— Теперь понятно, почему лошадь не стала есть сено, — сказал Бимби, — она чувствует мертвого.

— Нет, я не повезу его, — сказал Полокто и ногой спихнул труп с ящиков.

— Правильно, зачем же людей заставлять трупы возить, — сказал болонец.

— Да еще охотника, какая потом будет ему удача в тайге?

Полокто стал сбрасывать с саней ящики.

— Что тут происходит?! — раздался над возчиками голос верхового. — Что такое? Почему ты имущество казенное бросаешь?

— Я не повезу дальше! — закричал в ответ Полокто по-своему.

— Что ты говоришь?

— Его не хочу груз везти, — перевел Бимби.

— Как это не хочу?! Эй, ты, макака, что ты делаешь?!

Полокто, не слушая окрика, сбросил с саней ящик. Фанерный ящик подпрыгнул и упал на труп. Белогвардеец соскочил с коня, подбежал к Полокто и схватил его за грудь.

— Ты, узкоглазый! Макака вонючая! Ты знаешь, что делаешь? Ты измываешься над геройски павшим русским офицером!

— Я не поеду! Понимаешь, не повезу дальше! — кричал в ответ Полокто по-нанайски.

— Чего тарабанишь, сволочь?!

— Его говори, не вези дальше груз, — перевел Бимби.

Возчики столпились вокруг белогвардейца и Полокто.

— Почему не вези?!

— Человек мертвый, нельзя вези.

— Мертвый человек, не вези?! Я тебе, узкоглазый, расширю глаза! — белогвардеец ткнул Полокто в нос. Полокто упал на снег, и под ним снег обагрился кровью.

— Собака ты! Собака! — кричал он, поднимаясь и сжимая кулак. — Была бы моя берданка, я тебя как собаку пристрелил бы!

Бимби растерялся, но тут же нашелся и перевел:

— Его боится, мертвый человек боится, потому не могу ехать.

Белогвардеец хлестнул нагайкой по лицу Полокто.

— Я тебя заставлю уважать русского офицера-героя! Я тебя, сволочь, заставлю!

Полокто прикрыл руками лицо, между пальцами текла густая кровь. Он чувствовал жгучую боль в правой щеке и прощупал пальцами открытую рану, тянувшуюся из угла рта к уху.

— Я тебя запорю, сволочь! Насмерть запорю, вонючая тварь! — орал белогвардеец, хлестая Полокто нагайкой. — Повезешь ты тело героя! Я тебя заставлю!

Полокто упал на снег вниз животом.

— Полокто, слушай, Полокто. Скажи, что повезешь труп, — сказал Бимби.

— Не повезу, я никуда не поеду дальше. Я убью его, собаку!

Белогвардеец смотрел на Бимби, по выражению лица понял, каков ответ, и начал вновь хлестать поверженного Полокто.

— Ваше благородие, по ихним законам… — заступился малмыжец Иван.

— Что?! Молчать! Нашелся заступник! Он сейчас же встанет, нагрузит ящики, тело русского героя и повезет дальше! Если этого не выполнит, то останется здесь лежать! Переведи!

Малмыжские мужики обступили белогвардейца. Бимби увидел в руке белогвардейца пистолет.

— Полокто, быстро поднимайся, он хочет стрелять в тебя.

Полокто поднял голову, увидел пистолет в руке белогвардейца и вскочил на ноги.

— Грузи ящики, тело русского офицера! — приказал белогвардеец.

— Хоросо, — ответил Полокто и ухватился за фанерный ящик, лежавший на трупе. Ему бросились помогать и русские и нанайские возчики.

5 апреля 1918 года. Во Владивостоке высадился десант около двух рот японских солдат и полроты английской морской пехоты. 6 апреля высадилось еще 250 японских матросов.

25 мая белочехи внезапно захватили город Мариинск. 26 мая — город Новониколаевск (Новосибирск) и Пензу.

Мятеж продвигался на восток. Захвачены Челябинск, 7 июня — Омск. Воодушевленные мятежом белочехов, выступили банды атаманов Калмыкова и Орлова.

Образовался фронт с направлениями: Гродековское, Полтавское, Камень-Рыболовское.

Амур бунтовал. Амур неистовствовал, он грохотал, подобно весеннему грому, рвал огромную толщу льда и нес ее на своих плечах. Все вниз, все вниз. Амур бушевал, он походил на зверя, который отлеживался всю зиму, но теперь, почуяв весну, поднялся на ноги и ни с того, ни с сего начал крушить, ломать все вокруг. В этом было что-то зловещее, непостижимое.

