции, и это решение было и кодифицировано в форме официально подтвержденного договора представителей церковных синодов (1743 г., договор восточнословацкого дистрикта). Литургическим языком был чешский язык Кралицкой Библии XVI в. (так называемая библичтина). Если в эпоху Реформации она была для словаков скорее всего лишь доступным, понятным языком, то в XVIII в. она уже служила своего рода почти каноническим символом единства и крепости евангелического вероучения. В обиходном письменном общении библичтину уже вытеснял родной разговорный язык, но евангелики вплоть до 1843 г. отказывались принять его кодификацию и употреблять в сфере литературы.

Вместе с чешским языком в сознание словацких евангеликов вошло понятие родства с чешским этносом, а главное, они утвердились в мысли о тесной теологической и конфессиональной связи со всей «чешской Реформацией». В их представлении эволюция шла от Яна Гуса прямиком к Мартину Лютеру, и это являлось для словацких лютеран, особенно весь XVIII век, психологической опорой при сопротивлении католической реакции, источником гордости и сознания своей обязанности помочь обновляющейся евангелической церкви в Чехии. Из этой умозрительной конструкции выросла концепция чешско-словацкого племени (нации), которая долгое время владела умами значительной части представителей словацкого этноса. У ее истоков в XVIII в. стояли Матей Бел, Ладислав Бартоломеидес, Михал Инститорис Мошовский-младший.

Словацкие католики во всех видах коммуникации пользовались живым местным языком — словацким. Его культурное подобие стихийно складывалось на основе того культивированного языка, на котором общались между собой образованные люди из культурного центра Словакии — ее западной области. Его форма шлифовалась преимущественно под влиянием печатной литературы, издававшейся университетской типографией в Трнаве. Однако культурный западнословацкий язык имел тот недостаток, что это не был язык Библии (первый полный католический перевод от 1763 г. остался в рукописи) или хотя бы обязательного и единого для всех католиков сборника церковных песнопений, аналогичного «Траносциусу»[70], и это обстоятельство служило препятствием для его широкого распространения. При кодификации его окончательного варианта исключительно большую роль сыграла реформа школьного образования, в ходе которой надо было создать учебники словацкого языка. За научную разработку грамматики, синтаксиса и т. д. взялась теоретически подготовленная группа студентов Генеральной семинарии в Братиславе во главе с Антоном Бернолаком[71]. В результате был опубликован «Филологическо-критический трактат о словацком написании» (1787 г.) и введен словацкий литературный язык, получивший название бернолаковчина. До середины XIX в. на нем выходили многочисленные произведения католических авторов, был также издан словарь Антона Бернолака в 6-ти томах (1825—1827) и Библия (1829—1832).

Нежелание признать один из двух употреблявшихся в словацкой письменности языков в качестве общенационального литературного языка и репрезентативного атрибута всего национального коллектива было обусловлено фактором конфессиональных различий, несмотря на межконфессиональное сотрудничество на почве издательской или другой культурной деятельности в 20—30-е гг. XIX в. Однако в период надвигавшейся опасности мадьяризации (30—40-е гг.), когда словаки стремились заявить о себе как самостоятельный народ со своим собственным литературным языком, проблема общенационального литературного языка приобрела значение насущной необходимости. Ожидания, что биб-личтина (язык Кралицкой Библии) станет общим языком чехов и словаков, не оправдались ввиду самобытного и ускоренного развития современного чешского языка, а потому утратили свои основания. И только деятельность поколения, группировавшегося вокруг Людовита Штура, которое при формировании программы развития национального движения ставило надконфессиональные цели (упор делался прежде всего на социальную проблематику), позволила преодолеть языковое размежевание последователей национального движения. Новую форму литературного языка, основанную на узусе живой речи из региона средней Словакии, в 1843 г. разработал Людовит Штур. Официально этот литературный язык был принят в 1847 г. на совместном заседании представителей национального движения из обоих конфессиональных лагерей.

Не только проблема единого литературного языка долгое время являлась дифференцирующим фактором внутри фомирующегося национального коллектива. К числу его атрибутов на тот момент, кроме языка, относилось и общее историческое сознание, или же историческая обоснованность прав на участие в государственной власти. В представлениях того времени, всем этим обладали так называемые исторические народы, которые могли с помощью исторических свидетельств обосновать свои требования в различных сферах общественно-политической жизни (образование, культурные институты, органы политической власти). У словаков же какая-либо общая традиция такого рода длительное время полностью отсутствовала, и в связи с процессом национального движения вопрос стоял не о восстановлении или реконструкции, а вообще о создании приемлемой для всех концепции общего прошлого.

В этом смысле под традицией подразумевались не сложенные народом и передаваемые от поколения к поколению эпизоды исторического опыта, запечатленные в народной словесности, а разработанная на высоком теоретическом уровне система воззрений на прошлое, которая призвана служить национальным интересам. Созданные историками эпохи гуманизма представления о судьбах античной Паннонии, к которой относилась и большая часть словацкой территории, на протяжении XVIII в. начали дополнять этническими характеристиками ее населения. Первоначальными жителями (автохтонами) Паннонии стали считать непосредственно предков или прямо самих словаков. Наконец, значительно передвинулось именно на территорию Паннонии-Словакии, со ссылками на исторические источники, местоположение Великой Моравии. Однако ее «спорный» конец (поражение от мадьяр, венгров) вызвал проблемы с изложением начальной истории словаков. Это выявилось уже в начале XVIII в. (1722 г.), когда преподаватель венгерского права в трнавском университете Михай Венчик в своем сочинении ополчился против претензий сословий одного из словацких комитатов (Тренчин) на участие в управлении. Атака, направленная против евангелического магистрата, была оскорбительна для сословий в целом. Дело в том, что использованный Венчиком аргумент, будто словаки продали свою землю пришедшим сюда венграм и тем самым отреклись от власти над собственной территорией, ставил под сомнение основополагающие права представителей венгерской политической нации (natio hungarica), для которых до тех пор этническая принадлежность не имела сколько-нибудь существенного значения. В ряде ответных сочинений («Murices, sive Apologia» — «Тернии, или Апология» Яна Балтазара Магина в 1728 г., «Изображение древней Венгрии» Самуэля Тимона в 1733 г.) была изложена теория о гостеприимной встрече венгров и заключении договора об общем венгерском государстве, которая позволяла обосновать равноправное положение словаков в прошлом и теперешнем венгерском королевстве. Эта линия исторической аргументации продержалась до середины XIX в. Ее концептуально обогатили Матей Бел и Адам Франтишек Коллар, которые приписали раннему венгерскому государству не только равноправие населявших его народностей, но и ярко выраженные черты демократического образа правления (отсутствие феодализма).