Мимо лодки, в которой сидели Богдан с Хорхоем, неторопливо плыли большие глыбы льда со следами санных полозьев, черные, обсыпанные глиной. Странно было смотреть, как на середине Амура, зажатые со всех сторон, вздымались огромные льдины, будто рвались к небу, просили у неба помощи. Шла непонятная, неведомая борьба. Из-за чего? Будто этим льдинам не хватало места на широкой груди Амура. А всю зиму они спокойно спали на этой же груди, и все умещались…

Весной Богдана охватывало всегда какое-то непонятное состояние, ему хотелось совершить что-то необычное, неслыханное, и он чувствовал, что для этого у него хватило бы силы и мужества, потому что сами небо и солнце, земля и вода вливали в его тело эту силу.

— Хорхой, ты слышал? Старики говорят, если пальцем покажешь на льдину, то она протаранит тебя, лодку, снесет дом, — сказал Богдан. — Слышал?

— Слыхал, — баском ответил Хорхой.

Он сидел на корме лодки и тоже смотрел на бегущие льдины.

— Тогда смотри, вон та большая льдина с ветками тальника, — Богдан показывал указательном пальцем. — Вот, вот, налезает на другую льдину.

— Ну и что?

— Ничего, я пальцем ткнул в нее. Она должна протаранить меня, лодку мою и дом. Ну, пусть таранит. Давай, тарань! А она плывет дальше и не вернется назад.

Вдалеке раздался выстрел.

— Есть! Если дедушка выстрелил, то будем есть утятину, — сказал Хорхой. — Наверно, штук пятнадцать убил.

— Нет, двадцать.

— Двадцать так двадцать.

— Патронов у него мало, он будет стрелять только тогда, когда столько уток, что негде дробинке упасть. Поехали, все равно нам не рыбачить сегодня. Дед оставит нам уток в землянке, на берегу залива.

Молодые охотники столкнули лодку и осторожно стали продвигаться по разводью. Вокруг них то тут, то там всплывали донные льды, серые от песка, похожие на диковинные рыбы. Всплывали маленькие, чисто-голубые льдинки и тут же рассыпались в нежном звоне на мелкие кусочки. Льды прижимали лодку к берегу, разводье так суживалось, что лодка кое-как могла впритирку пройти между ними. Хорхой молчал, насупившись. Он веслом отталкивал лед, суетился. Когда небольшой кусок донного льда ударил в борт лодки, он сказал:

— Храбрый нашелся, пальцем тычет.

— Это же не та льдина, та была огромная, — ответил Богдан.

— Вместо той — другие ударят, нечего было тыкать.

Лодка пробилась в широкое разводье, которое привело друзей в протоку, свободную ото льда, а оттуда в залив, где стояла землянка. Здесь было тихо и спокойно. Тишину нарушал только свист крыльев пролетавших уток. Богдан задумчиво смотрел на стаи уток.

Перед отъездом он чуть не поссорился с Хорхоем, который пристал к отцу и к нему, требовал пороху и дроби для охоты на уток. Каждая щепотка пороха теперь дорога, кусок свинца дороже такого же куска серебра. Этого Хорхой по молодости не понимает. Сколько лет уже прошло, как начались затруднения с боеприпасами, с продовольствием. Теперь самое тяжелое время года. В тайгу не доберешься. В Амуре ничего не поймаешь. Люди в стойбище голодают. Женщины и дети болеют и умирают. Вот почему охотники выезжают на Амур, не дождавшись, когда он очистится ото льда. На разводьях возле берега сейчас должны ловиться сазаны. На сазанов не требуется драгоценного пороха и дроби.

Все мужчины стойбища сейчас на Амуре, кому подвалило счастье, тот уже с пол-лодки, а то и целую лодку сазанов успел начерпать. А Богдан с Хорхоем вынуждены отсиживаться в тихом заливе.

«Ничего, не надо только унывать, не удалось сегодня закинуть сеть, закинем завтра. Удача придет», — думает Богдан.

— Ты чего приуныл, Хорхой? — спросил он. — Утки не дают покою? Пойдем в землянку, найдем там уток и сварим.

Юноши подтянули лодку и поднялись по обрыву в землянку. У входа в землянку висела связка уток.

— Ну, что я говорил тебе! — торжествовал Богдан. — Двадцать две штуки.